Миг власти московского князя - Алла Панова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря на то что за время, которое посадник жил в Москве, он приобрел не только тайных недоброжелателей, но и тех, кого мог назвать друзьями. Василий Алексич ни перед кем свою израненную душу не открывал. И вот сейчас, ощутив, что его слушают с искренним сочувствием и с пониманием, посадник как-то сразу расслабился и заговорил с гостями о том, о чем прежде никому не рассказывал:
— Не успел я жену и детей оплакать, новое горе пришло… В сумятице да неразберихе, что тогда началась, вести о семье до меня не сразу дошли, Данила мой, когда на битву шел, ничего о матери, братьях меньших и сестре не ведал. О нем самом, о том, что погиб от сабли татарской, мне, спустя полтора месяца, сообщил дружинник, который с ним в одной сотне был. Так что, Егор Тимофеевич, и я тоже не знаю, где схоронен сын, да и схоронен ли, а может, воронье поганое да звери дикие его косточки по миру разнесли…
«Что же с женой и детьми случилось?» — хотел спросить князь, но не решился, и правильно сделал, потому что посадник сам заговорил об этом:
— Винил я себя долго в смерти детей моих младших и Ольги, жены первой, с которой обвенчался, когда мне минуло осьмнадцать лет. Да видно, так Богу было угодно распорядиться. Может* ты, Егор Тимофеевич, помнишь, князь Ярослав Всеволодович в ту пору дома‑то мало бывал — из похода в поход — затем и вовсе Новгород на сына Александра оставил, а сам в Киев подался, сел на великокняжеский престол. А дружина, сами знаете, — за князем следует. Вот и надумала Ольга, пока меня нет, съездить в родительский дом, в Рязань. Да и повод был для того: известие пришло, болен, мол, отец ее, месяц–другой пожить ему осталось. Отписала Ольга мне и, ответа не дождавшись, отправилась в путь с сыновьями погодками, Борисом и Глебом, и Верой, которой тогда семи лет не исполнилось. Кто же мог знать, что беда такая случится… Ведь сколько лет прошло после Калки[24], и не было ни слуху ни духу о поганых, что тогда на землю нашу пали, словно меч, за грехи карающий.
При упоминании о Вере сердце у Василька забилось учащенно, и он, зная об ужасной доле, выпавшей Рязани, весь напрягся, ожидая услышать нечто страшное. Так оно и вышло.
— Хоть и был я против, да разве отговоришь, к тому ж понимал, что хочет Ольга с отцом проститься, написал, чтобы только детей не брала. Ведь, знамо дело, путь зимний долог и нелегок. У меня‑то душа болела, как бы они не застыли в дороге, а дело то иначе повернулось: от жаркого огня в соборной церкви смерть приняли…
— Да, с Рязанью Батый окаянный обошелся без жалости, никого не щадил — ни младенцев ни старцев немощных, даже церковь не защитила от поганых, что кровью христианской святые алтари обильно окропили… Рассказывали о том отцу, — произнес задумчиво Михаил Ярославич.
— Что рассказы! Узнав о случившемся, я поспешил туда, как только смог. Сам все видел… и поле мерзлое, на котором полегло войско Юрия Рязанского, и князей, что пришли к нему на подмогу… Видел и жен беременных с животами вспоротыми, и черноризцев, саблями иссеченных, и детишек малых с разбитыми головками… Моя‑то голова белым–бела тогда и сделалась… Среди угольев и тел обгоревших нашел я своих родных, только по приметным колтам[25] с семью лучами и ожерелью, что когда‑то у мастера заказывал, смог опознать Ольгу. Прижимала она к себе два детских тельца… — сказал посадник и, с трудом проглотив комок, вставший в горле, продолжил: — Борис уж по плечо ей был, а Глеб в грудь лицом уперся. Вместе смертную чашу они испили. Вместе их и схоронил. Могилка их недалече от того места, где князь Ингорь[26] предал земле тела князя Юрия, его сына Федора и несчастной Евпраксии[27].
— А Вера? Как же она? — спросил неожиданно сотник срывающимся от волнения голосом.
— Искал и ее, голубушку, среди мертвых, но найти не мог, — повернувшись к Васильку и глядя ему в глаза, сказал посадник. — Спрашивать‑то не у кого! Спаслись лишь те немногие, которые из города еще до осады ушли и в лесах укрылись. И эти, чудом выжившие, словно тени бестелесные бродили средь пепелищ в поисках своих родных. Много ль от них узнаешь! И вот когда я уж совсем всякую надежду потерял и в путь обратный собрался, встретилась мне какая‑то старуха, ума лишенная. С отчаянья стал и ее расспрашивать, не видала ли девочки светловолосой, с глазками словно васильки… К моему удивлению, она поманила меня за собой и привела к яме, сверху обуглившимися бревнами прикрытой. Вот там‑то я и увидел дочку. Лежала она, заваленная каким‑то обгоревшим тряпьем… Думал, что мертвая, ан нет — живая, только в жару. Не приди я вовремя, так и умерла бы, сердешная.
