Бригада уходит в горы - Равиль Бикбаев

— О хо-хо, ха-ха, — откликается солдат-комсомолец — интернационалист.

Заливается рота, хохочет, корчатся от смеха десантники, анекдоты офицер роте рассказывают, а не поверку осуществляет.

— Ха-ха, о хо-хо, — радуются великой годовщине бойцы.

Плюет ротный на список личного состава и уходит. Закончена поверка. А утром все как огурчики. Похмелья от косяков не было, вот только жрали или тогда говорили, хавали как…, ну понятно я думаю. Вот только не подумайте, что у нас в бригаде анархия была, знали, знали отцы-командиры, когда надо гайки закрутить, и как это сделать, а когда лучше глаза закрыть, ничего не вижу не чего не слышу. Да и мы солдатня, тоже знали, когда можно и нужно, а когда лучше о дисциплине и воинской субординации вспомнить.

Вы уж нас не судите, только представьте. Кинули бригаду — полторы тысячи молодых здоровенных парней в чужую страну в голое поле. Холод, голод, грязь, война, а в перерывах между операциями попытки хоть как-то подсобными средствами обустроить быт. Отдых? Развлечения? Даже и не мечтай солдат. Твое развлечение это марш бросок по горам, твой отдых это строительные работы. Скучно, тоскливо. А так хочется отдохнуть, так хочется расслабиться, забыть обо всём, забыть… Эх братишка давай косяк что ли забьем…

И заканчивая с сагой о пыхтении, скажу, никто из моих земляков тех, кто пытался приобщить меня к радостям суровой службы, вернувшись домой, наркоманом не стал. Все они на данное время живы и здоровы, и даже алкоголем не злоупотребляют. Нормально живут ребята, насколько можно жить нормально в нашей стране.

На следующий, после знакомства с историей бригады, день я очухался на кровати, раскрыл сонные глазки и удивился: «Мамочка ты моя родная! А где же: «Рота подъем! Выходи строится!», и почему меня, хотя уже полдень, никто пинками с кровати не скинул. Пока валялся на кровати осматривался. Большая палатка ткань двойная, влагу не пропускает такая ткань и в холод тепло в помещении сохраняет. По обе стороны палатки установлены два ряда двухъярусных железных коек рядом тумбочки. На земле деревянный настил из сколоченных досок, две чугунных печки «буржуйка». У обоих выходов из палатки самодельные ящики для хранения оружия и боеприпасов. Вот и весь мой дом на полтора года.

Выхожу из палатки, в курилку, там сидят мои новые сослуживцы смолят «Смерть на болоте» (прим. автора. Так назывались пайковые сигареты: «Охотничьи»), на меня ноль внимания.

— А что подъема не было? — присаживаясь на лавочку, спрашиваю я.

— Был, — равнодушно выпустив никотиновый дымок отвечает мне собеседник, — и завтрак был, обед скоро.

— А меня, почему не разбудили, — недоумеваю.

— Ты что шнурок совсем оборзел? — разозлился голый по пояс солдат и кинул в урну окорок, у него на худом плече синяя искусно выколотая татуировка: «парашютист в свободном парении». Смерив меня недружелюбным взглядом парень раздраженно добавил, — Тут тебе денщика нет, что бы тебя будить. Сам встанешь.

— Да я не об этом, — слегка смутившись пытаюсь объясниться я, — где развод на ученья или работы, у вас, что каждый встает, когда хочет?

— Общий подъем в шесть часов, но обычно все встают в восемь к завтраку. Ты пьяный был да еще обкуренный, ребята-земляки твои, попросили тебя не трогать, дать возможность отдохнуть, а уж завтра вставай как все, — пояснил мне дежурный по роте, тоже с меланхоличным видом смоливший сигарету в курилке.

— А если бы офицеры зашли? — продолжаю недоумевать я.

— Ну и что? — даже не глядя в мою сторону, дежурный сплюнул в лежавшую посередь курилки, потрескавшуюся резиновую шину от ЗИЛа, промазал и огорченно вздохнув, объяснил:

— Раз спит человек, значит ему положено. Если его пинками не подняли, значит так надо. Не лезут офицеры в нашу жизнь, не их это дело. Мы все вопросы сами решаем, так как нам надо. Понял?

Понял?! Конечно, все понял! Нет, вот житуха, прям по мне! Очень, очень мне бригада понравилась.

А вот обед совсем не понравился, плохо пропечённый черный хлеб — черствый и кислый, первое — жидкий супчик с сушеным картофелем без мяса, второе — каша сечка без масла, третье — я даже в ужасе глаза зажмурил, в бачке поверх компота плавают сварившиеся черви.

— Это они в сухофруктах, жили и жрали, теперь мы их сожрем, — успокоил меня раздатчик, разливавший еду из армейских термосов притащенных с батальонной кухни, — у нас такое блюдо мясной компот называют. Чего глаза вылупил? Привыкай!

Тарелки? Не было такой роскоши не для нас она. Из котелков ели. Поешь, вымоешь котелок, а хочешь и не мой, твое дело, можешь жрать из грязной посуды, только не удивляйся что тебя отдельно от остальных есть заставят. Где ели? А кто где хочет! Столовой не было.

Еще мне не понравилось, что после обеда погнали на работу. Яма в глубину два метра, почва глина. Объяснили мне, как из этой глины кирпичи формируют, сушат, а затем из этих кирпичиков домики строят, бригаду обустраивают. Норма, на одного бойца, двести кирпичей в день.

— А если я не буду? — попытался борзануть я.

— Все работают и ты будешь, — спокойно сказал мне напарник по работе маленький худенький одетый в одни выцветшие сатиновые трусы солдатик-башкир, — А если начнешь борзеть, мы тебя бить не будем, твоим земам скажем, они тебя и отмудохуют, они полное право имеют своего земляка воспитывать. Ну, как будем работать?

Двести кирпичей в день я научился делать через неделю, землякам меня мудохать и воспитывать не пришлось, они меня честно и сразу предупредили: «не вые…ся». Я и не вые…лся, то есть стал вести себя прилично и достойно, им за меня краснеть не пришлось. Еще научился строить дома, штукатурить, делать двери и рамы из деревянных ящиков, которые ранее использовали для хранения боеприпасов. Приноровился воровать строй материалы. Но это чуть позже, а пока:

— Тебя как хоть зовут? — недовольно и с оттенком легкого презрения спросил я рассматривая этого задохлика. Если дело до драки дойдет то я его соплей перешибу.

— Муха, — назвался щуплый солдатик и уселся на самодельный формовочный ящик.

— Позолоченное брюхо, да?

— Ты вот что, ты шнурок не борзей! — вылез из глиняной ямы еще один солдат. По виду узбек, поздоровее Мухи будет, пошире в кости, мышцы покрупнее, — У Мухи медаль «За отвагу», по сроку службы он ветеран, а ты шнурок, и кем еще будешь неизвестно.

За отвагу? У этого дохляка?! Не может быть! Подкалывают точно подкалывают.

— Пошел ты! Вместе со своими подъ…ками и работой к такой то матери, — презрительно сощурив глаза нагло заявил я. Развернулся и ушел в роту, думая завалиться в палатке на койке и проспать до ужина.