Дочка папы Карло - Страйк Кира

  Я внутренне насторожилась. Усадив в кресло, она странно, я бы сказала, сочувственно посмотрела на меня и отдала незапечатанное письмо. (Ну то, что почту воспитанниц здесь вскрывают и перечитывают – знают, наверное, все, так что это как раз неожиданностью не стало.)

  Со вполне объяснимым любопытством я извлекла из конверта листок и принялась читать. Послание оказалось от дядюшки. Марта тактично отошла к окну.

  Опуская всякие "Здравствуй, любезная моему сердцу племянница, пишет тебе oncle***…", суть сообщения сводилась к следующему: все меня тут страсть, как обожают, но по окончании обучения устраивать мою судьбу не собираются. Ибо положение в имении ухудшается и бла-бла-бла.

  В общем, и в этом мире я – сирота и взваливать на себя взрослую девицу на выданьи никому из родственников не интересно. Спасибо, что платили эти годы за обучение в институте. А дальше мне рекомендовалось озаботиться получением места гувернантки в каком-нибудь приличном доме. Вот и всё. Ну не считая пожеланий здравия и благополучия и многочисленных приветов неведомо от кого.

– Так вот вы какие, родственнички… С таким уровнем взаимопомощи и поддержки – не удивительно, что российская ветвь нашего рода со временем совсем зачахла.

– Я понимаю тфои перешифания, Алиса. – фройляйн, заметив, что я дочитала письмо, подошла и села рядом, участливо погладив меня по руке. – И постораюсь присмотреть потхотящее место. Но тля этого нато трудиться.

– Эх, хорошая ты тётка, госпожа классная дама, хоть на первый взгляд и не заподозришь в тебе подобной сердечности.

– Ф этом коду их фысочестфо с тругими членами попечительского софета учретили премии тля лучших фыпускниц. Это тфой етинстфенный фыхот, тефочка.

  Было заметно, что немка и в самом деле искренне расстроена проявленным по отношению ко мне родственным безразличием. Подозреваю, что она и сама одинока, а институт для неё – второй дом. А может уже и единственный.

– Мой выход – бегом чинить зеркало. – подумала я. А вслух решительно добавила, – Фройляйн Марта, разрешите мне завтра же выйти на занятия.

– Фот это прафильно, тефочка. – воодушевившись моим настроем (не важно, что мы с ней сейчас рассматривали совершенно разные причины для возобновления моего активного обучения), тепло улыбнулась немка, – Прафильно.

*Как ни странно, подобное занятие,  в разделе домоводство, и в самом деле появилось в Смольном институте. Правда немного позже описываемого периода.

**Пепинье́рка – девушка, окончившая среднее закрытое учебное заведение и оставленная при нем для педагогической практики.

***oncle – дядя (фр.)

12

  На следующий день вместе со всеми я отправилась на занятия. И тут совершенно неожиданно для себя столкнулась с новой сложностью. При всём своём прекрасном знании французского языка – не понимала, кажется, половины того, что на нём говорили учителя. Обнаружилось, что современный французский и этот старинный – как говорят, две больших разницы.

  Пока спасало то, что из-за долгой болезни и пропусков занятий, я многое пропустила и педагоги это понимали, поэтому не спрашивали. А я превратилась в большое ухо, чтобы уловить различия и усвоить новые слова и произношение.

  Задирать меня больше никто не рисковал. И вообще одноклассницы начали как-то избегать прямого общения, опасливо косясь в сторону ненормальной "мадемуазель" и прерывая при моём появлении девичью болтовню. Видимо, до меня здесь никто больше так не орал.

  Из всех них более-менее складывалось общение с разведчицей, которой и самой палец в рот не клади, миролюбивой Татьяной, которая, кажется, даже с каракуртом сумеет поладить, и очень даже прекрасно с княжной, которой до моего появления здесь было крайне одиноко в этом "детском саду". Даже Софья предпочла несколько дистанцироваться от неожиданно изменившейся подруги.

  Меня это более чем устраивало. Потому, что избавляло от необходимости лишний раз объясняться относительно внезапно проснувшегося интереса к столярному делу.