Посадник сделал большой глоток из кубка, обтер ладонью губы и в полной тишине продолжил свое повествование:
— Только потом, когда стала дочка приходить в себя, смогла она мне рассказать о том, что помнила. Когда они до Рязани добрались, тесть мой уже на ладан дышал и через день отдал Богу душу, и Ольга осталась с матерью до сороковин… А Вера‑то захворала еще в дороге, помнит, что поначалу поили ее какими‑то отварами из трав пахучих, но потом ей хуже стало. Неизвестно, сколько дней была она в беспамятстве, но когда очнулась от холода, то увидела, что вокруг темно, рядом никого нет, и на зов ее никто не пришел. Выбралась она наружу и испугалась увиденного: пепелище от богатой усадьбы осталось, только угол подклети, где ее кто‑то спрятал, лишь чудом уцелел, а край, что к дому примыкал, сгорел почти весь. Кричала она, звала мать, бабку, братьев, но никто не откликнулся. Побрела она мимо еще дымящихся пепелищ куда глаза глядят. Вскоре встретила старуху оборванную и пошла вместе с ней. Больше ничего и не помнит.
— Поблагодарим Господа за чудесное спасение дитя малого и помянем души усопших. За муки свои на небесах они теперь, — сказал князь и, когда все осушили кубки, спросил: — Но твой горький рассказ не окончен, что же было дальше?
— Да я уж почти все рассказал, осталась самая малость. Видно, Бог хранил нас с Верой. В ней жизнь едва теплилась — думал, что Господь заберет и мою дочку, но она будто почувствовала, что теперь не одна–одинешенька на свете, хоть и слаба была, а за жизнь свою короткую и безгрешную из последних силенок держалась. Добрался я с ней до Углича, который чудом уцелел среди вселенского разорения: почему‑то пощадили его поганые, мимо пронеслись — не тронули. Там нашел я семью моего знакомого, незадолго до этого погибшего. Его старшая дочь взялась выхаживать Веру, которую я был вынужден там оставить. Конечно, тревожные думы одолевали меня, но ничего не поделаешь. Смог вернуться в этот гостеприимный дом только через несколько месяцев, когда Ярослав Всеволодович стал великим князем, а я уже знал, что остались мы с дочкой одни на всем белом свете. Правда, как только Вера пошла на поправку, Настасья мне весточку смогла передать, знала, как изболелось отцовское сердце. Да, да, Настасья! — увидев удивление в глазах князя, повторил посадник. — Так вот и свела меня судьба с моей второй женой. Выходила она Веру, дочка к Настасье привязалась всем сердцем, да и она к ней.
— Теперь все нам ясно стало. Ты уж, Василий Алексич, прости, что невольно вопросами своими душу тебе разбередили, — извиняясь, сказал воевода. — Но и у нас у каждого в сердце своя рана кровоточит. Человека, у которого поганые родных не отняли, не осталось и во всем Великом княжестве, да и княжество они под себя подмяли.
— Я не в обиде, ведь сам захотел вам о жизни своей поведать. Никому до вас о том не сказывал. Выговорился — чуть легче стало. Вы уж не взыщите, что вместо веселого застолья — эвон что вышло.
— Ты, Василий Алексич, не оправдывайся. Разве есть твоя вина в том, что теперь, почитай, всякий пир тризной оборачивается. Ясным днем‑то и на трезвую голову крепятся все, а захмелеют, тут боль из‑под спуда и вырывается. Не раз я тому свидетелем был, — сказал князь.
— Прав ты, Михаил Ярославич, — везде так, — подтвердил воевода, и все согласно закивали.
— Однако, друзья, пора и честь знать. Вон за окном темень уже. Хозяину отдыхать пора, да и нам тоже отдых нужен, — сказал князь, поднимаясь с лавки. — Завтра, если Бог даст, хочу город объехать. Так что поутру жду тебя, Василий Алексич, у себя.
Они вышли на крыльцо, полной грудью с удовольствием вдохнули морозный воздух и, только спускаясь по лестнице, обратили внимание на то, что метель, которая сегодня нарушила планы князя, прекратилась. На землю тихо опускались редкие снежинки, в высоком небе ярко светила луна.
У крыльца холопы посадника держали под уздцы нетерпеливо топтавшихся на месте коней князя и его спутников, а у ворот, поджидая Михаила Ярославича, уже сидели в седлах прибывшие с ним гриди. Распрощавшись с хозяином и хозяйкой, вышедшими проводить гостей, всадники выехали за ворота.