Личный враг императора - Владимир Свержин

– Вы что же, Сергей Петрович, собираетесь просто так отпустить французского офицера?

– Ну да. Однако не просто так. По моим наблюдениям, офицеры куда лучше ориентируются на карте, да и на местности скорее покажут дорогу. А сейчас прошу вас, господа, дайте мне возможность сосредоточиться, я должен написать императору прочувствованное, буквально нежное письмо. Он, небось, уже истосковался без них.

Село Татиново располагалось в шести верстах от проезжего тракта. Еще когда французская армия маршировала к Москве, не дожидаясь супостата, местный помещик с десятком крепостных отправился в древнюю столицу, дабы вступить в конное ополчение графа Дмитриева-Мамонова. С той поры о нем ничего известно не было, во всяком случае, управляющий поместьем старик, по виду явный отставной фельдфебель, ничего говорить не стал. Он вообще был не слишком разговорчив. Когда мои «интербригадовцы» нашли это притаившееся в лесах сельцо, он, хмуро глядя из-под седых бровей, вышел на крыльцо с охотничьим штуцером в руках, вскинул его к плечу, быстро прицелился и недобро объявил:

– Грабить не дам.

Дюжина бородачей с вилами и пистолями развернулась за его спиной, готовясь принять, возможно, первый и последний в своей жизни бой. Все мои заверения, что отряд не является шайкой мародеров, пролетали мимо его ушей, похоже, даже не касаясь слуха. Лишь подошедший отряд Афанасия Ильина несколько исправил ситуацию. Управляющий по-прежнему глядел недобро и говорил через губу, но все же, хотя и не слишком радостно, признал нас за своих.

Как выяснилось сейчас, сельцо, за исключением нескольких изб, пусто. Властная, «похлеще какого генерала», маменька здешнего помещика, как только сам он покинул отчий дом, велела крестьянам грузить пожитки на телеги и до поры до времени убираться с обжитых мест в отдаленное курское поместье. Для временной базы нашего партизанского соединения лучше места было не отыскать. А уж когда оставленным для надзора и обороны от мелких разбойных банд крестьянам пошла захваченная упряжь, седла, никчемная для нас мануфактура и готовые вещи, мы и вовсе стали в Татиново дорогими гостями. Для всех, кроме, пожалуй, управляющего. Тот пристально следил, чтобы в оставленных домах не пропало и гвоздя, и торговался за всякую безделицу с жаром заправского купца. Впрочем, как и велел ему долг. Я назначил его комендантом базы и ни разу о том не пожалел. Но вражеская армия двигалась все дальше от Москвы, нам следовало уходить с насиженных мест, перед уходом оставив французам презент на память.

Гусары Чуева, доставившие капитана к большаку, сняли с его глаз неплотную повязку, вполне позволявшую различать путь от базы к месту засады. И, ругаясь, что с лета, небось, все уже брагу хлещут да колбасами заедают, а им приходится со всякими ублюдками таскаться, развернули коней и скрылись с глаз. Но только с глаз. Очень скоро крайне раздосадованный произошедшим офицер уже разговаривал с конными егерями, то и дело указывая пальцем в сторону не слишком широкой лесной дороги, уходившей в лесную чащобу, ответвляясь от проезжего тракта. После завала они шли неторопливо, внимательно разглядывая окрестный кустарник. Конечно, листва, еще совсем недавно радовавшая взор многоцветьем от желтовато-зеленого до багряно-красного, уже опала, давая возможность просматривать окрестности. Однако густой ельник, росший в этих местах, позволял успешно маскироваться даже в этой местами насквозь просматриваемой округе.

Стараясь двигаться как можно тише и дышать через раз, изюмские гусары наблюдали за происходящим. Спор явно затягивался, капитан твердил, что партизаны совсем недалеко, что возглавляет их пресловутый разбойник «принц Трубецкой», за голову которого обещано немалое вознаграждение, что после «удачной охоты» злодеи наверняка уже перепились, не чают возмездия и застать нас врасплох будет совсем не сложно. Егеря, возбужденные рассказом о разграблении золотого обоза, рвались в бой. Посланный вперед дозор сообщил, что рассказ фузилера – абсолютная правда и что неподалеку впереди на дороге множество трупов, перевернутые сожженные возы и, главное, – визитная карточка с гербом князя Трубецкого. Командир передового дозора разрывался, стараясь выбрать наиболее правильный в данной ситуации образ действия. В конце концов, выделив для поиска и стремительной атаки фузилеру четыре десятка егерей, предоставил остальным разгребать дорогу и убирать трупы. Четыре десятка было явно меньше, чем я ожидал, но все же значительно больше, чем ничего.

