Побег - Ольга Лаврова

— Володька, Володька, черт!..

— Не буди. Спит — и слава Богу, болтать не будет, — остановил Багров, успев заодно выглянуть и обозреть окрестность.

— Да как же, Миша, у меня получка третьего дня была, а у него сегодня!

— Пустой?

— Пустой…

— Возьми у него.

Зубатый заколебался. С одной стороны, он понимал — нужда Багрова превышала всякое обычное человеческое желание выпить и ее надлежало немедленно удовлетворить. С другой стороны, «Валюхин приют» диктовал свои правила поведения, нарушить которые считалось крайне зазорным.

«С высоты» лагерного опыта и опыта побега, заставившего преступить многие барьеры в душе, тутошний этикет представлялся Багрову уже просто дурацким.

— Мне вот так! — провел он по горлу. — Ты понял?

Зубатый решился и возложил на алтарь дружбы все свое самоуважение и репутацию. Он обшарил карманы приятеля, нашел деньги и вопросительно посмотрел на Багрова. Тот показал три пальца, Зубатый отсчитал, сколько надо, прочее сунул обратно и поспешил в глубину закутка к освещенному окошку Валюхи.

Багров откупорил поллитровку и опрокинул в жаждавшую гортань. Но ни на мгновение не поддался желанию опорожнить посуду до дна. Он напьется вдосталь, до полного забытья. Но после. После. Оторвался от горлышка, сунул Зубатому солидный остаток. Тот поднес другу заветный огурчик. Багров куснул, не ощутил никакого вкуса.

Водка с отвычки слегка оглушила. Он присел на ящик, ожидая, пока предметы вокруг обретут должную четкость. Зубатый, нервничая, стоял на стреме: вот-вот потянутся завсегдатаи на Валюхин огонек.

— Куда ты теперь, Миша?

— Не твое собачье дело.

— Тоже верно… — смиренно признал Зубатый. — Может, чего надо? Из жратвы там, одежонки?

Багров тряхнул просветлевшей головой, забрал непочатые бутылки.

— Мне от тебя надо одно — топай домой, и чтоб ни звука!

Миновав спортплощадку и ледяную горку, Багров приблизился к зданию школы.

Проверил, на месте ли нож, и постучал в боковую дверь. Молчание и тишина. Он постучал еще раз. Застекленный верх двери слабо осветился, донесся кашель, потом женский басок:

— Кого надо?

— Семен Григорьевича позови, — прикрыл Багров будничной интонацией все то невыносимое, что привело его к двери Загорского.

— Уехал в командировку.

— Куда?!

Голос подвел его: слишком нежданно и несправедливо было отнято вожделенное: «Сейчас… вот сейчас… Наконец-то!»

— А ктой-то? — обеспокоилась женщина.

— Свой, тетка Пелагея, свой.

Магическое слово. Как не ответить своему?

— В Новинске Семен Григорьевич. По учебному вопросу. — Но свой вроде как перепуган, и голос не разберешь чей. — Да ктой-то там?

— Надолго он?

— Дня, сказался, на четыре.

Тетка Пелагея вдела в прорезь цепочку и приотворила дверь, но не увидела никого в открывшуюся щель, только холодом обдало грудь и шею.

— Стряслось чего? — спросила она в темноту.

Четыре дня! Для Багрова четыре дня были — что четыре месяца. С момента побега он делил свою жизнь на «до» и «после». «До» истекало нынче вечером, так он себе назначил, этим дышал и держался, чуя, что завтра удача может отвернуться.

Сегодняшний же вечер принадлежал ему по множеству несомненных примет, он был тем самым вечером. И вдруг четыре дня — как стена, на которую налетел с разгону, когда все тело напружено и изготовлено для единственного и страшного движения.

Багров повалился на колени и закусил руку, чтобы не закричать. Ах, Загорский, проклятая язва! За ним смерть пришла, а он, вишь ты, в командировке…

Тетка Пелагея, не получив ответа, замкнула дверь, погасила свет.

Ощутив во рту кровь, Багров разжал зубы, сунул горящую голову в снег. Что теперь?..

Теперь добраться до Новинска. Разыскать Загорского там. Решение отмене не подлежит. Стену надо проломить! Где-то найти силы и довести дело до конца.

Сейчас бы дедова меду. И с водкой.

Дед Василий!.. Он же послан в город за Майей! Увидеться с ней «после» — единственное, о чем думал Багров, дальше он не заглядывал. И хотя «после» не наступило, отодвинулось, заградилось массой возможных препятствий, — мысль о встрече с женой затомила горькой и жгучей усладой. Даже сердце захолонуло, когда представилось, что она, может быть, уже ждет. Сколько бы ни ярился он на изменницу, разлюбить ее не мог.

