Доказательство Рая - Александер Эбен

В течение следующих четырех часов на восточной стороне неба появлялись Марс, Сатурн, Меркурий и, наконец, сияющая Венера, словно приветствуя мое появление в этом мире. А Энн в первый раз за три месяца крепко спала.

Незадолго до рассвета ее разбудила медсестра.

— Хочу кое с кем вас познакомить, — весело сказала она и протянула ей меня, завернутого в голубое одеяльце.

Все сестры единодушно говорили, что в детской комнате я был самым хорошеньким младенцем. Меня буквально распирало от гордости.

Как ни хотелось Энн оставить меня у себя, скоро ей пришлось осознать жестокую реальность. Ричард мечтал учиться в колледже, но мечтами меня не прокормишь. Возможно, я почувствовал переживания Энн, потому что внезапно отказался принимать молоко. В двенадцать дней мне поставили диагноз «не прибавляет в весе», и свое первое Рождество и следующие девять дней я провел в детской больнице в Шарлотте.

После того как меня перевели в больницу, Энн села в автобус и два часа добиралась до своего маленького городка. Она провела Рождество с родителями, сестрами и друзьями, которых не видела целых три месяца. И все это время она была без меня.

К тому моменту, когда я снова начал есть, моя судьба была уже определена. Энн чувствовала, что ей не разрешат растить меня. Сразу после Нового года она позвонила в детскую больницу и услышала, что меня перевезли в детский дом в Гринсборо.

— Отправили с волонтером? Но это несправедливо! — возмутилась она.

Три месяца я провел в детском отделении с такими же младенцами, чьи матери не могли их содержать. Моя кроватка была на втором этаже сероголубого викторианского здания, подаренного обществу призрения сирот.

— Трудно было подобрать тебе более красивый первый дом, — с улыбкой сказала Энн, — хотя в нем в основном были детские спальни.

Энн несколько раз приезжала навестить меня и отчаянно пыталась придумать план, который позволит ей забрать меня домой. Однажды она была с матерью, в другой раз с Ричардом, хотя медсестры не позволили ему войти в детскую и подержать меня на руках, а только показали ему меня через стекло.

К концу марта 1954 года стало ясно, что Энн не сможет добиться своего. Ей пришлось подписать отказ от меня. Они с матерью в последний раз приехали в Гринсборо.

— Я хотела подержать тебя, посмотреть в твои глазки и все объяснить, — рассказывала Энн. — Я понимала, что ты будешь только улыбаться, пускать пузыри и гулить, но чувствовала себя обязанной объяснить тебе ситуацию. В последний раз я держала тебя на руках, целовала твои ушки, грудку и личико. Помню аромат твоего младенческого тельца, тебя только что искупали.

Я называла тебя именем, данным тебе при рождении, и твердила, что очень люблю тебя. И буду любить всю жизнь до моего последнего вздоха.

Я сказала: «Господи, пусть он знает, что его любят. Что я люблю его и всегда буду любить». Но я не могла знать, услышаны ли мои молитвы. Правила усыновления в 50-х годах прошлого века были очень суровыми. Никакого поворота вспять, никаких объяснений. Иногда даже меняли дату рождения ребенка, чтобы помешать узнать правду о нем и не оставлять никаких следов. Соглашение об усыновлении было защищено строгими законами штата. Они предписывали забыть о том, что ты родила ребенка, и жить так до конца своих дней. Власти надеялись, что это послужит уроком.

Я поцеловала тебя последний раз, бережно уложила в кроватку, укрыла маленьким голубым одеялом, последний раз посмотрела в твои голубые глазки, поцеловала кончик пальца и прижала его к твоему лобику.

«Прощай, Ричард Майкл. Я люблю тебя» — такими были мои последние слова, обращенные к тебе.

Затем Энн рассказала, что после того, как они с Ричардом поженились и у них родились еще трое детей, ей остро захотелось узнать, что стало со мной. В дополнение к специальности летчика Ричард был еще и юристом. Энн подумала, что это даст ему право выяснить, кто меня усыновил. Но Ричард был слишком порядочен, чтобы нарушить условия соглашения об усыновлении, заключенного в 1954 году. Когда шла война во Вьетнаме, Энн все думала о том, что в декабре 1972 года мне должно было исполниться девятнадцать лет. Неужели меня отправят на войну? Что же со мной будет? В то время я действительно собирался записаться добровольцем в морской десант, чтобы летать на самолете. Но я не проходил по зрению. Правда, шли разговоры, что даже и с моим зрением будут принимать добровольцев в морские десантные войска. Однако военные действия стали сворачивать, так что на войну я не попал и вместо этого поступил в медицинскую школу. Но Энн ничего этого не знала. Весной 1973 года вся ее семья смотрела по телевизору, как самолеты доставили из Северного Вьетнама в Штаты военнопленных, содержавшихся в «Ханой Хилтоне» [2 _ «Ханой Хилтон» — неофициальное название тюрьмы в Ханое, где во время Вьетнамской войны содержались пленные американские пилоты.]. Измученные люди медленно шли по аэродрому к автобусам, и мои родственники с ужасом увидели, что среди них не было и половины знакомых им летчиков одного с Ричардом года призыва. С этого момента Энн забрала себе в голову, что и я мог погибнуть.

