Горькие шанежки(Рассказы) - Машук Борис Андреевич

— Вот, деда. Вожьми…

Старик обернулся, машинально взял сумку и, все еще поглядывая вдаль, с горечью выдохнул:

— Видишь, как оно у нас вышло все? Неладно-то как…

Махнув рукой, он хотел было идти, и только теперь увидел в своей руке сумку. Достал белый мешочек и протянул девочке.

— Ha-ко вот…

— Не надо, деда, — прошептала Карлушка. — Не надо…

— Бери, птаха, бери… Нам со старухой эти шаньги горькими будут.

Сгорбившись, старик двинулся по тропинке, к переезду. Прижимая гостинец, девочка постояла в нерешительности и тихо пошла к дому.

Пройдя за угол, она остановилась у затишной стены и достала из мешочка шанежку. Чувствуя все, тот же медовый запах, надкусила румяный краешек и, повернувшись, удивленно посмотрела вслед старику… Шанежка была сладкой, как и те, которые она ела в кухоньке деда.

МУЖИКИ

Сойдя с поезда, Прозоров направился было в деревню, но, подумав, свернул на тропинку к озеру: на погоду, а может просто с усталости ныла простреленная нога и побаливало плечо, где остался осколок снаряда.

Прихрамывая, он добрался до густых тальников на берегу. Стянув сапоги и расстегнув ворот гимнастерки, прилег на траву, всем телом чувствуя облегчающую прохладу, слыша, как окружающая тишина наполняется звуками. Рядом в тальниках проворковал дикий голубь. В высокой траве шуршал старыми листьями невидимый зверек. У середины озера плеснула рыба. А над травой и кустами то и дело проносились ласточки, метались стрекозы.

Все вокруг было мирно, спокойно, но Прозоров-то знал, что на этой самой земле уже второе лето грохочет война. Год назад он был цел и здоров, а теперь позади у него ночные атаки в подмосковных лесах, шесть месяцев госпиталя, две операции. Всего лишь год — и вот уже нет учителя физкультуры Прозорова, а есть Прозоров — инвалид войны.

Пошарив в кармане, он достал пачку папирос, закурил и опять затих, уперев подбородок в сжатые кулаки… В другое время ему показались бы странными и до обидного непонятными перемены, случившиеся в его судьбе. Всего лишь год, а как перевернулась жизнь. Теперь он уже не открывает двери классов и спортивного зала. Вместе с председателями сельских Советов он заходит в дома незнакомых людей и говорит: «За вами, хозяин, недоимка по госналогу…» Хозяин разводит руками, жалуется на трудности, просит подождать хотя бы до осени. «Фронт ждать не может, — говорит он. — И на военный заем надо бы подписаться щедрей». «Да разве ж мы против? — объясняют ему. — Но поймите, погодите чуток. Вот продадим кой-чего с огорода…»

Выходя из избы после таких разговоров, он смахивал со лба пот, перекуривал у плетня и шел дальше, к другому дому.

И так каждый день… Кто платит, кто отсрочки просит. Понимают люди, что налоги война подняла, что надо помогать фронту, но если нет денег, то хоть криком изойдись — их не будет. Все фронт забирает. В колхозных амбарах одни семена остаются. И все же приходится опять говорить людям: «Давай!» И они дают. А кто дает-то? Крепкий народ на фронтах, тут одни бабы, старики да подростки в полях и на скотных дворах. Сами сидят на картошке, а фронту отправляют хлеб, мясо, сало. Последние копейки отдают, чтобы были у армии пушки, танки и самолеты…

Мысли Прозорова неожиданно потревожили частые всплески с озера. Послышался сердитый мальчишеский голос:

— Ты, Санька, в штанах искупаться хочешь?

— Да черпаю я, видишь? — отвечал другой, тонкий голос и виновато, с обидой: — Дыр-то в ем сколько!

Приподнявшись, сквозь прибрежные кусты Прозоров увидел длинное корыто, медленно и тяжело плывущее по озеру. На корме стоял коренастый мальчишка с непокрытой головой, в расстегнутой рубашонке. Упираясь длинным, рассчитанным на большую воду шестом, он направлял корыто к берегу, и почти в такт его толчкам из-за обшарпанного края борта появлялась голова еще одного мальчугана — лет семи, с выгоревшим чубом. Жестяной банкой меньшой черпал из корыта воду и выливал за борт.

