Харами - Павел Яковенко

Я открыл дверцу, он подвинулся, и мне удалось некоторым образом пристроиться на краешке сидения. Я тут же уперся взглядом в карту, которую Вася с видом некоторого недоумения вертел в разные стороны.

— И где мы есть? — спросил я энергично, маскируя показным энтузиазмом полное отсутствие поводов для моего пребывания в машине.

— Где-то тут. По крайней мере, это место было намечено при рекогносцировке, — грязный Васин палец уперся в одну из точек на карте. — Но хоть убей меня, но я запутался, в какую сторону мы окапываемся. Не видно же не хрена!

Проклятый туман не позволял ничего разглядеть толком в двух шагах. За стеклами кабины было холодно, сыро. Мне страшно захотелось спать, сосущей пульсирующей болью заголосил пустой желудок, и в довершение удовольствия заболела голова. Хорошо было бы остаться в кабине, но я не мог позволить себе этого. Во-первых, мне было совестно бросать на произвол судьбы тех солдат, которые приехали сюда со мной, и, как я надеялся, готовили сейчас огневую позицию для стрельбы. А во-вторых, все равно скоро появился бы капитан Скруджев, и выгнал меня, да и Васю впрочем тоже, наружу. «Чего расселись!?» — заорал бы он. — «Где вы должны быть!?».

Поэтому я через не могу открыл дверцу и соскользнул в сырость, туман и темноту.

Дорога от «шишиги» до расчета заняла у меня значительно больше времени, чем я мог предположить. Складывалось такое впечатление, что бойцы окапывались абсолютно бессистемно — кому, как и где вздумалось. Я спотыкался об вывороченные камни, проваливался в ямки, и даже один раз все-таки упал под ноги мне попался спавший прямо на голой земле, но завернутый в ОЗК с ног до головы, боец. Его автомат валялся рядом с ним, и я мог совершенно спокойно его забрать. Но зачем мне это было нужно?

Хотя я зацепился за него более чем конкретно, и заехал ему берцем по ребрам, бесчувственное тело даже не пошевелилось. Зато мне пришлось долго отчищать испачканные в грязи руки. Да и вообще, похоже я уже был грязен как свинья. Это совсем не добавило мне бодрости. Отнюдь не добавило, да-с!

Из тумана вырос миномет. Но нет, это был расчет Крикунова. Куда они делись сами, было совершенно неизвестно. Однако направление моих передвижений было абсолютно правильным. Пройдя еще несколько метров, я наткнулся на искомый расчет Костенко. Они были на месте — валялись в изнеможении в грязи. Окопов не было. Лежали только вывороченные камни, об которые я снова больно ушибся.

— Ё… в рот, б…, - сказал я, — какого х… вы здесь делали! Где, б…, товарищи бойцы, позиция для стрельбы? Чем будем отбивать атаки? Х…? Это даже не п…, это — суперп…!

Шатаясь и подергиваясь, поднялся Романцев. Костенко остался лежать носом в грязи, из которой, судя по его предыдущей жизни, он, по-видимому, и произошел. Толя же Романцев, в которого дисциплину очевидно вбили еще в детстве родители, попытался объяснить мне сложившуюся ситуацию.

— Товарищ лейтенант, ну совершенно невозможно копать! Мы взяли лопаты у Крикунова — они их бросили и разбежались все куда-то. («Вот гады!» подумал я). Но копать невозможно! Здесь пять сантиметров земли, а потом сплошной камень. Мы его поддевали, а потом выковыривали. Толку никакого! Тут месяц надо позицию возводить! Ломы нужны, кирки, а еще лучше — динамит.

Мне все стало ясно. Я махнул рукой рассудительному Толе, типа, иди спать. Один хрен в такую погоду на нас никто не нападет. Если мы ничего не видим, то и потенциальный противник тоже наверняка ничего не видит.

Как бы то ни было, мои ноги уже подкашивались, а голова отказывалась соображать. Мне срочно был нужен сон. Но хотелось бы все-таки где-нибудь уж если не теплее, то хотя бы почище. И я побрел, с трудом передвигая ноги из-за проклятых ям и камней, обратно к «шишиге». Я подумал, что в кузове, по крайней мере, на лавках, грязи быть не должно. Возникающие тени людей шарахались от меня, но на кого-то я все-таки наступил. Послышался сдавленный писк, но я целеустремленно продолжал идти, уже ни на что не обращая внимания, и наступил еще на кого-то.

«Б…, как на Шипке!» — подумалось мне, но тут я поскользнулся и стукнулся об борт машины. Ё-моё! Я было полез в кузов, но задержал уже закинутую ногу в воздухе — кузов был забит под завязку. А-а-а! Вот где был весь расчет Крикунова, и всякие прочие больно умные товарищи. Весь кузов буквально дышал миазмами грязных тел.

Я с горечью плюнул и спустился обратно. Подойдя с зыбкой надеждой к кабине, я тут же потерял ее. На стекле явственно прорисовывался профиль Скруджева. Я вздохнул. Мне было настолько плохо, что желание упасть и забыться начинало перевешивать все остальные. Внутри меня бушевал Вагнер, и почти физически стал слышать звуки его музыки. Так у меня начинались глюки. Тра-та-та-та-а-а! Тра-та-та-та-а-а! То ли пулемет стучит, то ли дирижер палочкой машет? Кто его сейчас разберет? А может это и не Вагнер звучит, а просто ведьма смеется. Как злобная ведьма — зима над замерзающим путником…

Я добрел до Костенко, по пути снова пару раз на кого-то наступив. Вот интересно, будет этот кто-то утром с интересом рассматривать грязные следы на своем хэбэ, или все сольется в одну сплошную пленку грязи. Может, оно конечно и так, да только синяк на теле не заметить будет трудно. Я хрипло рассмеялся. Бог мой, а где-то, все в нескольких десятках километров люди спят на простынях. Посмотрев телевизор, плотно поев, выпив на сон грядущий рюмочку красного вина. (Вот ведь мерзость: не просто плотно поев, а еще и выпив рюмочку красного вина! — Я вздохнул).

Накрытые плащ-палаткой, один на другом стояли четыре ящика с минами. Кряхтя и матерясь, я снял их и изготовил что-то вроде постели, сверху набросил плащ-палатку, улегся, положив под себя автомат так, что не разбудив меня его нельзя было тронуть, и закрыл глаза. Капли стекали мне за шиворот, но это ни на мгновение не остановило моего падения в пучину сна. Я проваливался в черноту, в воронку тьмы, изрезанную белыми всполохами…

Не могу сказать, сколько я спал, но когда от холода сознание открыло мне глаза, было уже светло. Туман отступил.

Нет, если вы подумали, что взору моему открылся изумительный вид, который исторг из моей груди крик восторга и изумления, то вы сильно ошибаетесь. Отступление тумана заключалось в том, что видимость окружающего пространства с пяти метров увеличилась до пятнадцати — двадцати. При сером свете наш бивак напомнил мне картину разгрома наполеоновской армии: брошенное имущество, застывшие скрюченные тела, брошенное оружие, вывороченные камни и некая странная тишина. Впрочем, тишина стояла недолго. Где-то в тумане что-то затарахтело, и я решил, что это МТЛБ. Просто танков и БМП у нас не было, и ничего другого так тарахтеть не могло.