Учиться говорить правильно - Хилари Мантел

мягкий и будто нерешительный. Все вокруг казалось ужасно не соответствующим времени года; гнилые деревянные столбики оград словно мерцали зеленоватой дымкой мха. Я взяла с собой своего храброго братишку, но буквально глаз не сводила с желтого помпона на его вязаной шапке. Как только он хоть на секунду исчезал из моего поля зрения, скрывшись за кустом или за деревом в роще, я тут же окликала: «Эй, ПиДжи Пиг! Ты где?» И чувствовала его приближение еще до того, как он успевал ко мне броситься.

У меня в кармане было несколько пластинок дешевой жвачки, которые я успешно ему скормила, желая подбодрить. «Майк! Майк!» – то и дело кричали мы. День был воскресный, самый конец длинных праздников, совпадавших еще и с завершением рождественского поста, так что мы абсолютно никого во время своих поисков не встретили. ПиДжи уже начинал подозрительно хлюпать носом. А вскоре, поскольку пес так и не откликался, заревел по-настоящему. Он, видите ли, был совершенно уверен, что мы с Майком вот-вот встретимся. В каком‐нибудь заранее условленном месте.

В итоге мне пришлось попросту волочь ПиДжи за собой. А что еще я могла поделать? Слово interloper – этим словом называют любителей совать нос в чужие дела – все время вертелось у меня в голове, и я думала: какое выразительное слово, как отлично оно подходит Майку, ведь тот вечно во все сует свой нос и радостно прыгает, вывалив розовый язык; вот Виктор, например, сидел себе тихонечко дома и высиживал свой страх, словно яйцо в инкубаторе, а я ему ничем даже помочь не могла, потому что и сама этот страх испытывала и могла лишь разделить его с ним.

В итоге на берегу канала нам все‐таки попался навстречу какой‐то мужчина, еще нестарый, в расстегнутом пиджаке, полы которого так и хлопали на ветру, и мне показалось, что одного пиджака все‐таки недостаточно даже для такой мягкой зимы. Волосы у незнакомца были коротко подстрижены; карман его клетчатой рубашки оторвался и трепетал на ветру, его спортивные туфли покрывала слегка подсохшая корка грязи. «Кто такой Майк?» – тут же спросил он у нас.

Я сказала и тут же изложила ему мамину теорию насчет того, что Майка, должно быть, сбил на дороге Пьяный Водитель. ПиДжи все время хлюпал носом и пытался рукой утереть сопли. Незнакомец пообещал, что тоже будет все время звать Майка, а если найдет, то непременно отведет его в полицию или в отделение Королевского общества защиты животных. «Вы, главное, осторожней с теми полицейскими, что занимаются отловом бродячих собак, ‒ предупредил он нас, ‒ потому что у них пойманных животных уничтожают максимум через двенадцать дней, и ваш пес запросто может там сгинуть».

Я сказала, что уж за двенадцать‐то дней мы наверняка что‐нибудь о Майке разузнаем, потому что мой отч… мой отец уже ходил в участок. Да, я все‐таки ухитрилась в итоге произнести слово «отец». И незнакомец воскликнул: «Клянусь Господом, что день и ночь буду звать юного Майкла!» Я даже за него встревожилась. И как‐то мне его жаль стало, и карман у него был оторван… Словно я просто обязана была постоянно носить при себе иголку с ниткой.

Мы пошли прочь, однако уже через какую‐то сотню ярдов я поняла, что в разговоре с незнакомцем допустила ошибку, которую нужно исправить. Ведь Майк – это всего лишь моя приемная собака. А что, если я ввела этого незнакомого мужчину в заблуждение? Но если я сейчас пойду назад и снова начну все это ему излагать, он ведь, пожалуй, совсем запутается и постарается поскорее эту историю позабыть. Кстати, у него и вид такой, словно он давно уже позабыл все на свете. Однако я сделала еще не менее сотни шагов, прежде чем до меня наконец дошло, что незнакомец принадлежал как раз к тому типу людей, с которыми нам было строго-настрого запрещено вступать в разговоры, о чем нас неоднократно предупреждали.

С запоздалой тревогой я посмотрела на ПиДжи. А ведь это мне, старшей, следовало быть его защитницей! Всю прошлую неделю ПиДжи учился свистеть и теперь упражнялся – свистел и одновременно плакал. Причем насвистывал он мелодию из комедии с Лорелом и Харди, чего мне было совсем уж не вынести. Ведь теперь мне стало совершенно ясно («совершенно ясно» – это одно из любимых выражений моей мамы), что Майк мертв, сгинул, валяется где‐нибудь в придорожной канаве, куда, весь переломанный, заполз, когда его на полном ходу сбил какой‐то автомобиль, которого он сослепу попросту не заметил. Весь день я совершенно напрасно его искала, никак не желая смириться с тем, что даже мне самой давно уже было понятно.

И тут как раз ПиДжи заныл: «Ой, я так устал, понеси меня, понеси!» Я только посмотрела на него и сразу поняла, что понести его уж точно никак не смогу; и он, кажется, тоже это понял; все‐таки он был уже довольно большим мальчиком, да к тому же таким крупным, что ему самому впору было бы понести меня, худышку. Я протянула ему очередную пластинку грошовой жвачки, но он лишь сердито оттолкнул мою руку.

Мы подошли к сложенной из камней ограде, я подсадила ПиДжи, хотя он, ей-богу, и сам мог бы меня подсадить. Потом я тоже туда взобралась, и некоторое время мы сидели рядышком на этой каменной стене, а вокруг нас постепенно сгущались сумерки. Уже четыре часа, думала я, а мы с раннего утра бродим тут в поисках Майка. И мне вдруг пришла в голову дикая мысль: а ведь я могла бы утопить ПиДжи Пига и обвинить во всем того человека с оторванным карманом. Я могла бы, например, схватить братишку за воротник пальто, подтащить к воде и толкнуть туда, прямо в заросли ярко-зеленых водорослей; и надо все толкать и толкать его, прикрывая ему лицо и рот рукой, пока намокшая одежда своей тяжестью не утянет его на дно. Потом я представила себе, что веду некую иную, новую, жизнь, и у меня есть беспечный ухажер; а затем я увидела лилии на воде и плывущую дамскую шляпку… Насколько я знала, тогда из-за погибшей Клары никто повешен не был. «А что у нас будет к чаю?» – спросил вдруг ПиДжи, и мне вспомнились слова из какого‐то произведения Шекспира, которое мы проходили в школе: «Если вдруг случится так» (и вот теперь случилось) [6]. Я вдруг почувствовала, что от этой сырости у меня начинает ломить кости – словно я вдруг стала своей собственной бабушкой, – и я подумала: