Новый Мир ( № 12 2009) - Новый Мир Новый Мир

Девочка Таша смотрела изумленно, опустив куклу. Как я усердно, явно решив протереть дыру насквозь, вожу кулаком по краю внутренней поверхности крышки.

Красная, в контраст к зелени, монограмма. Буква “М” из четырех условных перекрещенных шпаг — как в одной его любимой с детства книжке.

Михайль.

Значит, яшма. Кремнистая, осадочная или осадочно-метаморфическая порода, сложенная в основном тонко- и микрозернистым кварцем, иногда с долей скрытокристаллического халцедона, плюс второстепенные минералы, их долго перечислять, но от них как раз и зависит, какого она окажется цвета, какую прячет картину. Ну хорошо: могут быть включены оксиды и гидроксиды железа и марганца, эпидот, актинолит, хлорит, магнетит, пирит, щелочные амфиболы... нечего-нечего, сам просил. Иногда попадаются кремневые скелеты радиолярий, морских одноклеточных водорослей, тоже красиво. Яшма — от слова “яспис”, пестрый, крапчатый камень.

Яшмы бывают однотонные, полосчатые, ленточные, пятнистые, пестроцветные, пейзажные, рисунчатые — какие хочешь. И всегда непрозрачные. И никогда не знаешь заранее, что там скрыто внутри. Смотри, любуйся, их тут у меня много, изрядный кусок мира, могу поделиться с кем угодно, не жалко. Недорогой поделочный камень: в жизни, особенно такой, как была у нас с тобой, полно недорогого и поделочного — но ведь настоящее, но ведь прекрасно.

Да ну тебя, не торопись. Давай полетаем, поразглядываем как следует, люблю это место, а у тебя-то тем более должен быть профессиональный интерес, а? Ну да, там впереди еще много всякого-разного. Успеем; чего-чего, а уж времени теперь...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. СЕРДОЛИК

А вторую я нашла уже у себя в комнате. Не в сундуке, хотя именно с сундука я, конечно, и начала искать — а за ставней, прислоненную к стене под углом, призванным не давать створке закрыться. Прикладное, полезное назначение для ни на что другое не годной доски. Угол между ней и краем окна представлял собой сплошную сероватую пряжу многослойной паутины.

Очистила. Да, Михайль. Но ничего особенного, проходной пейзажик, этюд, необязательный, неряшливый; Михайль умел гораздо лучше и всегда знал об этом. Ставня с опозданием, словно обдумав и решившись, начала закрываться с натужным скрипом, и я приперла ее снова, как было. Уже почти спокойно.

Там, у Таши, в ее непомерной детской с ковровыми дорожками крест-накрест и абсурдными пластиковыми сокровищами, я едва-едва удержалась — на самом краю, на изломе, на грани. Уже подплеснуло под горло, бросило в жар, закипело, забурлило раскаленной спиралью — как?!.

откуда?!! — а девчонка-идиотка молчала, вертя головой и глупо хлопая ягодными глазами, и не прекращала к тому же причесывать такую же глупую платиновую барби — схватить, отбросить, встряхнуть, заорать на пределе звука: откуда это у вас?!! когда он был здесь?!!! — я была готова, честное слово. Но удержалась, сбежала оттуда, спотыкаясь на дорожках, сминая их складками и долго, едва не оторвав ручку, дергая не в ту сторону створку двери под взглядом потрясенной Таши. Пронеслась по инерции несколько метров, свернула, остановилась за углом, опершись ладонями на шершавую стену и хватая губами сырой и стылый воздух. И ничего: отпустило, устоялось, улеглось. Даже не пробило как следует. Даже из-за такого — уже не пробивает по-настоящему.

Этим летом у них тоже ведь жил художник. Они, наверное, то и дело останавливаются здесь, художники: прикормленное место, координаты которого циркулируют, передаются по цепочке внутри локального информационного поля, каковое создает вокруг себя каждый профессиональный цех. Пленэр на станции Поддубовая-5. Тихое место, хорошая натура, жилье недорого. Михайль никогда не рассказывал: за пределами цеха такие сведения попросту теряют значение и смысл. А теперь вот я здесь — и в этом тоже нет больше ни смысла, ни особого значения.

Развернула доску лицом, в таком положении она тоже неплохо держала ставню. Нормальные художники указывают на работах дату, хотя бы год — а он только рисовал свою пубертатную монограмму. Судя по слоям плесени и паутины, эти доски провалялись тут черт-те сколько, точнее не датируешь. Можно, конечно, расспросить Отса.

Надо расспросить Отса.

