Половинный код. Тот, кто спасет - Салли Грин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несбит входит с подносом, заставленным чайными принадлежностями, и говорит:
– Это оскорбительно. Если бы вы сами его видели… – Он опускает поднос на стол и снимает с него фарфоровый чайник, молочник, чашки, блюдца и сахарницу, не переставая бормотать про то, какой я был весь серый и холодный, и про мои закаченные глаза.
Закончив, Несбит садится и берется за чайник.
– Значит, я буду мамочкой, ладно?
Следующие полчаса мы рассказываем друг другу о том, что с нами приключилось. Начинает Ван, она говорит мне:
– Натан, ну, расскажи нам о том, что было после того, как вы расстались с Габриэлем.
Я пожимаю плечами. Я не знаю, что стоит говорить, а о чем лучше помолчать, не знаю, что ей уже известно.
– Давай я тебе подскажу. Вы, точнее, Роза, похитили некий нож из одного дома в Женеве. И не просто какой-нибудь старый ножик, а Фэйрборн. И не из какого-нибудь дома, а с базы Охотников, и не у какого-то Охотника, а у самого Клея, их вожака. Роза была по-настоящему талантливой ведьмой. Однако план был не продуман, и Роза заплатила за это жизнью. А тебя ранили. – Ван затягивается сигаретой и выдыхает длинную струю дыма в направлении меня. Я ощущаю легкий аромат земляники. – Расскажи нам, что было потом, Натан.
Я смотрю на Габриэля, он кивает.
– В меня стреляли и ранили, я не мог бежать. Габриэль спас меня, он отвлек Охотников. – Я пытаюсь свернуть разговор опять на нее и спрашиваю: – А вы спасли Габриэля, только что вы делали в Женеве той ночью? Я думал, что все Черные Ведьмы сбежали. В городе было полно Охотников.
– Давай сначала дослушаем твою историю до конца, – говорит она, с каждым словом выпуская изо рта клуб дыма. – Ты был ранен, но у тебя был Фэйрборн. Ты бежал из Женевы через лес…
Габриэль перебивает.
– Но как ты оказался в лесу? Почему не вернулся в коттедж Меркури через квартиру?
– От яда, который был в пуле, мне стало плохо. Я заблудился. Пока вышел на квартиру, там было уже полно Охотников. Тогда я пошел пешком, – решил, что до моего дня рождения еще много времени и я успею добраться до Меркури вовремя. По дороге я украл еду, одежду и деньги. Сначала от еды мне становилось лучше, но я все слабел и слабел, пока не упал. Тогда я вырезал из себя яд и отключился. Не умер, конечно, но был очень близко к тому. Тогда-то Несбит меня и увидел. Потом я очнулся и опять пошел к Меркури.
Ван глубоко затягивается.
– И разумеется, у всех у нас на уме один вопрос: ты успел?
– Успел. Но церемонию Дарения провела не Меркури.
– А. Потому что у тебя не было Фэйрборна?
– Нет, потому, что она была занята – отбивалась от Охотников.
Все ждут, что я скажу дальше.
Я говорю:
– Три подарка дал мне мой отец.
Ван моргает.
– Наверняка это была необычная церемония.
– Да.
Я замечаю взгляд Ван, брошенный на мое кольцо и мою руку. Я спрашиваю ее:
– Вы его знаете? Маркуса?
– Мы пару раз встречались, года два назад, очень коротко. Он больше не приходит на собрания Черных Ведьм. Давно не приходил.
– Вы знаете, где он живет?
Она качает головой.
– Этого не знает никто.
Секунду-другую мы все молчим, потом Ван произносит:
– И твой Дар, насколько я могу судить по оговорке Несбита, такой же, как у твоего отца. Очень редкий Дар.
Она смотрит на меня, я пытаюсь сохранить выражение безразличия. Не хочется думать о звере. С тех пор как я убил Киерана сегодня утром, он не подавал признаков жизни.
– А что было потом? – спросил Габриэль.
– Отец ушел. Долина кишела Охотниками. Меркури была в ярости. Она сказала мне, что Анна-Лиза у нее и что она освободит ее только в обмен на сердце или голову моего отца. Тут нас нашли Охотники, и я побежал. Примерно через неделю мне удалось от них оторваться. Тогда я вернулся назад, в пещеру, и стал ждать тебя.
– Ты долго ждал.
Я трясу головой, но я не могу сказать ему, что чуть не сдался.
Ван добавляет:
– Да, нам всем повезло, что Натан такой терпеливый.
Рот Габриэля слегка подрагивает.
– Я всегда так о нем и думал: Натан – терпеливый человек.
– И все это вместе чудесным образом приводит нас к настоящему, – продолжает Ван. – Несбит нашел тебя в пещере, когда пошел забирать письма. А! Кстати, о письмах: не будешь ли ты так любезен отдать их сейчас мне?
Я спрашиваю Габриэля:
– Как ты хочешь, чтобы я с ними поступил?