Сейчас мы с Чуевым сидели на колокольне и, морщась от холодного ветра, разглядывали в подзорную трубу, как движутся по узкому проселку конные егеря, оглядываясь, стараясь не пропустить притаившегося врага. И вот наконец им открылась картина, радующая глаз: у коновязей мирно стояли расседланные лошади, люди в армяках и тулупах, явно шатаясь после хорошей выпивки, сидели вокруг костров, наминая из котлов наваристую кашу. Казалось, никто из этих людей и представить себе не мог, как близко находятся французы, как пристально они наблюдают за происходящим. Решив не рисковать, посылая дополнительную разведку, капитан отдал приказ атаковать.

Если бы я лично учил его действовать согласно моему плану, пожалуй, лучше бы не научил. Что ж, у бедолаги фузилера не было шанса посмотреть фильм «Великолепная семерка». Иначе бы, возможно, он усомнился в увиденном. Я сложил подзорную трубу и повернулся к ротмистру:

– Что ж, Алексей Платонович, гости прибыли, пора бы позаботиться о фейерверке.

Чуев кивнул и направился к выходу. Однако у самой двери он вдруг остановился и повернулся ко мне.

– Что-то не так? – спросил я.

– Да как сказать, вот тут вопросик имеется.

– Я весь внимание.

– А вот скажи, Сергей Петрович, тебе их совсем не жалко?

– Кого? – в недоумении спросил я.

– Ну, кого? Французов, ясное дело. Вот, скажем, этих, ряженых. Им тут налили, накормили, в теплое одели, они уж было решили, что и война для них закончилась. И тут на тебе – снег на голову. И кто? Свои же!

– Да, так и есть, на то и расчет. А что о жалости – так нет, совсем не жалко. Ты вот, поди, рыбачил у себя в имении-то?

– Как же, случалось.

– Так скажи, тебе кого жальче было – червяка, которого ты на крючок насаживал, или же рыбу, что того червяка сглотнула?

– Эко, сравнил! Человек-то, поди, не червяк и не рыба.

– Ну да, их род подревнее нашего. Однако же и в том, и в другом случае – все твари божьи. И если Господь допускает смерть наших врагов, то, стало быть, у него есть на то свои основания.

Чуев покачал головой:

– Не пойму я тебя, Сергей Петрович: то ты ребятенка мелкого спасаешь и тебе нет дела до того, француз он или турок, а здесь этакую ораву пленных под сабли подставляешь и глазом не ведешь.

– Да, так и есть. И до окончания войны глазами водить не намерен. Так что уж будь добр, Алексей Платонович, не оплошай там с фейерверком.

– Страшный вы человек, князь.

– Не без того, – уже вслед ротмистру тихо проговорил я. – Справедливость вообще страшная штука.

Я гляжу, как готовятся к атаке конные егеря, как сабли их слитным единым движением покидают ножны. Сердца наполняются радостным предвкушением атаки. Красивое слово – атака, от звука его сердце начинает стучать чаще, кровь быстрее несется по жилам и голову дурманит пьянящее чувство смертельной угрозы. И зрелище красивое: цветные мундиры, несущиеся галопом кони, блеск сабель… Этакий себе затяжной прыжок в неизвестность. Быть может, твой последний час, но даст бог, все же не твой, а неведомых тебе чужаков. И сабля в руке становится едва ли не волшебным талисманом, и блеск ее стальной полосы радует глаз не меньше, чем созерцание обнаженной красотки.

Вот такое вот кровожадное животное человек. Да что там животное, оно просто охотится, стараясь не подставлять свою голову, или же состязается за право размножаться. Но тут уж чистый спорт, и только хомо сапиенс наполняет бойню возвышенным смыслом и радуется, глядя на орудие убийства, норовя при малейшей возможности пустить его в ход.

Я страшный человек? Конечно, страшный, поскольку все это понимаю, осознаю лучше прочих и все же действую, без малейшего зазрения совести выжигая огнем нечисть с родной земли. Я видел глаза дьячка, оставленного стеречь церковь до лучших времен, когда мои парни затаскивали на колокольню вязанку штуцеров. Когда б мог, он бы непременно изгнал из дома Божьего нехристей и басурман, однако мои «интербригадовцы» не понимали его причитания, да и не слишком обращали на них внимание. У них был приказ. Теперь возле резной балюстрады аккуратным рядком стояли заряженные винтовальные ружья, и верный Кашка стоял чуть поодаль, готовый после каждого выстрела принимать оружие из моих рук и заряжать его заново.

Егеря готовились к атаке на ряженых, еще вчера топавших по дороге к Смоленску в надежде отыскать там еду и тепло. Нынче им этого было предоставлено с лихвой. Впервые за последнюю неделю пленники наелись от пуза и упились от вольного, так что вряд ли смогли бы оказать достойное сопротивление, даже если бы ружья, стоявшие неподалеку от них, не были между собой связаны и у лжепартизан имелись к ним заряды. Как ни крути, спасения ждать им было неоткуда.