Со временем она привыкла к мысли, что я погиб страшной смертью на рисовых полях Вьетнама. Как бы она поразилась, если бы узнала, что в это время я был от нее всего в двух милях, в Чэпел-Хилл!

Летом 2008 года я встретился со своим родным отцом, его братом Бобом и братом его жены, тоже Бобом. Встреча произошла в Линчфорд-Бич, Южная Каролина.

Дядя Боб был моряком, героем войны в Корее и летчиком-испытателем на Чайна-Дейк, военном полигоне в калифорнийской пустыне, где он принимал участие в отладке ракет класса «Сайдвиндер» и летал на многоцелевых истребителях F_104 «Старфайтер». А тем временем в 1957 году брат жены Ричарда Боб установил скоростной рекорд во время операции «Сан Ран» — эстафетного полета вокруг Земли на истребителях F-101 «Буду». Он облетел земной шар со скоростью больше тысячи миль в час.

Мне казалось, что я возвратился под родной кров.

Эти встречи с родственниками ознаменовали для меня конец жизненного этапа, который я назвал Г одами неизвестности. Оказалось, что эти годы были для них такими же тяжелыми, как и для меня.

Осталась лишь одна незаживающая рана: десятью годами раньше, в 1998 году, умерла моя родная сестра Бетси. (Да, по странному совпадению ее звали так же, как и приемную сестру, а их мужей звали Робертами, но это уже другая история.) Все уверяли меня, что у нее было очень доброе и любящее сердце. В свободные дни, когда она не работала в Центре помощи пострадавшим от насилия, ее всегда можно было увидеть в окружении целой стаи бездомных собак и кошек, которых она кормила и лечила. Энн называла ее «настоящим ангелом». Кэтти обещала прислать мне ее фотографию. Бетси боролась с алкоголизмом, как ияв свое время, и ее кончина, отчасти происшедшая из-за этой борьбы, заставила меня острее осознать, как хорошо, что мне удалось вовремя справиться с этой проблемой. Я жалел, что не увиделся с Бетси, не смог ее успокоить, объяснить, что раны заживут и все будет хорошо.

Ибо, как ни странно, встреча с родной семьей впервые за всю жизнь вызвала у меня уверенность, что все действительно хорошо. Человеку очень важно иметь семью, а я вернул ее себе. Я впервые осознал, насколько знание своих корней способно излечить душу. Теперь мне стало легче смириться с некоторыми чертами своего характера. Наконец я избавился от гнетущего представления, что был нежеланным, нелюбимым ребенком. Избавился от подсознательной уверенности в том, что не стоил любви и даже права на жизнь. Признание родной матери, что они с отцом очень любили меня со дня моего рождения, помогло мне излечиться от глубокой депрессии. Я уже не чувствовал себя ущербным, как прежде.

Однако мне предстояло совершить и другое открытие. По-прежнему оставался до конца не произнесенным вопрос, действительно ли существует милосердный Бог, который любит всех нас, хотя казалось, что ответ на него отрицательный.

И так было до тех пор, пока я не погрузился в кому на целых семь дней. Именно тогда я получил ответ — абсолютно неожиданный.

Глава 12. Сияющее средоточие

Что-то меня потянуло. Не так, как если бы кто-то схватил за руку, а более слабо, менее ощутимо. Это можно было сравнить с тем, как сразу меняется настроение, стоит солнцу скрыться за облаком. Я возвращался назад, улетал прочь от Средоточия. Его сияющая черная тьма незаметно сменилась зеленым ландшафтом Врат. Взглянув вниз, я снова увидел людей, деревья, сверкающие реки и водопады, а надо мной в небе по-прежнему парили существа, подобные ангелам.

И моя спутница тоже оказалась там. Она, конечно, была рядом во время моего путешествия в Средоточие, приняв форму Шара света. Но сейчас снова приобрела образ девушки. На ней было прежнее прекрасное одеяние, и, увидев ее, я испытал такую же радость, какую испытывает ребенок, заблудившийся в огромном чужом городе, когда вдруг видит знакомое лицо.