Ховальщина. Или приключения Булочки и его друзей - Олег Зареченский

Олимпиада 80

Москоу, Москоу,Забросаем бомбами,Закидаем танками,Будет вам олимпиада,Ё-ха-ха-ха-ха……..

Петь на известную мелодию ВИА «Чингизхан»

То лето было последним. Последним летом пребывания Булочки в пионерлагере «Радуга». Не то чтобы последним летом вообще, последнего лета вообще не бывает, разве зимой, и то, в феврале, когда уже кажется, ну хватит, хватит, не могу больше этой погоды, солнца дайте, солнца! На-ка, на-ка тебе солнца – а нету, нету.

Ты когда первый раз увидел? Что увидел? Пакетики с соком и трубочкой. Тогда и увидел, а ты? И я. Вот. А банки, банки жестяные, у них крышечку на верху нужно ногтем поддеть, зацепив за кольцо, и тянуть медленно, чтоб не расплескать. Красивые были банки, и пакеты тоже красивые. И вкусные, и пахли. И тепло было, и музыка электронная отовсюду, необычная, здорово. И все ходят довольные, как будто получили что, или ждут, что получат. А золотую медаль как отличить, просто ведь. Надкусить ее зубами надо, то есть впиться в нее сильно передними. Если след останется – золотая, однозначно, если нет, то бронзовая. А про серебро не понятно. Кусай, не кусай, не понятно. И все ходят в спортивном. И в полоску, у кого две, а у кого и три. Три конечно лучше, чем две, а еще бывает одна, и вообще, без полос бывает.

У физкультурника нашего, не было полос, и колени оттянуты были, зато джинсы. Это да, на попе висели, как паруса с карманами, когда вечером в клуб на танцы все соберутся, и все в джинсах, и физкультурник, и пионервожатые, так, те первые, обтянуться ими со всех сторон, а попу сильнее всего, и давай ею синей джинсовой по сторонам, и только клеша полощутся, платформу обнажая. И футболки в облипку, и грудь в такт вниз-вверх, и цветомузыка, и шар с зеркальцами под потолком, и все похожи на бременских музыкантов. И тесно в маленьком клубе от движущихся в мерцающем свете разгоряченных тел, и ты снуешь между ними, впитываешь что-то, что и сам не знаешь, просто удалось тебе сегодня под дверь палаты полотенце вафельное подсунуть, чтобы стул алюминиевый без грохота на пол упал, тот, которым обычно дверь на ночь подпирают для сигнализации, но и ты в школе не зря время проводишь, не зря предметы разные посещаешь, физику например, да не было еще тогда физики, ну так просто и так понятно, что на вафельное бесшумно стул легкий алюминиевый упадет, и откроешь ты тогда дверь палаты, и по веранде неслышно в носках держа сандалии на улицу прыгнешь, и в клуб.

А там движение…

А в Москве полным ходом Олимпиада-80, добро пожаловать в Москву, Олимпиада Восьмидесятовна, добро пожаловать, в красавицу Москву! Все это, правда, проходило мимо, потому что Булочка, как почти все детское население города, был вывезен за его приделы, причем, чтобы дети не мешали совсем, в пионерлагерях сократили число смен до двух, удлинив, таким образом, каждую до 45 дней, и максимально сократив пересменок. Булочка даже между сменами не попал в Москву. И если обычно это считалось за редкую удачу, то в этот год все было по-иному. По-иному. Приехавшие во вторую рассказывали о каких-то невероятных чудесах. Одним удавалось попробовать соков из тех самых бумажных пакетиков с трубочками, другим напиться вдоволь «Пепси-Колы», чудесного напитка с газами. Позже, уже в середине 80-х, школьный приятель Булочки рассказывал, как ему довелось попробовать «Кока-Колу», не путать с «Пепси», редкой штуки по тем временах, и что напиток этот с градусом, так как голову приятелю после долго кружило. Голова, правда, у приятеля была большая, и может от этого ее кружило. Но, так или иначе, в это верилось.

Чтобы пионеры не рвались домой к родителям, упорно муссировались слухи об иностранцах, шныряющих по городу и раздающих оставшимся детям отравленную жвачку, а знакомый толстяк авторитетно заявлял, что в пластинку жвачки иностранцы вставляют лезвие от бритвы, и такой жвачкой очень легко порезаться, одного мальчика еле спасли. Булочка и еще несколько одичавших персонажей, с которыми он тянул лямку пересменка, слушали, затаив дыхание. А Булочка представлял, как идет по городу, а кругом люди странно одетые, и все подходят к тебе, улыбаются большими белыми зубами, и жвачку протягивают, одобрительно кивая. Мол, не бойся, бери. А хочется, страсть, но ты про лезвие уже знаешь, и поэтому сразу в рот ее запихивать не будешь, целиком то есть. Этот мальчик не подумал просто. А Булочка, он что, он ее пополам разломает, внутрь пластины заглянет, и нет там никакого лезвия, значит хороший иностранец, коммунист или сочувствующий. Но это только в мечтах. А на самом деле, где его возьмешь, иностранца этого, в пионерском лагере, в глуши этой, да еще со жвачкой. Но все равно, привезли им атмосферу не здешнюю, не привычную. Везде это чувствовалось, необъяснимо пахло в воздухе. А пустая жестяная банка из-под сока долго хранила в себе аромат напитка.

