Теранезия - Грег Иган

Перед куском пола с метр или около того, серого в свете звезд, было что-то, в чем угадывалась его собственная тень, неузнаваемо слабая и расплывчатая. Темнота впереди оставалась непроницаемой. Включать свет было бы безумием — на окнах не было ни ставен, ни жалюзи — весь кампунг оказался бы освещенным. С таким же успехом можно было посветить факелом в лицо отцу.

Он сделал шаг внутрь. Двигаться на ощупь с распростертыми объятиями означало отправить все стеклянную посуду на пол, поэтому он медленно вытянул руку недалеко перед собой, подняв ее чуть выше пояса. Он медленно двигался вперед, по ощущениям — около минуты, прежде чем пальцы натолкнулись на покрытую пластиком плиту ДСП. Из такого же материала была сделана вся фурнитура: его письменный стол и стол, за которыми они ели. Если только он не сбился с направления, то это был лабораторный стол, протянувшийся в длину через весь домик, почти деля его пополам. Прабир глянул через плечо: вроде бы он шел прямо, не сворачивая. Понадобилось некоторое время, чтобы исчезло серое остаточное изображение двери, но после он все равно ничего не видел впереди. Он повернул налево и пошел вдоль стола, слегка скользя правой рукой по поверхности, а левую выставив вперед, чтобы не натолкнуться на препятствие.

Обойдя стул и кресло на колесиках, Прабир подошел к участку стола, освещенного звездным светом, падающим из окна. Он неуверенно провел правой рукой по слабо освещенному участку, только больше запутавшись в неясных тенях и нечетких поверхностях. Его рука коснулась изогнутого холодного металла. Микроскоп. Он почувствовал запах смазки на кремальере; это был особый, навевающий воспоминания, запах. Отец поддерживал его, стоящего на стуле, чтобы он мог дотянуться и заглянуть в микроскоп, еще в Калькутте. Показывая ему чешуйки на крыльях бабочки, сверкавшие, как маленькие изумрудные призмы. Желудок Прабира сжался так, что он почувствовал вкус кислоты, но это только укрепило его решимость. Чем хуже он чувствовал себя, делая то, что делал, тем более необходимым это казалось.

Прабир представил, как помещение выглядело днем через окно. Он увидел отца, склонившегося над микроскопом, и понял, где он сейчас находится и куда ему нужно идти дальше. Открыть клетку, полную взрослых особей, в темноте, значило напрашиваться на неприятности: вряд ли можно было ожидать, что удастся нащупать их туловища, при этом не разбудив, и даже, если ни одна не вылетит, то их крылья окажутся слегка повреждены. Личинки были покрыты острыми щетинками и выделяли коричневую, зловонную и вызывающую раздражение слизь. Он, вероятно, смог бы преодолеть отвращение — в конце концов, это были всего лишь гусеницы; совсем не то же самое, что засунуть руку в клетку со скорпионами — но он видел пятна от слизи, оставшиеся на руках отца. Было бы очень сложно объяснить такие же следы на своих руках случайностью.

Парой метров дальше вдоль стола он нашел то, что, как он надеялся, и было нужной ему клеткой. Он несколько раз легонько щелкнул по туго натянутой сетке, ожидая ответа. Ни нервного трепетания, ни сердитого шипения. Он приблизил лицо к сетке и вдохнул: сквозь запах металла пробились запахи живицы и листьев. Прабир как-то видел куколок в клетке, свисавших на тонких нитях с веточек: оранжево-черно-зеленые комки, поддерживаемые крупноячеистой шелковой сеткой — то, что отец называл «портупеей» — похожие на маленькие, деформированные, покрытые плесенью, сгнившие дыни, каждая в своей сетке. Личинки не плели кокон, который мог бы скрыть их метаморфозы, они проделывали их на виду, и это было не очень приятное зрелище. Но какой бы уродливой ни была мешанина их распадающихся частей, прикосновение к ним было даже в половину не так неприятно, как до начала процесса.

Прабир открыл клетку и протянул руку вовнутрь.

И тут же ее отдернул. Идиот. Нельзя было руководствоваться смутным воспоминанием о том, как выглядит клетка. Он должен начать снизу и двигаться наверх, чтобы не разорвать одну из поддерживающих нитей. И сейчас ему нужен был пот на пальцах, чтобы хватило одного прикосновения. Его руки и бока были покрыты каплями из-за ночной влажности; он смочил правую руку и засунул ее ладонью вверх на дно клетки. Затем начал ее медленно поднимать. Пустое пространство над дном клетки казалось никогда не закончится; он чувствовал, как ладонь высыхает, тогда как остальная кожа сочится нервными ручейками. Он попытался вспомнить, что отец рассказывал о цикле воспроизводства. Возможно, в клетке вообще нет куколок.

Когда рука была на уровне плеча, его запястье наконец-то коснулось чего-то.

Оно было прохладным и упругим. Одна из нитей.

Он отдернул руку. Та дрожала.

Еще один раз, решил он. Если не получиться, он уйдет.

Стоя рядом с клеткой и пытаясь вспомнить, куда именно он засовывал руку в первый раз, Прабир услышал неясное, незнакомое жужжание, доносящееся откуда-то снаружи домика. Он был озадачен: он знал звук каждой машины в кампунге, работали ли те нормально, гудели от перегрузки или их вообще заклинило. Если и было что-то неизвестное, то оно было здесь, внутри: какие-нибудь автоматические части лабораторного оборудования или насос холодильника, работавшие слишком тихо, чтобы их можно было услышать снаружи. Но источник звука находился не в домике, в этом он был уверен.

Это реактивный самолет. Летит ниже, чем обычно. А может быть нет; может ночной воздух имеет другие акустические свойства. Звук был настолько тихим, что никогда не разбудил бы его. Прабир вообще не мог быть уверен, что такого раньше не случалось.

Он стоял в темноте, слушая, как приближается самолет. Если он летит ниже, то что это может значить? Если он побежит и разбудит родителей, никто не будет допытываться, чем он занимался посреди ночи. Ему достаточно будет сказать, что его разбудила боль в животе.

Гул становился громче, пока вдруг не стал оглушительным. Прабир застыл, как парализованный, представляя бомбы, летящие вниз, по направлению к целям, пока самолет, ускоряясь, улетает прочь. Но после того, как исчез затихающий звук двигателей, ничего не случилось. Только из джунглей доносилось лягушачье кваканье.

Прабир готов был рассмеяться от облегчения, но смех застрял у него в горле. Может быть из защитили надписи — краска была хорошо видна, благодаря температуре панелей на крыше — как черное на сером в искаженных цветах инфракрасного экрана. Но если пункт назначения самолета изначально был другим, а Теранезия не значила ничего и была только мимолетным ландшафтом под крылом, тогда бомбы еще могут сбросить этой ночью. На другой остров.