Лёшка - Василий Голышкин

— А? Что? — спросил у девочки, не расслышав последние ее слова. — Что ты сказала?

— Я сказала… — девочка лукаво и, как показалось Володе, не к месту усмехнулась, — я сказала, что ты не нашего пола. Ты — мужчинского!

Володю бросило в жар.

— Как мужчинского? С чего ты взяла?

— А с чего у тебя пуговицы справа? — рассудительно заметила девочка.

У Володи голова пошла кругом: справа, слева, какая разница. Он так и сказал:

— Какая разница?

Девочка, как по клавишам, провела по пуговичному ряду и сказала:

— Мужской ряд. А женский слева. Я знаю, у меня бабушка портниха.

«Впредь наука, — ругнул себя Володя. — Мелочь, а погубить может». Тут же выкрутился:

— А это не мое. Это Тимура. Я его сестра.

— А! — приняла его игру девочка. — А я подумала…

— Ты не думай, — вышел из себя Володя. — Ты давай к бабушке. Бабушка больна, а она тут…

Упрек попал в цель. Девочка, спохватившись, ойкнула и, как мышь, юркнула в подъезд дома, вылупившего на улицу два яруса крошечных, как спичечные коробки, окошечек.

Володя дал ей время уйти и, когда, по его расчетам, она поднялась на второй этаж, где жила, тоже вошел в подъезд.

Вот он и оторвался от Бычка. Теперь Бычок, если и приметил девочку, роль которой он, Володя, играет, решит, что она здешняя и потеряет к ней всякий интерес. Забившись под лесенку, Володя заправил платье под брюки, сунул за пазуху платок, откуда перед тем выудил шапку-ушанку, и, нахлобучив ее на нос, вышел через двор на другую улицу города.

Говорят, что тот, кому посчастливится избежать смертельной опасности, чувствует себя на седьмом небе: он весел, рад, доволен… Ерунда! Чувство после опасности у него, как после тяжкой работы. Работа сделана, и надо, отдохнув, прийти в себя, чтобы продолжать то, что начал. Но у Володи к чувству сброшенной тяжести прибавлялось еще чувство негодования на самого себя. Так опростоволоситься! Забыть о приказе «Никаких контактов»! И самому полезть в паучью сеть. А в том, что Бычок — одна из паутинок этой сети, Володя не сомневался. Он бы, Бычок, его в свою компанию принял, а там, завоевав Володино доверие, и в его компанию втерся.

Чувство вины побуждало к искуплению. И Володя, шагая по улицам родного города, долго ломал голову над тем, как отомстить Бычку за предательство и устранить его со своего пути.

В каменоломни он спустился с готовым планом.

…Бычку не пилось, не елось, хотя было и то и другое. От пинков болело пониже спины, и было ни до питья, ни до еды. Пинки были наградные. Одно утешало Бычка. Он сам виноват. Нечего было разевать рот и докладывать Черепу о девчонке, которая шлялась по улице и все рассматривала. Череп, услышав, даже в лице изменился. И лицо у него из смуглого сделалось черно-багровым. У Бычка мороз пробежал по коже, когда Череп прошипел:

— Где девчонка?

— Ушла и не вернулась. Ей-богу, — заикаясь, пробормотал Бычок, благоразумно умолчав о том, что девчонке, в конце концов, удалось сунуть нос за ворота и увидеть, что там хранится. Ну, увидела кофе, ну и что? Бычок не придал тогда этому никакого значения, тем более что девчонка, видимо, здешняя, уличная, тут же исчезла в подъезде. Однако вон оно как вышло. Череп в девчонке разглядел партизанскую лазутчицу и надавал ему, Бычку, здоровенных пинков за то, что он ее не выследил.

Свечерело. С моря потянуло прелостью и соленостью. Бычок, отсидев вахту, взгромоздил сундучок на плечо и поплелся домой, на окраину, к «земляку» с гор, у которого его поселил Череп. Света в небе все прибавлялось, а на земле, наоборот, убывало, и Бычкова тень, вытягиваясь, забиралась все выше и выше — на крыши домов, на вершины деревьев, рискуя сломать шею.

Поймав себя на этой смешной мысли о тени, которая рискует сломать шею, Бычок горько усмехнулся: самому бы шею не сломать!

Он шел и дрожал. От холода? Если бы. Себе не соврешь, дрожал от страха. Как пошел служить немцам, так и стал дрожать.

Свист и окрик:

— Эй, Бычок!

Бычок в страхе замер и, вобрав голову в плечи, оглянулся. Его кто-то нагонял. Какой-то мальчишка в нахлобученной на глаза шапке. Да один ли? Присмотревшись, Бычок успокоился. С одним он всегда сладит. А впрочем, мальчишка, кажется, и не собирается нападать. Подошел, улыбнулся, протянул руку. Бычок, все еще боясь подвоха, протянул свою. Тот пожал и вторично спросил:

— Бычок?

— Ну? — набычился Бычок.

— Не узнаешь? — спросил незнакомец.

