«Если», 1996 № 01 - Кристофер Сташефф

Задрав голову, Вади взглянул в глаза великану. Нормальное лицо, человеческое. А шлем золотой, блестит, указуя зенит отточенной спицей.

«Через Ожогище, должно, на карачках полз, — прикинул про себя Вади, — а шапку догадался снять. А то бы нипочем не прошел — молниям в такой шишак метить самое милое дело. Видать, хороший человек — не дурак и не спесивец. Жаль его…»

Вади подбросил камешек, поймал.

— И зачем тебе понадобился Вади?

— Это я скажу только ему.

— Говори. Вади перед тобой.

Великан не удивился, верно, за долгое путешествие успел навидаться всякого и знал, что не рост определяет человека, не золото и не железо.

— Меня зовут Хаген. Я из Западных земель. Мне нужен светлый меч Шолпан.

Вади щелчком отбросил камешек, показал пустые ладони:

— У меня нет меча. Я не воин, не кузнец и даже сувенирами не торгую, хотя в округе валяется немало старого железа.

— Молва говорит, что у тебя есть амулет, с которым можно пройти мимо Пустых холмов.

Вади согласно кивнул.

— Верно, оберег у меня есть.

Великан быстро наклонился. Тяжелая тень накрыла Вади.

— Дай мне его! На один только день! Этого времени мне хватит, чтобы обшарить Пустые холмы вдоль и поперек. Всем известно, что меч Шолпан там. Умирающий богатырь вонзил его в брюхо смоляного чудовища и уже не имел сил вырвать обратно. А потом на холмы пало безвременье, и меч остался, вплавленный в смолу. Клянусь светом и тьмой, я верну тебе твой амулет, едва найду меч.

— Зачем тебе именно этот меч? Неужели на свете мало других клинков?.. Я могу показать подходящий камень, из него торчит рукоять, так густо изрисованная рунами, что нельзя прочесть ни единого слова. Правда, это камень, а не смола, меч выдернуть будет непросто…

Хаген покачал головой.

— Нужен именно светлый меч. Если бы мне противостоял дракон или гидра, я бы нашёл способ управиться с ними, но сейчас на моем пути стоит нечто иное. Может быть, ты слышал, почтенный Вади, что на Закате, в моих краях, есть Темный дол. Это проклятое место! Днем оно ничуть не отличается от всякой иной долины, но не приведи судьба там заночевать. Твой костер погаснет, и факел изойдет чадом, а следом явите? Страх темноты. Он выпьет душу и оставит пустое тело. Никто из повстречавших Страх темноты не может рассказать, что было с ним, но из их бормотания родились злые легенды. Одни твердят о черном звере, не видимом во тьме, лишь два синих глаза мутят взор жертвы. Другие рассказывают о женщине в траурном платье и с бездонной дырой вместо лица, а в этой дыре плавают те же синие огни. Мужики прозвали Страх тьмы Синевалкой и осмеливаются заходить в долину лишь по утрам. Я тоже не знаю, кто обитает там, но нечисть не должна мешать людям, поэтому мне нужен светлый меч, рассекающий духов ночи.

— Неужели Синевалка выползла из Темного дола? Или брюква, которую крестьяне сажают на ничьей земле, по ночам стала сходить с ума от ужаса?

Хаген понимающе усмехнулся, присел на корточки, чтобы видеть лицо Вади.

— До этого пока не дошло. Львы не едят, капусты, а Синевалка не трогает брюквы, брюква же не способна сойти с ума.

— Тогда в чем же дело?

Великан коротко хохотнул.

— Дело в том, что я не брюква и не турнепс. Я не могу спать спокойно, когда нечисть бродит рядом с моим домом. Я — человек.

Вади подобрал с земли пяток камешков, выбрал подходящий, примерился подкинуть его на ладони, но не стал — лицо собеседника было слишком близко.

— Ты не человек. Ты — герой. Человек, столкнувшись с непонятным, не может уснуть. Тогда он называет его Синевалкой и засыпает довольный тем, как замечательно все объяснил. Но ты не таков. Тебе нужен противник. Думаю, если бы Синевалка жила под семнадцатым морем, ты бы и туда нырнул, чтобы сразиться с нею.

Хаген выпрямился. Островерхий шлем пронзил небо.

— Да, ты прав. И именно поэтому я — человек.

Теперь Вади снова мог подкидывать и ловить камешек и глядеть ввысь, не боясь обидеть гостя.

— А вдруг там нет зверя? Что если там женщина, синеокая ночная красавица, а твои путники сходили с ума от безнадежной любви к ней?

— Женщину я бить не стану. Но и в этом случае я должен взглянуть в ее глаза.

— Держа в руках меч?..

Хаген смолчал, лишь желваки на скулах разом вздулись, сдерживая резкое слово.

Камешек взлетел, упал, скрылся в сомкнувшейся ладони.

«Какая узкая стала у меня ладонь… и морщинистая. Любопытно было бы узнать, долго ли я еще проживу…»

Камешек, презирая закон тяготения, взлетел к небу, потом вернулся, покорный этому закону.

Небо улыбалось новорожденной голубизной, не выцветшей даже над Пустыми холмами. В замершей бирюзовости небес описывал спирали молодой вишневый дракон. Съезжал вниз, словно проваливаясь в невидимую воронку, круги быстро сжимались, пока весь летун не сливался в глазах, обращаясь в пунцовое мерцание, но в самый последний миг спираль начинала раскручиваться, и, не шевельнув крылом, дракон уходил в поднебесье. Он тоже не любил подчиняться законам, которые не велят ему летать.

Семь… девять… шестнадцать тонких штрихов прорвали небо, перечеркнув тугую циклоиду дракона. От них некуда было деваться, но, взорвавшись малиновыми отблесками, дракон совершил немыслимый курбет и вновь вернулся к плавному кружению. Это было красиво, как всякая отточенная игра. И вдвойне красиво оттого, что игра была смертельной. Лучники из ближней деревни попытались взять вишневого красавца врасплох. Удайся им это — небо над округой осиротеет, а весь мир станет скучнее на одного дракона.

Камешек взлетел и, передумав, вернулся на ладонь. Взлетел, вернулся и упал на землю. Морщинистая ладошка сомкнулась в кулак.

— Не сердись, могучий Хаген, но оберега я тебе не дам. Пусть Синевалка живет в своем Темном доле. А ты, если тебя действительно тревожит судьба людей, поселись рядом и следи, чтобы никто не забрел туда ненароком.

Хаген не был ни удивлен, ни разгневан.

— Вот, значит, зачем ты здесь сидишь. Что ж, это достойное занятие для такого заморыша, как ты. И я не оскорблен твоим отказом, я с самого начала ждал чего-то подобного. Не обессудь и ты, почтенный Вади, но я все-таки получу твой амулет.

— Меня нельзя убивать, я уже четыреста лет никому не причиняю зла!

Вади знал, как отпугивают иных пришельцев эти жуткие слова, но Хаген только улыбнулся, слегка презрительно.

— А сколько лет ты не делал добра, почтеннейший?

Вади склонил голову к рассыпанным у ног камешкам, потом вздернул подбородок навстречу насмешливому взгляду великана.

— Добра я тоже не творил четыреста лет, но в том нет моей вины! Я честно предупреждаю всякого идущего, что дальше он не пройдет, но почему-то никто не хочет меня слушать.