Я вышла из своей каморки в неожиданный, преждевременный сумрак: ноябрьский день всегда заканчивается раньше, чем как следует начинается, натурные съемки в ноябре — экстрим не для слабонервных. Поняла, что снова не ориентируюсь здесь: уже расчерченная, размеченная, нанесенная на внутреннюю карту территория опять поплыла и растворилась, теряя очертания, возвращаясь в исходную терра инкогнита. Таша показывала мне флигель Отса, куда, кстати, нельзя идти без предупреждения, — но толку, все равно не найти, независимо от того, был бы хозяин рад мне или нет. Естественнее и разумнее просто его позвать. Почти не повышая голоса (кричать было бы совсем уж причудливо), без направления, в сизую темень, в никуда:

— Отс.

Разумеется, никто не отозвался. Он реагирует, наверное, только на голос своей матери, или жены, или кто она ему, эта старуха. Кстати, когда мы с Ташей обходили поселение, Иллэ уже не было на крыльце, нигде ее не было. Неужели в ее корзине все-таки закончились орехи?

— Вам что-нибудь нужно, Марина?

Ну вот. Могла и не сомневаться.

— Да, Отс. Поговорить с вами. Видимо, я останусь тут на некоторое время, хотелось бы обсудить детали.

— Да, конечно. Идемте.

Во мглистом сумраке Отс казался совершенно бесплотной тенью, и я даже никак не могла определить точно, с какой стороны от меня он движется длинными шелестящими шагами. Каждый раз ирреально заставали врасплох короткие прикосновения в плечо или спину, направляющие, куда идти. Взял бы уже за руку, было бы определеннее и проще. За лабиринтом по-прежнему незнакомой дороги я никак не успевала и вскоре перестала пытаться следить.

— Осторожнее, здесь крыльцо. Сейчас я включу свет.

Он исчез в ту самую секунду, когда я споткнулась, все-таки налетев на ступеньку, и чуть не клюнула носом, не ухватив никакой опоры в пустоте. И в тот же момент зажегся свет, высветив помещение впереди, как раковину. Сквозь прозрачную стеклянную дверь, через приоткрытую щель. В доме человека, который очень не любит, когда к нему приходят без предупреждения.

Сам Отс показался через пару мгновений из-за угла, электричество у него включалось где-то снаружи, наверняка одним общим рубильником на весь флигель. Взбежал на крыльцо, распахнул дверь:

— Входите, Марина.

Поднялась, мимолетно пощупав дверь: действительно, стекло, довольно тонкое и практически без рельефного рисунка. В короткой прихожей громоздились какие-то ящики, палки, корзины, стоял в углу серый мешок с длинным завернутым краем, беспорядочно толпились несколько пар обуви, лесной, залепленной грязью, листвой и хвоей. Заколебалась, разуваться ли, но Отс прошел в комнату так, и я вошла вслед за ним.

— Присаживайтесь.

У него тоже было просторно, хоть и чуть поменьше метражом, чем у Таши. Точно такие же дорожки по дощатому полу, полосами и зигзагами, контрастными под белым светом матового плафона. А по всему периметру комнаты стояли стеллажи, узкие, металлопластиковые, вплотную друг к другу, высотой до пятиметровых потолков, еще более парадоксальные, чем Ташины китайские игрушки; но теперь, после картин Михайля, меня тут уже ничто, наверное, не удивит. Все стеллажи были дробно и плотно, словно черепицей, испещрены ребрами пластиковых коробок с дисками. Один из них уже почему-то оказался у меня в руках, черт его знает, когда и как; повертела, прочла, поискала взглядом его родную свободную ячейку, вроде бы нашла, сунула, искоса глянула на Отса — кажется, не видел. Кино, DVD. Если все это дивидишки с фильмами, тут и мои наверняка есть, и все равно непонятно, когда это человечество успело снять и оцифровать столько картин. Но, скорее всего, половина все-таки музыка. Надо будет потом спросить.

— Впечатляющая у вас коллекция.

— Неожиданная, вы хотели сказать.

— И то и другое.

— Почему вы до сих пор стоите? Садитесь, я вас слушаю.

Оглядевшись, я сообразила наконец, куда сесть; до сих пор низкая кушетка попадала на слепое пятно, в зону невидимости. Отс давно уже сидел напротив, прямой и бесстрастный, освещенный безжалостно и ярко: сколько же ему примерно лет? Вдруг показалось, вернее, предположилось, что узловатые продольные морщины на его щеках — на самом деле шрамы от ран или ожогов, похожие были у одного лесовика там, в горах... Интересно, может, здесь и “Морда” тоже есть? Был же потом, после всего, небольшой тираж на DVD.