— Не-е… — вглядываясь, протянул Бычок.

— А я тебя сразу, — сказал незнакомец и, не вдаваясь в подробности их знакомства, продолжал: — Бычок, заработать хочешь?

Он, видимо, знал, на что бил. Заработать было величайшим желанием Бычка во все годы его юной жизни. В школе, до оккупации, он за деньги даже червей глотал… Поэтому в жадной Бычковой душе сразу аукнулось «хочу». Но не сразу выговорилось. Сперва хотелось как следует вглядеться в незнакомца и припомнить, не видел ли где? Но незнакомец не хотел ждать, это, видимо, не входило в его расчет, и он поторопил Бычка:

— Ну?

— Какая работа? — спросил Бычок.

— По совместительству. Сидеть и чистить…

— Моя работа, — сказал Бычок.

— Я же сказал, по совместительству, — отозвался незнакомец. — Один придет — принесет. Другой придет — заберет. Таблицу умножения знаешь?

— Ну, — неуверенно сказал Бычок.

— Трижды три, сколько? — спросил незнакомец.

— Девять, — осклабился Бычок.

— Брехня, — сказал незнакомец, — тридцать три!

— Чего? — Бычок глупо улыбнулся, решив, что ослышался.

— Тридцать три! — сказал незнакомец. — Трижды три? Тридцать три. Пароль, понял? «Трижды три?» — спросишь ты у того, кто придет за товаром. «Тридцать три», — скажет тот и заберет товар.

— А товар, — заикнулся было Бычок, — что за то… — и осекся, испугавшись своего любопытства. Нанимателю оно могло не понравиться. Но незнакомец, как оказалось, и не думал делать секрета из своего товара.

— Товар разный, — сказал он, вперив в Бычка пытливый глаз, — патроны, гранаты, динамит.

— Ка… ка… какой динамит? — не попадая зубом на зуб, ужаснулся Бычок.

— Партизанский, — спокойно ответил незнакомец, — а ты, я вижу, трусишь?

— Я? Чего? Нет… — посыпал Бычок, лихорадочно соображая, как быть. Трусишь? Нашел что спросить! Да у Бычка от страха душа ушла в пятки. Поэтому Бычок, узнав о товаре, и не мог обрадоваться предложению незнакомца. Но вот душа вернулась на место, и Бычок обрадовался. Надо же, как повезло! Пока он охотился за партизанскими лазутчиками, лазутчики сами, как слепцы, наткнулись на него. Однако, подумав так, Бычок тут же отверг сравнение партизанских лазутчиков со слепцами. «Слепцы!..» «Наткнулись!..» Как бы не так! Просто нашли того, кого искали. Однако почему именно он, Бычок, им понадобился?

Незнакомец и из этого не сделал секрета: из-за позиции. Позиция, оказывается, у Бычка очень удобная: чистильщик. Он у всех на виду, и у него все на виду. С кем хочешь общайся, никакого подозрения.

Пора было сдаваться, но Бычок для вида поломался еще.

— А попадусь, а? — сказал он, торгуясь.

— Личной безопасности не гарантируем, — обрезал незнакомец, — можешь не соглашаться.

— Я согласен, — сказал Бычок, — где сидеть?

— Возле банка… Справа от входа, — рубил незнакомец. — Начало операции — девять ноль-ноль. Конец — после реализации «товара». Сдашь «товар» — получишь деньги. Приведешь «хвост», получишь… Сам знаешь, что получишь. Ну, ты пошел?

— Я? — спохватился Бычок. — Да… я… — И он пошел, поминутно оглядываясь и озираясь по сторонам. И не без основания. Будь у него кошачье зрение и собачий слух, он мог и услышать, и увидеть, как некто, таясь, неотступно следует за ним.

Ночь. На улице, как в покойницкой: тихо и страшно. Захочешь, и то носа не высунешь. Комендантский час! За появление без пропуска — расстрел на месте. Вдруг дверь, проглотившая Бычка, снова отворилась, и — не Бычок, нет, а кто-то другой, побольше и пошире, вышел на улицу. Постояв, послушал, всматриваясь в туманную мглу и, как шар, покатился к центру города. Тот, кто привел сюда Бычка, последовал за ним.

В ту же ночь, на рассвете, Володя Дубинин докладывал командиру партизанской крепости:

— Бычок на крючке. Завтра он наш. С девяти ноль-ноль. Будет ждать «товар».

— А гестапо? — спросил командир. — Гестапо в курсе?

— В курсе, — в тон командиру ответил Володя. — «Земляк» побежал. Я сам видел.

Шел десятый час утра. Опоссум зверьком шастал по кабинету, то и дело поглядывая на телефонный аппарат. Четыре слова, и — хайль Гитлер! — он на коне. Вот те слова, которых он ждет: «товар» взят, «получатель» задержан.

Зазвенело. Опоссум, как на добычу, кинулся на аппарат. Выслушал, обмяк и, как куль, без сил рухнул в кресло.