Двойная взлётная (СИ) - Дашкова Ольга

Твою мать.

Надо уходить.

Надо бежать и не видеть их до завтрашнего полета, а там уж как-нибудь продержусь восемь часов.

— Птичка, ты меня сейчас взглядом убьешь, мои яйца точно уже всмятку.

— Мне надо идти, пропустите.

Солнце светит прямо в глаза, прикрываю их ладонью, а они все продолжают стоять около меня, разглядывая, словно думая, нам ее сейчас разложить, здесь, на этом крыльце, или все-таки потом в более уютной обстановке?

— Громов, ты был у нее утром?

— Так, мужчины, дайте пройти, мне еще работать надо.

Делаю попытку обойти их, но они даже не двигаются с места. Громов в одном пиджаке нараспашку, под ним светлая рубашка, щурится зелеными глазами. Шульгин в черном полупальто, тоже расстегнутом, темные джинсы и джемпер.

Видела бы их наша бухгалтерия, вот так, двоих сразу, образ Курапова померк бы окончательно.

— Громов, так был или нет?

— Не твое дело.

— Как она? Хороша?

— Не твое дело.

— Ротик, наверное, сладкий.

— Не твое дело.

— Сладкий, значит, и зубки умеет показывать. Вижу, что умеет, строптивая птичка.

Громов молчит, а меня начинает потряхивать от их беспардонного обсуждения моей скромной персоны, или может оттого, что замерзла, ветер совсем не теплый.

— Вы едете или будете на телку пялиться? Я вам вечером таких пять штук подгоню.

Мужчины не оборачиваются, а мне интересно, что там за поставщик телок? Смотрю за их спины, точно, тот самый Якут, который не любит интеллектуальных высеров и простой как валенок, я запомнила.

— Вас, кстати, зовут, — указываю пальцем на парковку. — А вечером советую не отказываться от телок. Завтра долгий перелет, кроме обеда и легкого ужина я вам ничего больше не дам. Ничего.

— Да, Тём, пойдем, нам еще ночное разгребать, что накосячили сраные специалисты Якута.

Но Тёма и не думает куда-то идти, в один шага оказывается около меня, я шарахаюсь в сторону, как дикая лань.

— Я ведь еще раз по яйцам заеду.

Шульгин тянет за лацканы пиджака, скользит по моей щеке своей, царапая щетиной, а языком по виску. И что у него за манера такая облизывать меня?

— Дерзкая, да? Чем тебя так обидел бывший муж, что ты готова или отдаться, как в последний раз, или заехать по яйцам?

Замираю, отворачиваюсь, не хочу ничего никому объяснять.

Ему не нужен ответ. Это так, вопрос в пустоту. Чтоб задеть меня.

Задел. Теперь может свалить.

— Не твое дело, — отвечаю, почти копируя тон Громова, мне даже смотреть на него не надо. Знаю, улыбается, скотина такая.

Ну все, думаю, пришел пиздец.

Прикусываю щеку изнутри. И что за поганый отель, что нет охраны? Мне кричать начать, что наседают, чтоб хоть кто-то вышел и шуганул их?

Хотя таких хрен шуганешь.

— А вот за это ты мне еще больше нравишься. До вечера.

Не вижу его глаз, щурюсь, лишь чувствуя тонкий аромат парфюма и чего-то сладкого, как дым от кальяна.

Так же резко отстраняется и уходит, легко спускаясь по ступенькам вниз. Громов все еще смотрит. И что, блядь, у них за гляделки такие постоянные?

Вымораживают уже. Показываю средний палец, а эта сука только улыбается и делает движение языком за щекой, имитируя мой утренний минет, при этом поправляя член в брюках.

Скотина какая.

Щуплый Якут задерживает свой взгляд на мне. Приценивается, наверное, будет думать где взять таких телок штук пять к вечеру. Но вот двери внедорожника хлопают, и он лихо выруливает с парковки.

Выпендрежники.

Надо бы зайти в отель, подняться в номер, привести себя в порядок и заняться делом, но снова стою, обняв плечи руками. Не могу понять свою реакцию на этих мужчин. Встреть я их вот в такой солнечный день, ни за что бы не подошла, даже бы на глаза им не стала показываться.

И не потому, что я такая неуверенная в себе, лицом или фигурой не вышла. Они опасные, очень опасные. Красивые, наглые, богатые, дерзкие. Даже не знаю, что или кто может их остановить.