Причалив шагах в двадцати от Прозорова, мальчишки вытянули посудину на песчаную отмель. Подвернув штаны, старший вошел в воду. Выдернул скрытый под рябью колышек, выбрал привязанную к нему веревку и, отступая на песок, потащил за собой мордушу из тальниковых прутьев.

— Есть, Матвей, есть! — хлопнув в ладошки, радостно закричал маленький. — Смотри, как в середке хлескает!

Старший молча отволок мордушу подальше от воды и, открыв горловину, высыпал рыбу на песок. Пытаясь рассмотреть улов, заинтересованный Прозоров потянулся из кустов, держась за ближние ветки.

Опростав мордушу, мальчишка вытащил еще одну. Его напарник запрыгал на теплом песке и опять торжествующе закричал. Старший тут же наградил его подзатыльником:

— Сглазить хочешь?

Это «сглазить», знакомое всем поколениям мальчишек, затронуло душу Прозорова, вызвало вздох о собственном деревенском детстве. В памяти промелькнули кривуны и плесики речки Большанки, ворчня матери из-за цыпок на поцарапанных, не знающих летней обувки ногах, гордая радость от улова, умещавшегося на тальниковом прутике, уговоры с погодками о сохранении тайны про уловистые места. И, не удержавшись, Прозоров, уже не таясь, направился к незнакомым мальчуганам.

Ребята успели вытащить третью, — видно, последнюю мордушу и, сидя на корточках, укладывали рыбу в солдатский вещмешок. Они были заняты делом и, чтобы внезапным вторжением не вспугнуть их, не покоробить радость добытчиков, Прозоров, выходя из кустов, негромко спросил:

— Ну как, мужики, на жареху-то будет?

На него вскинулись две пары одинаково больших и разных по цвету глаз. Но смотрели мальчишки без страха, с удивлением разглядывая босоногого молодого дядьку в галифе и распахнутой солдатской гимнастерке, с медалью на груди.

Прозоров улыбнулся, кивнул на блестевших карасей, гольянов и темных ротанов, похвалил:

— Ну-у, у вас и на жареху, и на уху хватит!

Старший из мальчишек серьезно ответил:

— У нас и артель немалая.

— Что за артель? — осторожно припадая на больную ногу, поинтересовался Прозоров. — Семья, что ли?

— Семья что… Я в доме третий, — по-мужицки рассудительно ответил Матвей. — Да на свежину едоки завсегда наберутся…

Шмыгнув облупленным носом и торопясь стать полезным при разговоре старших, Санька объяснил:

— Мы, дядька, для двух дворов рыбу ловим. И еще на бригаду! Покосчиков ухой кормим…

— А рыбу берете подряд? — спросил Прозоров, бросая в мешок «зевающего» карася.

— Не-е, — опять поспешил маленький. — Каку чистить неловко, — обратно в воду пускаем.

— Мы тоже так рыбачили, — снова улыбнулся Прозоров. — Мелочь обратно кидали и просили у бога рыбку побольше.

— Ха, бога-то нет, — подсек его Санька. — Мамка сказывала, был бы бог, так он бы войну не пустил по земле…

— А рыбалил ты где? — перебив приятеля, спросил Матвей.

— Далеко, брат! — Прозоров улыбнулся, махнул рукой. — Далеко и давно. В самом детстве…

— Хитрый! — крутнув головой, хихикнул Санька и глянул на старшего: — Видал, Матвей? Не говорит, где!

— Ну почему же хитрый? — запротестовал Прозоров. — Если уж точнее, то на Большанке. Около райцентра которая, знаешь?

— Во-он с каких мест… — протянул старший. — А к нам-то зачем?

— Уполномоченный я, Матвей… По финансам инспектор. Из района приехал к вам поездом, шел от полустанка да вот не дошел…

Прозоров заметил, как при слове «инспектор» вскинулись взгляды ребят, лица их стали серьезными и озабоченными. И Матвей, помолчав, вздохнул:

— Налоги, значит, собираете…

— Налоги, — подтвердил Прозоров. — Напоминаю людям, что от них требуется…

— А думаешь, они сами того не знают? Да было бы чем налог платить, так бы и ждали, пока им скажут?

Санька бросил в мешок последнюю рыбешку, вытер ладони о штаны и похвастал:

— А мы для фронта одежку собирали. Моя мамка из старой шубы аж десять рукавиц сшила. Вот!