Флэшмен - Фрейзер Джордж Макдональд

Меня разместили у одного из крупнейших заводчиков округи, типичного денежного мешка старой закалки, с длинным носом и колючим взглядом, обитавшего в довольно приличном доме в Ренфрью. Он приветствовал меня на свой манер.

— Мы, вообще-то, не очень высокого мнения о военных, сэр, — заявил он, — и могли вполне без них обойтись. Но с тех пор, как благодаря мягкотелости правительства и этой чертовой Реформе мы оказались в такой жуткой переделке, нам приходиться терпеть среди нас солдат. Кошмар! Вы видели погром, который они учинили на моей фабрике, сэр? Моя б воля, половину из них тотчас отправили бы в Австралию! А другую половину — под замок, пусть посидят на хлебе и воде недельку-другую — небось, отучатся завывать.

— Вам нечего боятся, сэр, — заверил я его. — Мы защитим вас.

— Бояться? — вскинулся он. — Я не боюсь, сэр. Никогда Джон Моррисон не будет трепетать перед своими рабочими, позвольте вам заявить. А что до защиты — посмотрим.

Он поглядел на меня и презрительно хмыкнул.

Мне предстояло жить с его семьей, да и как могло быть иначе, учитывая обстоятельства, которые меня сюда привели. Мы вышли из кабинета и, пройдя через мрачный холл, вошли в гостиную. Весь дом был темным и холодным, в нем так и пахло правильностью и долгом, но, едва перешагнув порог гостиной, я позабыл обо всем, что меня окружало.

— Мистер Флэшмен, — произнес хозяин. — Это миссис Моррисон и четыре мои дочери. — И он представил их, произнося имена словно скороговорку, — Агнес, Мэри, Элспет и Гризель.

Я щелкнул каблуками и отвесил элегантный поклон. На мне был мундир, а расшитый золотом мундир и розовые панталоны Одиннадцатого гусарского были уже знамениты, и прекрасно смотрелись на мне. В ответ кивнули четыре головы и один подбородок — это миссис Моррисон, высокая тетка с клювовидным носом, делавшим ее похожей на уже начавшую терять перья хищную птицу. Я бегло исследовал дочек: Агнес, пышная и довольно симпатичная, — подойдет. Мэри, пышная и без фигуры — отпадает. Гризель, тощая, робкая и еще почти ребенок — нет. А вот Элспет оказалась совсем не похожа на других. Красивая, светловолосая, с голубыми глазами и розовыми щечками, она одна из всех одарила меня открытой улыбкой, улыбкой, которой наделены только истинные тупицы. Я тут же сделал в уме зарубку и переключил все внимание на миссис Моррисон.

Это была нелегкая работа, должен вам признаться, поскольку у нее были замашки тирана, и она смотрела на меня как на любого, кто имел несчастье быть солдатом, англичанином, да еще и человеком моложе пятидесяти лет — то есть как на легкомысленное, безбожное, бесполезное существо. Ее муж, похоже, разделял эти ее убеждения, а дочери не проронили ни слова за целый вечер. Я бы с удовольствием послал всех их к черту (за исключением Элспет), но взамен того вынужден был выказывать обходительность, скромность, даже кротость — когда дело касалось пожилой леди, — и когда мы отправились к ужину — великолепно накрытому — та даже расщедрилась на пару кислых улыбок.

Что ж, подумал я, это уже кое-что, и поднялся еще выше в ее глазах, громко сказав «Аминь» после того, как Моррисон закончил читать молитву перед вкушением пищи. Решив ковать железо, пока горячо, я тут же поинтересовался (а дело было в субботу), во сколько часов состоится воскресное богослужение. После этого Моррисон зашел так далеко, что даже сказал мне пару любезных слов, но все равно я почувствовал облегчение, удалившись в свою комнату, хоть ту можно было сравнить скорее со склепом, чем с жилым помещением.

Вас, возможно, удивляет, почему я терпел такие мучения, стараясь угодить этим пуританским остолопам? Ответ кроется в том, что я всегда стараюсь создать о себе наилучшее впечатление у людей, которые могут быть мне полезны. А поскольку я положил глаз на мисс Элспет, без благорасположения ее матери у меня не было никаких шансов.

