Разве бывают такие груши (рассказы) - Ирина Борисова

С тех пор началась их совместная жизнь, с которой Алик легко примирился, так как мысленно был уже в Штатах, и все настоящее ожидал встретить там, а среди нелепостей оставшегося здесь полугодового пребывания лишняя нелепость погоды не делала. Алик мотался по делам торгово-закупочного товарищества, скупая в Азербайджане изделия из турецкой кожи. Создавая легенду о небольшой зарплате, Алик говорил Варваре, что ездит на физические симпозиумы, и все зашибленные бабки берег к отъезду. Однажды Варвара подарила Алику костюм, настояв, чтобы он поехал на симпозиум в нем, и Алику пришлось носиться по аулам в тройке, а Варварино удивление, почему же он вернулся таким неопрятным, успокаивать значительным шепотом, что он спускался на симпозиуме в секретный бункер и там извозился.

Как-то из товарищества уволилась ларечница, Алику предложили поработать вечерами. Алик подумал, что и эти деньги не повредят, а до отъезда здесь все равно нечего делать. Варваре он сказал, что вечерами будет ставить эксперимент, но однажды Варвара искала по всему городу молнию на платье и набрела на Алика в ларьке, и ему пришлось срочно выдумывать, будто он хотел подработать, чтобы купить ей к дню рождения шифоньер. Варвара прослезилась, принялась каждый вечер возить Алику ужин в ларек, и, треская куличи под умильным Варвариным взглядом, наблюдая из ларька тусклую улицу, Алик мечтал, как через пару месяцев увидит огни Нью-Йорка.

Перед отъездом Алику позвонили из ОВИРа, подошла Варвара, и Алик вновь выкрутился, объявив, что его посылают на симпозиум за границу.

В аэропорту Алик сказал Варваре, что едет сообщать о важнейшем открытии, его будут охранять, но там мафия, и всякое может быть. Но едва он уселся в кресло, и стюардесса по-иностранному объявила маршрут, Алик вздохнул, наконец, полной грудью, и начисто забыл про обмен, Варвару и все, связанное с этой жизнью.

В Штатах Алик устроился хорошо. У него работа, семья, дом, три автомобиля, небольшая компания друзей. На уик-энд они едут на побережье, и сидя в креслах, потягивая колу, глядя на волны, товарищи Алика, бывает, вспомнят ту жизнь, и что у кого в ней было. Если поблизости нет жены, Алик иногда говорит: "Любимая женщина там у меня".

1989

Она не любит только ...

Она не любит только выносить мусор и, входя утром в кухню, жмурясь от слепящего света, она отводит от мусорной миски глаза. Будильник звенел, она его заглушила, но лишь несколько мгновений между сном и явью она лежала, приходя в себя, еще не слыша метронома, но когда сознание прояснилось, сразу параллельным кодом полезли дела, и, оторвавшись от подушки, она посмотрела на циферблат и ахнула: сразу пошли ее собственные часы, сразу началось соревнование.

Эта схватка со временем начинается с утра, когда в час с минутами надо втиснуть все эти замачивания булок, сбивание и жарку котлет дочке на обед и всем на ужин, кашу на завтрак, побудки детей, грызню с мужем по мелочам, посуду, сборы, выпроваживание в школу, в садик, наказы. Первый этап кончается, когда, словно разорвав финишную ленту, она захлопывает за собой дверь, стоит в лифте в пальто с перекрученным поясом, кое-как намазанными губами.

Дорога на работу - второй раунд: она едет, между освещенными коробками домов синеют куски предрассветного неба, автобус подходит к метро - яркие прожекторы, шарканье сотен ног, слиянье в толпу бледных сумеречных лиц поглощают и ее, и, вытащив руку с сумочкой из давки, она смотрит на часы уже только в вагоне, прикидывает число минут и станций, пробегает мысленно оставшийся путь, гадая, успеет ли ступить за турникет минута в минуту.

У нее, как у триггера, бывают два состояния, два уровня душевного настроя - высокий и низкий. Обычно они чередуются - если накануне был подъем, на следующий день спад. Придя на работу и включив дисплей, в день спада она долго сидит, уставившись на зеленые цифры. В голове гудит от машины, от недосыпа, от веселых мужских голосов, внутри нарастает беспокойство, что время идет, а она сидит, и все это видят, и она натирает бальзамом виски. Если день такой, то поражение предопределено, оно и в стертых по ошибке с диска файлах, в пережаренных котлетах, в падающих с сушилки мисках, в кончившихся как раз перед нею сосисках, автомате, облившем подсолнечным маслом, кашле перегулявшего сына, двойке у непроконтролированной дочки.