  Николай Степанович Савицкий – преподаватель этого самого дела – поначалу просто отправил меня восвояси, когда я объявила ему о своей идее. На его уроке столярный инструмент барышням вообще в руки не давали. То есть предполагалось, что мы должны просто слушать и наблюдать за тем, что делает он.

  Пришлось снова топать к маман и намекать на необходимость содействия руководства. Инспектриса, не смотря на весь свой скепсис, всё-таки выполнила обещание и дала распоряжение допустить настырную меня к инструменту.

  Интеллигентного вида худощавый усатый дядька в пенсне, обиженный на меня за обращение к начальству, демонстративно положил передо мной прямоугольную чурку, топорик, сложил натруженные руки на тощем животе и уставился сквозь стекло окуляров. Спасибо, хоть не колун –  побоялся, видать, что я сдуру уроню его себе на ногу и ещё на месяц загремлю в госпиталь.

  Топорик, хоть и был небольшим, но для меня всё равно тяжеловат. Взяла его в руки и покачала в воздухе, оценивая свои и его возможности.

– Ладно, сухарь, будет тебе демонстрация народного творчества. К инспектрисе больше не побегу. В конце концов, никто здесь, надеюсь, не рассчитывает на то, что я этим топором скульптуру коня сваяю? – собравшись с духом и хорошенько примерившись, за несколько минут обстругала из кривой чурки вполне приличную заготовку, например, для ножки под табурет. – Ну вот, простенько и со вкусом.

  Окуляры столяра вместе с усами медленно поползли вверх. Пришлось заново пересказывать историю, рассказанную для  маман. Экзамен был сдан – консенсус практически достигнут. Господин Савицкий выразил свои восхищения по поводу моих навыков Римме Ефремовне и мне было официально дозволено в свободное от занятий время упражняться в классе для трудовых занятий.

  Как всякий учитель, к предмету которого воспитанник проявил искренний интерес, Николай Степанович быстро проникся ко мне симпатией и участием к самой затее. Его личный инструмент, конечно, не являлся пределом совершенства, поэтому, работа продвигалась ещё медленней, чем дома.

– Ничего-ничего, – утешала себя, пока высунув язык корпела над многослойной заготовкой, – Раз в это время сей шедевр смогли выточить, значит и я сумею. Тем более, что мотивации у меня для этого – хоть отбавляй.

  Опять же, эту работу я уже один раз выполняла.

  В общем, как говорят в сказках –  долго ли, коротко ли – а момент, когда фрагмент был готов, водворён на место, рама залакирована и, наконец, хорошо просохла –  всё-таки наступил. Само зеркало, для удобства вынутое из рамы, временно перенесли в класс. Всё было готово к эксперименту.

– Давайте понадёжнее установим его у стены, чтобы не дай бог не разбилось, и осмотрим, как это выглядит со стороны. – предложила я.

  Присутствие пепиньерки и учителя меня не смущало – мысленно  я вообще уже была дома. Сердце колотилось гле-то в горле, пока уже на сотый, наверное, раз заново восстанавливала в памяти всё, что сделала тогда – в мастерской.

  Подошла к зеркалу, закрыла глаза и, затаив дыхание, огладила раму в месте вставленного фрагмента…

  Ничего не произошло.

– А глаза-то я зачем закры-ла?! – отругала себя, вспоминая, как в зеркале проявлялся коридор института.

  Уставилась в зеркальную гладь и снова протянула руку к нужному участку, отмечая, что пальцы практически не замечают места стыков.

  И снова ничего не происходило. Всё тот же класс, восхищённый преподаватель рядом, улыбающаяся пепиньерка – никакого головокружения и помутнения картинки.

  Сдавливая грудь, из самых глубин удушливо поднимались паника и отчаяние. Я не понимала, почему портал не сработал. Почти готовая разрыдаться, снова и снова осматривала раму, каждый миллиметр трясущиеся руки  медленно ощупывали дерево – всё было в порядке. Но ничего не происходило!