Так что я возносил вместе с семьей молитвы, сопровождал их в церковь, слушал пение мисс Агнес по вечерам, помогал мисс Гризель с уроками, старался поддерживать беседу с миссис Моррисон — оная сводилась к сплетням и злопыхательству по отношению к ее знакомым из Пэйсли, был посвящен мисс Мэри в таинства разведения садовых цветов, и терпел брюзжание старого мистера Моррисона по поводу состояния дел в торговле и некомпетентности правительства. Среди этих «бурных» радостей солдатской жизни мне иногда удавалось перекинуться словечком мисс Элспет, и я обнаружил, что ее умственные способности не поддаются никакому описанию. Но она была так желанна, и при всей ее набожности и страхе перед адским пламенем, с детства вколачиваемых в нее, в ее улыбке и очертаниях нижней губы мне почудились какие-то проблески игривости, и уже через неделю я был уверен, что она влюблена в меня по уши. И неудивительно: такие головокружительные и статные молодые офицеры — большая редкость в Пэйсли, а кроме того, я был само очарование.

Как бы то ни было, «присесть — не значит прыгнуть», как говорят в кавалерии, а моя проблема заключалась в том, чтобы встретиться с мисс Эдит в подходящее время в подходящем месте. Весь день я проводил в напряженных занятиях с милицией, а вечером родители сидели над ней, как приклеенные. Хуже всего, думал я, что они, похоже, уже достаточно доверяли мне к тому времени, и от этого мое нетерпение только усиливалось, а желание становилось почти неудержимым. Случай распорядился так, что ее отец самолично помог привести дело к благополучному разрешению, — и изменил тем самым всю мою жизнь, да и ее тоже. И все это потому, что Джон Моррисон, похвалявшийся своим бесстрашием сделался вдруг кротким, как ягненок.

Это произошло в понедельник, девять дней спустя после моего прибытия. На одной из фабрик началась свара: молодому рабочему оторвало станком руку, его товарищи подняли большой шум, митингующие выплеснулись через фабричные ворота на улицы города. Этим бы все и закончилось, если бы какой-то придурок из муниципалитета не потерял голову и не затребовал вызвать войска «для подавления очага бунта». Я отправил присланного им гонца восвояси, во-первых, потому что не видел опасности от митингующих — хоть там было в избытке потрясаний кулаком и обещаний оторвать головы, — во-вторых, потому что не в моем обычае наживать самому себе головную боль.

Митинг, как и следовало ожидать, разошелся, но не ранее, как тот самый чиновник устроил панику, распорядившись запереть все лавки и закрыть окна ставнями, и натворив еще бог знает сколько глупостей. Я прямо в глаза заявил ему, что он идиот, отдал сержанту приказ распустить милицию по домам (но быть готовыми прибыть по первому зову), и поскакал в Ренфрью.

Там я обнаружил Моррисона в состоянии крайнего отчаяния. Он поглядел на меня из-за двери, бледный, как мел, и спросил:

— Именем господа, скажите, они идут? Почему вы не во главе своих войск, сэр? Неужели нас всех убьют из-за вашей халатности?

Я ясно дал ему понять, что никакой опасности нет, а если она и есть, то его место — на фабрике, а обязанность — поддерживать порядок среди своих рабочих. При этих словах он истерически засмеялся. Будучи сам недюжинным трусом, я никогда не видел такого испуганного человека, могу заявить со всей ответственностью.

— Мое место здесь, — заныл он. — Я должен защищать мой дом и близких!

— Мне казалось, они сегодня в Глазго, — сказал я, входя в холл.

— Моя крошка Элспет осталась здесь, — простонал он. — Если толпа ворвется сюда…

— О, боже, — вскричал я, выведенный из терпения идиотами типа того чиновника и Моррисона. — Да нет никакой толпы. Все разошлись по домам.

— И вы думаете, они там останутся? — завопил Моррисон. — О, они ненавидят меня, мистер Флэшмен, будь они прокляты! Что будет, если они придут сюда? Что будет со мной и моей бедной крошкой Элспет?

Бедная крошка Элспет сидела у окна, любуясь на свое отражение в стекле и не обращая внимания на шум. При взгляде на нее мне пришла в голову превосходная идея.

— Если вы так волнуетесь за нее, почему бы вам не отослать ее в Глазго, к остальным? — спросил я, стараясь не подать виду.