…Им в первый раз захотелось домой. Домой. В принципе, никто из них не был против домой, там тоже было довольно не плохо, но здесь было лучше, лучше, но не сегодня. Сегодня лучше было там, где Олимпийский Мишка. И их глаза жадно ловили в лицах приехавших на вторую смену пионеров отблески пропущенного счастья, и по щекам, чумазым и поэтому казавшихся небритыми, такими небритыми пионерскими щеками, текли слезы досады.

А чего они, сами виноваты. Компания быстро покидала территорию большой лужи, у берегов которой топталось несколько вновь прибывших пионеров. В Нептуна немного поиграли, и все. С кем не бывает, не надо близко к воде подходить, там же Нептун. Но новенькие этого не знали. Их бешенный рев привлек внимание вожатых, и компания поспешила ретироваться. Булочка даже решил линейку не посещать, боясь быть в торжественный момент узнанным и наказанным. А стоять и краснеть у трибуны, на глазах у всех товарищей, как те двое, что в прошлом году объелись детского клубничного мыла, а потом всю ночь в изоляторе их тошнило мыльными пузырями, он не любил. Булочка тогда ангину подхватил жуткую. Все надеялся, попьет теплого молока и пройдет. А она не унимается. И вот уже третий день хуже и хуже. А лето дождливое было, а палаты без отопления. Зайдешь в них, сыростью пахнет, хоть плесень разводи. Сапоги поставишь, рядом носки поставишь – сушить негде, вот с утра опять в них ноги засунешь, и пошел по лужам шлепать. Где там сухость найти, только в сушилке если, и то, если открыта она. Раз штаны там сушиться повесил, и забыл про них. Так они потом как деревянные были, можно гвозди было ими забивать, так высохли. Но тут не углядел, за гигиеной не всегда угнаться. Походил пару дней, думал само пройдет, а все хуже. Уже и говорить не мог, и пить уже больно. Да и молоко, оно же разве горячее, так, теплое чуть. Одна радость – линейки отменили, и то. В клуб вечером зайдешь, туман внутри висит, так надышат. Но все равно видно главные кадры. Видно, если механик не забудет, как в прошлый раз, их рукой прикрыть. Красивая тетя, ничего не скажешь, тишина аж повисает в воздухе, когда секунд пять до момента главного остается. И вот он, точнее она, на крыше загорает, сначала просто загорает, а потом… Главное, чтоб механик забыл.

Так вот, лежал тогда он с ангиной, а ночью этих двоих привели, из младшего отряда. Они плачут, и сквозь слезы друг на друга пальцем тычут, мол, это он все. А фельдшер им два пальца и тазик под ноги, а они сидят на полу, как фокусники, и мыльные пузыри ртом пускают. Водички попьют, два пальца фельдшера в рот вставят, и давай пузыри по всему изолятору пускать. С запахом клубники.

Надо сказать, что экспериментаторско-естествоиспытательский дух присутствовал почти у всех пионеров, сознательного и несознательного возраста. Не у всех поголовно, были осторожные персонажи до своего здоровья, у них просто мало его было, и тратить попусту столь ценную штуку им было жалко. Их тоже было жалко, они же не знали самого главного правила, сколько потратишь, столько и прибудет, да еще и больше, если не подорвешься, конечно, от усердия траты. А ходить жадиной к тому, что есть у тебя, да с избытком, не интересно, правда, обычно больше ничего у тебя и не было. И заключалось это не только в том, чтобы повыше или поглубже куда-то залезть – а еще и съесть что-нибудь этакого. Лягушек, правда, никто не пробовал, у них было другое, «нефранцузское» назначение, а вот смешать палочками все остатки от посылок родителей, а потом эту странную на вид субстанцию, съесть, это да. Булочка сам был свидетелем, как группа юных футболистов акриловой краской наносила номера на футболки перед матчем, макая кисти в емкость, и как у одного спортсмена упал туда сухарик, и как он, нисколько не задумываясь, съел его и радостно закивал товарищам, мол, вкусно очень. И как товарищи стали макать в краску сухари, и, причмокивая, их уплетать.