Бывают дни очень высокого подъема, когда все ладится, спорится, стройно скользит. Тогда она уже с утра в автобусе знает, что будет править в программе, сосисок хватает после нее на одного, что придает дополнительный импульс, обрывающие руки сумки несутся легко, она успевает вымыть везде полы, проверить от корки до корки уроки, сделать малышу ингаляцию и почитать ему "Бармалея". Из колеи, правда, могут выбить телефонные звонки, хоть и говорит она редко, всегда - свернув шею, прижав трубку к плечу, что-то помешивая или моя. Разговоры нарушают установленный порядок дел: почистивший зубы полуголый сын бегает, ковыряя хлеб, а отнюдь не ложится, дочка вместо уроков крутится перед зеркалом в бабушкиных бусах, муж шуршит газетой - ему на все наплевать. Если это день подъема, она умудряется быстро закруглить разговор и все моментально наладить. Если же это день спада, то собеседницу ей не унять, она терпеливо перемывает кости нескольким знакомым, отрешенно наблюдает за разошедшимися детьми и с кроткой покорностью, признавая свое поражение, отслеживает время.

У нее есть только один час, и в дни подъема и в дни спада, один собственный час - с десяти до одиннадцати. Уложив детей, она плюхается на диван и смотрит телевизор. Каждый вечер она мечтает не прерываться вот так, доделать все дела до конца, лечь в постель и перед сном посмотреть телевизор со спокойной душою, и каждый вечер, не утерпев, присаживается на минуту, и у нее уже нет сил встать. Сидение отравлено мыслями о несобранных бутербродах, не поглаженных формах и не замоченном белье, она вздыхает и повторяет несколько раз: "Ну, что я сижу?"

Она ругается редко, единственное ее слабое место - это мусор, который она не любит выносить.

Вечером, посмотрев на переполненные миску и ведро, она вдруг визгливо вскрикивает: "Вынесите мусор, видите, я зашиваюсь!" В этот момент лицо ее приобретает склочно-капризное выражение, и муж, и дочка знают: вякни они сейчас что-нибудь, она заорет, что у нее нет больше сил, что сели и поехали, пропадом все пропади. Поэтому, потихоньку вздыхая, тот, кто попался ей первым, плетется с ведром и миской в коридор, а вернувшись, закладывает ведро газетой и моет миску так как она внимательно наблюдает, выполнен ли ритуал до конца, а если нет - может поднять крик, и тогда начнется такая склока, что себе дороже.

Она не любит только выносить мусор...

1989

Наши праздники

Праздники у нас начинаются обычно с идеи, сверкнувшей у меня в голове. Скажем, я иду мимо театра и вдруг представляю, как можно без обычной спешки и суеты выйти из дома всей семьей, отправиться в театр и, сидя среди тамошнего великолепия, приобщить ребенка к прекрасному. Я беру билеты, сын любопытствует: "А чего это - Травиата", муж отмечает этот день в календаре, чтобы не затевать деловые встречи. А когда назначенный день настает, и мы выходим из дома, автобуса нет на остановке больше часа, дергаясь и переругиваясь, мы успеваем кое-как добраться на перекладных, влететь в ложу и шугануть уже опускающихся в полумраке на наши места нахалов, а, отдышавшись, замечаем, что впереди сидит не иначе как команда баскетболистов, и со второго ряда нам не видно ничего. Сын, кроме того, неприятно удивлен, что на сцене нет ни солдат, ни драк, два следующих акта он, прогрессируя, ноет, просясь домой; сзади шипит мегеристая блондинка, на сцене Травиата старая, толстая и пускает петуха, а по дороге обратно трамвай сходит с рельсов, и мы добираемся до дома в середине ночи, освещенные одной луной, шарахаясь от слоняющихся по улице подозрительных компаний.

Или я вдруг задумываю путешествие в Новгород. Стоя в огромной очереди в сберкассе, созерцая на стене красивый календарь с золотыми куполами, я вдруг ужасно захочу поехать не на дачу копать картошку, таща за собой вечные тюки с хлебом и молочными пакетами, а отправиться куда-нибудь налегке, беззаботно осматривая достопримечательности и останавливаясь в живописных местах перекусить и полюбоваться красотами природы.

И вот в жаркий летний день мы садимся в машину. По дороге у нас два раза спускает колесо и, забыв про еду и питье, муж меняет на жаре последнюю камеру. Мы приезжаем в Новгород, обходим знаменитый памятник, кое-как отыскивая среди каменных фигурок известные, зато потом до победы ищем по всему Новгороду запасную камеру. Солнце палит, наш сын начинает по обыкновению ныть и проситься домой, нас два раза штрафует ГАИ, и, купив, наконец, камеру, и, постояв еще в очереди за дешевыми чашками, мы уезжаем, остановившись все же поесть на голой асфальтовой площадке для отдыха, не замечая от усталости благоухающих мусорных бачков.