Багров скрылся в тени дома и стоял, раздираясь надвое между необходимостью спешить в Новинск и желанием увидеть Майю. Вернуться к ней из Новинска надежды почти не было. Всякому везению есть предел…

14

Томину давно пора бы мчаться в Москву, а он все торчал в еловской дежурке, обговаривая с Гусевым — замначем по оперативной части — детали и тонкости предстоящей ловли Багрова. Мечту о чистой рубашке и душе пришлось похоронить. Побрился он, пока пытались дозвониться до Загорского. Не мешало предупредить человека. Раз они знали, где директор школы, то и Багров легко мог узнать. Два часа на попутке — вот тебе и Новинск. Но Загорский еще не возвращался в гостиницу.

Томин начал прощаться.

— Ладно, думаю, сегодня событий не предвидится. Утром вернусь.

Было условлено, что его добросят до магистрального шоссе и там Гусев водворит его в ходкую машину, держащую курс на столицу. Томин уже разговаривал со Знаменским — извинился, что опоздает.

— Ну, пожелаю вам… — протянул руку дежурный. — Шофер давно мотор греет.

— Да-да, гоните меня… — в воображении призывно возник праздничный стол; но неутихающая смутная тревога опять пересилила: — Только еще попробуйте Новинск, а?

Дежурный не стал спорить, проще набрать номер. На сей раз Загорский оказался на месте.

— Пожалуй, лучше мне, — решил Томин. — С посторонним человеком легче о таких деликатных… Семен Григорьевич? Здравствуйте, с вами говорит старший инспектор Томин из Московского уголовного розыска.

Загорский удивился. Выслушав томинскую версию причин и целей побега Багрова, произнес с отвращением:

— Какая дикость!

Но дальнейшие рекомендации встретил в штыки:

— Простите, это для меня неприемлемо. Вероятно, вам рисуется робкий интеллигент, который побежит отсиживаться в милиции… Никаких «но»! Завтра же я возвращаюсь в Еловск!

— Разъединился, — досадливо пожал плечами Томин. — Ну почему люди так упрямы?

Они с Гусевым направились к выходу, столкнулись с Виктором.

— Новостей не принес? — спросил Томин.

— Нет. Майя Петровна минут пятнадцать как домой пошла… Матвей Зубатый шмыгнул, тихонький такой, даже трезвый вроде… Старый пасечник в город приплелся.

— Дед Василий? — недоуменно сощурился Гусев. — По зимнему времени его никогда не видно.

— Что за дед? — перестраховки ради поинтересовался Томин.

— Савелия Багрова закадычный был друг. Зачем это он из берлоги вылез?.. А-а, у Алабиных нынче сороковины справляют, должно, к ним… Да поедем мы, товарищ майор, или нет? — шутливо притопнул Гусев на Томина.

— Едем, едем.

Они вышли, дежурный зевнул, поболтал термосом — пустой.

— Витек, организуй кипяточку. Допек этот старший инспектор. Больно моторный.

Затрещал телефон.

— Дежурный Еловского горотдела милиции… — сказал он. — Телефонограмму? Давайте.

Принялся записывать, внезапно изменился в лице, продолжая писать, вывернул трубку микрофоном вверх и одышливо запричитал:

— Витя! Виктор! Вороти его! Вороти скорей!..

Тот чудом успел задержать машину в последний момент.

— Вот, товарищ майор, — сокрушенно показал дежурный запись в книге.

Гусев наклонился через плечо Томина, и оба прочли:

«По вашему запросу № 132/п о розыске совершившего побег из мест лишения свободы Багрова Михаила Терентьевича сообщаем: фотография Багрова предъявлялась работникам междугородных рейсовых перевозок. Шофером автобазы № 4 Тульского стройкомбината Сердюком разыскиваемый опознан как попутный пассажир, который сошел с автомашины Сердюка, не доезжая до Еловска 12-ти километров, сегодня около 11-ти часов…»

Эх! Они напридумывали с три короба хитростей, но — в расчете на завтра-послезавтра. Багров же стал реальностью сегодня.

Требовался полный пересмотр планов. Какой вечер у Томина погорел! Какие пельмени! Какой тост пропал ни за грош!

15

Кто не едал пельменей Маргариты Николаевны Знаменской, тому бесполезно расписывать достоинства оных. Достаточно сказать, что их никогда не бывало много, хотя, случалось, намораживала Маргарита Николаевна по целому ведру. И неизменно они перешибали любое другое угощение и делались гвоздем стола. Количество едоков значения не имело: пельмени съедались подчистую что впятером, что вдесятером — всегда.