Контакт - Голованов Ярослав

- Значит, говоришь, хлеб? Но ведь американский хлеб по вкусу - вата.

- Почему вата? - обиженно спрашивает Стейнберг.

- Ну, хорошо. Не вата. Пенопласт, - поправляется Раздолин.

- Ты ничего не понимаешь, - говорит Джон.

- Я понимаю, старина, что мы с тобой патриоты, - смеясь, говорит Раздолин, похлопывая Стейнберга по плечу. - И это замечательно! - Он молчит, потом продолжает медленно и серьезно: - Как счастлива была бы наша планета, если бы мы спорили только о вкусе хлеба...

- У нас все, - докладывает динамик на стене голосом Редфорда.

Раздолин бросает взгляд на круглые стенные электрические часы с резко бегущей большой секундной стрелкой, подходит к микрофону - вспыхнула красная кнопка - и говорит, обернувшись к иллюминатору:

- Молодцы, Девятнадцать минут. Это уже не сорок три.

Один из космонавтов смотрит на ручные часы, и динамик возражает несколько обиженным голосом Лежа вы:

- Не, девятнадцать, а семнадцать. Я точно засекал.

- Пусть так, - соглашается Раздолин. - Все. Отбой. Всем на обед.

Тихо шевеля ластами, тройка плывет к подводному дому...

9 сентября, вторник. Космос.

Сеанс связи с орбитальной станцией "МИР-4". У микрофона - японский профессор Ятаки, один из спутников Зуева по космическому путешествию.

- По уточненным данным подтверждается гипотеза, высказанная за несколько часов до нашего старта уважаемым профессором Ленноном: размеры излучателя действительно не превышают в миделе [мидель - среднее поперечное сечение судна, дирижабля, крыла самолета или ракеты] 30 квадратных метров, - говорит японец. - Для межзвездного пилотируемого космического корабля подобные размеры представляются невероятно скромными, если не сказать фантастическими. Точное, в пределах одной сотой процента, расположение излучателя в той точке пространства, где взаимно нейтрализуются силы притяжения Земли и Луны, говорит о высокой чувствительности гравитационной аппаратуры и стремлении к оптимизации траектории. Такое впечатление, что на излучателе тщательно экономят энергию за счет траектории и одновременно излучают ее столько, сколько с трудом могут выработать все электростанции Земли. Но самая большая загадка для нас сегодня: почему он такой маленький? По всем расчетам, он не может быть таким маленьким. Мы могли бы попытаться дать какое-то толкование излучателю, если бы он был хотя бы в сто раз больше, а еще лучше - в тысячу. Но сейчас...

9 сентября, вторник. Дно Черного моря.

Подводный дом "Атлантида". За столом, вокруг яичницы - гордости Стейнберга - и прочих земных яств разместились космонавты в трусах и мягких махровых пляжных рубашках. Спор, разумеется, продолжается:

- Если ты прав, - горячо говорит Лежава Леннону, - то объясни, зачем мы возимся с этой лазерной системой?

- Затем, что наши радиосигналы "Протей" будет глушить, - говорит Раздолин, отрезая себе добрый ломоть консервированной ветчины.

- Но если мы полетим к Марсу, она не должна нам мешать! - замечает Редфорд. - Объясни ему, Майкл, ты же астроном.

- Достаточно "Протею" переместиться по его сегодняшней орбите на 15 градусов, и они будут глушить нас по всей нашей траектории, не говоря о том, что Земля не всегда сможет выйти на связь с нами, - холодно говорит Леннон. - Да о чем ты говоришь! Если они захотят, с излучателями такой мощности они пикнуть нам не дадут ни вблизи Земли, ни у Марса.

- Говорите, что хотите, а я уверен, что мы полетим к нему навстречу, мотает головой Раздолин.

- Я не знаток русского языка, - замечает Стейнберг, - но об одном и том же вы говорите, то "он", то "она", то "они".

- О, как много я отдал бы, чтобы узнать, кто же это "он" - пилотируемый корабль или "она" - автоматическая станция! - восклицает Лежава.

- А если это "оно"? - смеется Раздолин. - Нечто третье, ни на что не похожее?

Редфорд встает из-за стола, отходит к телевизору и включает только изображение. Красные и белые футболисты бесшумно резвятся на зеленом поле.

- Хочу проверить часы, - не оборачиваясь, объясняет Редфорд.

Резкий скачек на экране телевизора, изображение запрыгало, пошло рябью. Все смотрят на часы над пультом подводного дома.

- Все точно, - спокойно говорит Редфорд и возвращается к столу.

- Поразительно! Как будто ничего не произошло. Все уже привыкли к тому, что телевизор не должен работать, - говорит Лежава. - Иногда мне кажется, что эти "марсиане" были всегда.

- Приспособляемость к обстоятельствам не слабость, а сила человеческого рода, - говорит Стейнберг. - А потом люди верят, что пришельцами занимаются разные ученые, которые не дадут их в обиду. Мы уже много знаем, а завтра будем знать еще больше...

- А послезавтра еще больше, - одними губами улыбается Леннон. - О, как я ненавижу бюрократов! Конгресс не может договориться с НАСА, НАСА не хочет принимать решений без сенатской комиссии по космосу, комиссия согласовывает свои выводы с астронавтическим комитетом палаты представителей...

- А в результате? - перебивает его спокойный голос Редфорда.

- А в результате мы наслаждаемся жизнью, а "Протей" летает, раздраженно заключает Леннон.

- И, кстати, это уже мало кого волнует, - грустно говорит Редфорд. Интереса к "Протею" хватило на неделю, А если бы не помехи радиосвязи, о нем бы вообще не вспоминали. 90 процентов людей не могут даже представить себе масштаб случившегося "Протей" в принципе не мешает делать бизнес, почему же он должен волновать людей? А вот твоему бизнесу он мешает, и ты волнуешься. - Он оборачивается к Леннону. - И бизнесу Джона он тоже мешает, и Джон тоже волнуется...

- Ну при чем здесь бизнес, Алан? - поморщился Раздолин. - "Протей" проблема не экономическая и не техническая, а мировоззренческая. Мы верим, что Вселенная бесконечна, что она познаваема и что за правду по-прежнему стоит отдать жизнь, а уж тем более частицу материального благополучия. Пусть на один легковой автомобиль меньше, но на один сантиметр к правде ближе!

- Единственно, чего нам не хватало, - криво усмехнулся Стейнберг, - это политических дискуссий.

- Ох, не могу! - закричал вдруг Лежава. - Не могу больше! До чего же мне надоели эти разговоры! Что мы обсуждаем? Сколько это будет продолжаться? Вместо того, чтобы действовать, мы все говорим, говорим...