Кукла маниту - Гай Смит

— Ей пора в кровать, — зло ответила Лиз. — Причем, давно.

— Ну, я не думаю, что в выходные так уж необходимо вовремя укладывать детей. — Рой говорил беспечно, но в голосе сквозило упрямство. Он инстинктивно ухватился за шанс вывернуться из-под жениного каблука. Ухватился, пожалуй, слишком поздно, но попытка — не пытка. — Решено, идем смотреть Панча и Джуди.

Короткий спор. Муж против жены, подпрыгивающая от возбуждения Ровена на стороне отца. В душе Джейн — подъем. «Наша взяла!»

— Ладно. — Лиз тут же возненавидела себя за уступку. Она хотела сказать, что ребенку надо держаться подальше отсюда. Она могла привести тысячу аргументов. Взять хотя бы эти фигурки — они же просто омерзительны! Чего доброго, из-за них Ровене будут сниться кошмары. А она и так плохо спит. «Проклятая индианка! Я чувствую, что твоя воля сильнее, и не могу противиться!» — Надеюсь, спектакль закончится не слишком поздно.

Рой не слушал ее. Он глядел на Джейн и видел в глазах девушки силу — зовущую, притягивающую. Противостоять ей нельзя, даже вообразить этого невозможно. Она совсем непохожа на Лиз… С непривычным, почти мазохистским наслаждением он покорялся воле гадалки.

— Спасибо, что присмотрели за нашей девочкой, — тихо произнес он старательно подобранные слова. В голове царил сумбур. Это из-за усталости, подумал он.

— Вам очень повезло с дочерью. Она просто прелесть. — Джейн снова одарила Ровену улыбкой. — Нам с ней было очень хорошо. Пожалуйста, приведите ее когда-нибудь сюда. Мы обе будем очень рады.

Лиз напряглась, сжав кулаки, не в силах преодолеть чувство беспомощности. Как будто у нее из-под ног ушла земля. Вот ухе дочь и муж, стоило им повстречать эту замарашку, стали чужими.

Но Лиз не дала гневу выплеснуться наружу.

У Роя мелькнула скабрезная мысль: интересно, какова эта индианка в постели? Но легкий зуд эрекции прекратился так же внезапно, как и начался, оставив ему только смущение.

Он не мог оторваться от ее глаз. Казалось, именно они внушили ему мысль о постели. И тотчас погасили ее.

— Спасибо, — повторил он.

— Не за что. — Гадалка уже не улыбалась. — Может, в следующий раз вы позволите предсказать вам судьбу.

— Конечно. — Кивнув, он повернулся и зашагал следом за своей рослой женой, тащившей Ровену за руку.

На изрядном расстоянии от шатра Лиз повернулась. Никогда еще Рой не видел ее в такой ярости. В глазах пылал яркий, под стать волосам, огонь, рот превратился в тонкую линию. Бескровные губы разжались, но лишь затем, чтобы излить на Роя поток злобы и презрения. Однако громоподобный раскат музыки почти заглушил голос Лиз.

— Ты что, совсем свихнулся?! — кричала она. — Ровене пора спать, а вместо этого по совету какой-то… грязной скво ты ведешь ее в гадкий балаган! А ты подумал, что это зрелище — не для ребенка? Может быть, там даже похабщина… Я не позволю! Слышишь? Не позволю!

Ровена вдруг бросилась к отцу, обняла его за пояс, прижалась лицом к животу и зарыдала. Лиз совсем забыла, что Ровена способна читать по губам. Ребенок все видел и понял.

— Мы обещали, и теперь ничего не поделаешь. — Рой говорил во весь голос, почти кричал, перекрывая шум. Лиз что-то возражала, но Рой не слушал, решив добиться своего во что бы то ни стало. — Мы все равно пойдем на Панча и Джуди, хочешь ты этого или нет.

Лиз умолкла. В глазах ее не было слез — только искорки ярости. Боже, как она ненавидит эту индианку! Ведь это все из-за нее! Ей одно нужно — заманить к себе Роя. Она хочет, чтобы Рой вернулся в шатер! Хочет охмурить его, грязная сучка! А Рою только того и надо! Боже, и что он в ней нашел?

«Не бывать по-твоему, дрянь! — мысленно обратилась к ней Лиз. — Хотя сейчас нам ничего другого не остается, как идти на Панча и Джуди. Но уж потом мы сюда ни ногой! Какое кругом убожество, какая грязь! Сразу видно, ради чего устроена эта ярмарка — чтобы вытягивать кровные денежки из карманов посетителей. Будь у людей хоть капелька мозгов, они бы за версту обходили этот свинарник. Тогда и хулиганам пришлось бы искать другое место для своих разборок».

«Так и быть, — решила Лиз. — Сегодня мы пойдем на спектакль, зато потом забудем сюда дорогу».

Спектакль задерживался, и зрители, которых набралось всего сорок-пятьдесят, нервничали. Некоторые разбрелись по другим аттракционам. Возможно, позже они вернутся… Хотя едва ли.

Кэтлины сидели в первом ряду летнего театра, отгороженного от ярмарки зверинцем и шеренгой припаркованных автофургонов и грузовиков. Стены театра вызывали чувство клаустрофобии, но только здесь можно было укрыться от вездесущей музыки.

Дети сидели на коленях у родителей, некоторые уже спали. Многие неподвижно смотрели на большой деревянный куб с крикливо раскрашенными занавесами. Наконец один занавес затрепетал, словно находившиеся за ним маленькие, в фут высотой артисты разделяли нетерпение зрителей. Вероятно, за квадратной древесностружечной плитой над сценой уже спрятался человек, а то и двое, которым предстояло дергать за ниточки. Настоящие артисты — люди, но не им, а куклам достанутся восторг и негодование публики. Так уж заведено: Джуди срывает аплодисменты, а Панч — оскорбительные возгласы возмущенных насилием людей.

Сегодня насилия будет вдоволь, но ведь публике только того и нужно. Без этого наркотика она как без воздуха.

Вздох облегчения и возбужденные возгласы; занавесы медленно, рывками раздвигаются; слышен скрип ржавых блоков. За сценой — декорации. В темно-синем окне улыбается луна — надо понимать так, что действие происходит вечером. Меблировка скудная — два стула, стол и колыбель на авансцене. Из колыбели торчит крошечная макушка. Кто-то из зрителей сразу забирается на скамейку, чтобы разглядеть деревянного младенца. Спектакль еще не начался, а ребенок уже вызвал сочувствие в зале. Все знают, что ему придется пострадать.

Появляется Джуди. Шелестя по полу длинным передником, она семенит к своему отпрыску и наклоняется над ним, часто кивая головой. Вроде бы у нее шевелятся губы — наверное, иллюзия, а может, нижняя челюсть на пружинке. Через секунду на сцену выйдет злодей, замысливший погубить собственное чадо, сбросить бремя со своих преступных плеч.

Джуди протягивает руки к ребенку, словно хочет схватить его и прижать к груди. Поздно! Вопль ужаса тонет в яростном рыке: на сцене материализуется разодетый под клоуна Панч. Публика свистит и мяукает, где-то в последних рядах плачет малыш.

Рой Кэтлин ловит себя на том, что напрягся и обнял дочь за плечи. Лицо! Как злодей посмотрел на зрителей — с насмешкой и угрозой! Хочется заслониться от этого взгляда, вжаться в спинку скамьи.