О таких ломают зубы, я свои сломаю. Но инстинкт самосохранения полностью отключился в клубе. Будем считать, что там было темно, а я пьяная потому и смелая.

А еще дура.

Все еще стою на улице, ветер пробирает до костей, даже солнце не греет. Может, на больничный уйти? Вот так свалюсь с воспалением легких или бронхитом, отлежусь в своей однушке, хоть коробки разберу.

Что он там говорил про бывшего? Обидел ли он меня?

Я, наверное, не стала бы той, кем являюсь сейчас, не обидь меня бывший, как выразился Шульгин.

О, я влюбилась как ненормальная в него, девочка с периферии, большой город, а тут он, коренной москвич, интеллигентная семья, мама хуй пойми, до сих пор не знаю, профессор каких наук, папа — просто папа, но тоже культурный мужчина.

Мне почти двадцать два, все мечты о небе, а курсы и подготовка стоят бешеных денег. Пашу на двух работах, учусь, скребу, как курочка по зернышку, на свою мечту, по копейке откладывая в банку из-под печенья.

Коленька, как ласково называет его маман, наехал на меня в парке, он с какой-то девицей катался на роликах.

Высокий, слегка худощавый, милая улыбка, в глазах интерес. Ему было двадцать семь, как мне сейчас. Уж впору, наверное, катать коляску, а не баб на роликах.

Не понимала и не понимаю, чем он меня тогда так зацепил. Тем, что тут же отшил свою девушку и начал носить на руках, считая, что у меня точно что-то повредилось при падении?

Или просто пришло мое время совершать глупости, а потом терпеть и послать далеко и подальше? Ведь и не было той любви, о которой все так взахлеб говорят, все эти сказки рассказывают сказочники.

Я давно не верю ни тем, ни этим.

Все было хорошо до тех пор, пока я не познакомилась с маман. Поджатые тонкие губы, придирчивый взгляд, конечно, профессор хуй пойми каких наук желала своему единственному отпрыску другую партию.

Отпрыск думал не той головой, кричал, что любит, наверное, это мне в нем и нравилось, что Коля всегда кричал о своей любви, а потом кричал о ненависти и снова о любви.

Замкнутый адский круг.

Больной, и я чуть не стала такой же ненормальной.

— Крис, замерзнешь.

Курапов стоит в двух шагах, руки в карманах брюк, он сейчас не в форме и выглядит проще. Я жду разборок и упреков, слов о том, какая я испорченная и продажная. В конце концов, что шлюха и трахаюсь с пассажирами. Но Дима молчит, лишь смотрит тяжелым взглядом.

— Дай сигарету.

— Ты не куришь.

— Тогда скажи.

— Что?

— Все, что ты думаешь обо мне. Легче станет. Скажи, какая я.

— Прекрати.

— Что «прекрати»? Курапов, говори, я не обижусь.

Повышаю голос, двигаюсь ближе к нему. Он напряжен, а меня снова колотит изнутри. Хочется выплеснуть все, что скопилось, или пойти проблеваться, потому что начинаю задыхаться от всего и всех.

— Скажи, что я шлюха, ведь ты именно так думаешь. Ну! Говори!

Толкаю в грудь, а Дима хватает за плечи, встряхивает, в глазах десятки оттенков боли, но уже совсем нет гнева, он лучше меня справляется с эмоциями.

— Дура ты, Крис, я люблю тебя. А ты такая дура.

Любит?

— Дима, ты в своем уме?

— Нет, давно уже нет.

Долго молчу, перевариваю признание.

— О какой любви ты говоришь? У тебя семья, дети, ты ненормальный? Ты должен любить их.

— Я скотина последняя, так и живу. Думаешь, мне хорошо от этой любви? Думаешь, я счастлив? Да я уже все проклял, что вообще встретил тебя. Целый год словно и не живу, умом понимаю, что надо перевестись на другой борт, чтоб не видеть и не слышать тебя.

Мир сошел с ума.

Или только Курапов?

Надо переводиться самой на другой борт.

— Скажи, что там, в номере, это всего лишь спектакль и у вас ничего не было.

Молчу.

По всем нам плачет штатный психолог.

Глава 13

Вечером в ресторане гораздо больше гостей. Сижу за дальним столиком, где днем был странный тип с газетой. Жаль, он ее не оставил, так бы что интересного прочла.