– Я обещал, что отдам их Ван.
– И ты хочешь сдержать свое обещание?
– Она спасла мне жизнь.
Я смотрю на Ван. На ее лице торжество безмятежности.
И я торжественным тоном говорю:
– Конечно, Габриэль, они ведь твои, и я возвращаю их тебе, так же как Ван должна вернуть мне Фэйрборн, потому что он мой.
Ван улыбается, так же безмятежно.
– Твой? Ты украл его у Клея. Точнее, его украла Роза.
– А Охотники украли его у Массимо, моего прадеда. Он принадлежит моей семье.
Она пьет чай и говорит Несбиту:
– Как, по-твоему, вернуть ему Фэйрборн? Тебе решать, ведь это ты его достал.
Несбит скалится, точно злая собака, и встряхивает головой один раз.
– Я вынуждена согласиться с Несбитом. Ты небрежно обращался с ножом в первый раз. Если уж Несбит смог забрать его у тебя… то смог бы и ребенок. А его нужно хранить в надежном месте. Это опасный и могущественный предмет. Так что, думаю, пока я пригляжу за ним сама.
– Он мой!
– Вообще-то, мой дорогой мальчик… – Ван смотрит на меня, и в ее глазах горит драматический синий огонь, – я с тобой согласна. Однако – говорю это, питая к тебе одни лишь добрые чувства, – не надо, чтобы он был у тебя. Пока. Это неприятная вещь, полная злого волшебства. Уверяю тебя, у меня он будет в безопасности. – Она тянется к чайнику. – Еще чаю?
Все молчат. Разливая чай, она говорит:
– Натан, письма принадлежат Габриэлю. Пожалуйста, верни их ему.
Я смотрю на Габриэля, он кивает.
Амулет
Габриэль открывает жестянку, просматривает все письма и выбирает одно, из середины пачки. На конверте черный отпечаток моих пальцев, еще с тех пор, когда я нашел их в дымовой трубе в женевской квартире.
Габриэль кладет это письмо на стол между собой, и Ван и говорит:
– Амулет. Он твой. Спасибо. Если бы не ты, я бы умер. – Он разворачивает сложенное в несколько раз письмо, и мы все наклоняемся над ним, чтобы посмотреть.
Ван говорит:
– Спасибо, Габриэль. Он и впрямь прекрасен.
Я подвигаюсь еще ближе. Не уверен, что прекрасный – именно то слово, которым я воспользовался бы сам. Передо мной кусок пергамента, пожелтевший от старости, со следами выцветших чернил – что-то было написано на нем, только совсем не так, как я видел раньше. Строчки здесь идут кругами. Точнее, полукругами, потому что пергамент разорван надвое.
– Что тебе говорила о нем мать? – спрашивает Ван.
– Не много. Она считала, что он может оказаться ценным, из-за возраста. Рассказывала, что ее бабка нашла его в одном старом доме в Берлине. В смысле, украла. Но больше она не знала ничего.
– И где вторая половина, тоже не знала?
– Нет, это все, чем мы владели.
– А Меркури его видела? Ты объяснил ей, о чем идет речь?
Габриэль пожимает плечами.
– Я не говорил, что у меня только половина. Боялся, что она не заинтересуется, если узнает. Сказал только, что у меня есть амулет, который оставила мне мать, что он старый и очень ценный. Она даже не спросила у меня, какой именно амулет, наверное, потому, что их совсем немного.
– Да, амулетов на свете по пальцам перечесть, это верно, да и те по большей части никуда не годятся. Мне очень повезло, что ты не описал его ей. Да и тебе, по чести сказать, тоже. Меркури немедленно догадалась бы, о чем идет речь, и, не задумываясь, убила бы тебя за одну только половину. – Ван очень осторожно завернула амулет в письмо и спрятала его в карман пиджака.
– Но почему? – спросил Габриэль. – И ты знаешь, у кого вторая половина?
Ван повернулась к Несбиту.
– Думаю, нам стоит выпить шампанского, как ты считаешь? Наверняка в здешних погребах великолепная коллекция. – Она улыбнулась Габриэлю. – А может быть, юноши предпочтут обойтись чаем?
…Позже мы с Габриэлем вдвоем сидим в его спальне. Шампанское пили мы оба. Правда, я не понимал, ни зачем я пью, ни что я праздную, и мне это совсем не нравилось. Раньше я никогда не пробовал шампанского, да и вообще алкоголя. Зато Габриэль и Ван говорили о нем так, словно обсуждали хорошую книгу.
Когда мы шли в комнату Габриэля, коридор как будто накренился. Я сказал об этом Габриэлю, он назвал меня «легковесом» и пошел вперед. Потом обернулся и стал смотреть, как я приближаюсь. Приятно было видеть его улыбку; как будто он совсем стал самим собой. И вот мы с ним одни, сидим на его кровати, и я, наконец, могу попросить его рассказать мне свою историю.