Осень надежды - Александр Аде

Произнеся мысленно таковы слова, вытаскиваюсь во двор, засовываюсь в свою машинешку, с которой в последние годы сросся так, что не разрубить, и направляю «копейкины» колеса к художественному салону.

Салон – сказано слишком круто. Скромный зальчик, стены сплошняком обвешаны полотнами. Есть тут и гламурные штучки-дрючки, вроде тех, что продаются на нашем «арбате», только повыше качеством (Сверчок, прости!), и бешеные мазюки, которые я понять не в состоянии – должно быть, в силу своего невежества.

«Неизвестная» – насколько могу судить – выделяется сильно. И стильно. В тяжелой резной раме она выглядит просто шедевром, честное пионерское! Но не это главное, ребята. Лицо на картине действительно другое. И я тотчас узнаю его.

Это актрисуля, шестая жена Ионыча!

К раме присобачена бумажка, на которой печатными букавами выведено название картины: «Моя Неизвестная», имя автора: Сергей Ракитский и цена с пятью нулями. Ну да здесь, как я уразумел, дешевое – в смысле стоимости – не выставляется.

Тут же неслышно ошивается продавщица, дамочка лет сорока, не более, но какая-то допотопная, типичная училка Марь Иванна из черно-белого кино тридцатых годов. И как только хозяина салона угораздило ее нанять?

– Мне ужасно понравилась одна картинка, – принимаюсь насвистывать любезно. – Чувствуется, что художник классный. А я как раз собрался жене к дню рождения подарить ее портрет. Как бы мне узнать координаты мастера, чтобы связаться?

Строго поджав сухие тонкие губки – вот-вот начнет меня распекать, как нерадивого школяра, она просит немного обождать и скрывается за дверкой. Минут через пять возвращается, торжественно неся крошечный листочек, на котором педантичным педагогическим почерком выведен номер мобильника автора «Моей Неизвестной».

Из «копейки» звоню ему.

– Слушаю, – голос негнущийся, пронзительный, как звук бензопилы. Не таким представлял я голосок виртуоза кисти и карандаша.

Повторяю легенду о дне рождения супруги.

– А вам известны мои расценки? – жестко интересуется Сергуня. – Если намерены получить приличный результат при наименьших затратах, разговор теряет смысл. В таком случае отправляйтесь на местный «арбат». Возможно, вам повезет, и портрет окажется даже похож на оригинал. Мои работы стоят дороже. И намного. Но, – быстро добавляет он, – цена вполне соответствует качеству.

– Как-нибудь договоримся, – небрежно говорю я, точно швыряю пачку «зеленых».

– Что ж, прекрасно, – слегка смягчается он, – тогда мы можем обсудить конкретные детали.

– Предлагаю встретиться в нейтральных водах. В «Двух бойцах». Часов в восемь. Не против?

Он не возражает.

В ресторанчике «Два бойца», название которого навевает воспоминания о старом добром фильме, обыкновенно собираются крепкие немногословные мужики с широченными плечами. Насколько мне известно, хозяин заведения в молодости занимался боксом… или борьбой. Воздух здесь словно пропитан мужским потом.

Отчего появляется это ощущение, сказать не могу. То ли от снимков на стенах (свирепые схватки и исступленное ликование победителей). То ли от висящей на гвоздике парочки боксерских перчаток. То ли от пластмассовых манекенов, застывших в нишах в стойках боксеров и борцов. Расположился боевой ресторан на тихой улочке, застроенной разноцветными особнячками.

Я прибываю чуть раньше условленного срока. А ровно в двадцать ноль-ноль, опровергая общепринятую точку зрения, что художники (как и вообще люди искусства) – ребята рассеянные и необязательные, появляется Сергуня Ракитский.

Будучи рядовым обывателем, далеким от сферы изящного, я ожидал, что передо мной предстанет длинноволосый эстет, с бородой или без – и на тебе! Типичный бизнесмен. Менеджер. Стального колера костюм и белая сорочка с воротником-стойкой. Возраст – около сорока. Худощавый, стремительный. Острижен бобриком, под Керенского. Лицо жесткое, аскетичное, с волевым подбородком, точно вырезанное из твердого дерева. Глаза глубоко утоплены в глазницы, как патроны – в стволы, и смотрят оттуда пристально и недобро. Губы сложены в приветливую улыбку.

Первым делом заявляет:

– Ваш портрет я бы написал.

Ага, этого счастья мне только недоставало! Кстати, в свое время и Анна хотела изобразить мою мордаху в цветах и красках, и Сверчок намыливался увековечить – не дался. Я не поп-звезда, я и фоткаться не особенно люблю, а ведь это секундное дело, мгновение. А тут требуется оцепенеть на несколько часов. Нет уж, фиг! Между прочим, натурщикам за это деньги платят.

– Конкретно сейчас я намерен заказать только портрет жены, – заявляю с чарующей ухмылкой. – А там поглядим.

– Жаль, – в его зенках, надежно упрятанных в недра черепа, появляется искренняя печаль по потерянным баксам.

Полушепотом, чтобы не нагружать посторонние уши, он называет цену, надо признать, нехилую. Поторговавшись, заставляю его немножко скостить сумму, и мы ударяем по рукам.

– Теперь, – продолжает он, – мне пора познакомиться с вашей супругой и обсудить, когда она сможет позировать.

И тут я его огорошиваю.

– Видите ли… Я бы желал, чтобы портрет был для жены сюрпризом.

– То есть как это? – в его голосе – нотки тихого изумления, граничащего с опупением.

– Нарисуете ее по фотографии. Сегодня же пороюсь в альбомах и найду самую клевую фотку.

– Послушайте, это несерьезно, – принимается, как последнего придурка, увещевать меня Сергуня. – Художники моего уровня не пишут портреты со снимков.

– Я, конечно, в вашем искусстве профан, – упрямо гну свою линию, – но могу поспорить: рисовать с фотки куда проще. Живой человек крутится туда-сюда, а на карточке он неподвижный. Бери да срисовывай, какие проблемы?

Во взгляде, который он кидает на меня, сквозит затаенная неприязнь, но длинные пальцы задумчиво теребят салфетку: парню явно не хочется терять плывущие в руки башли.

– Надо подумать… – произносит нехотя, не желая сдаваться сразу. – Вот что. Позвоните завтра… или послезавтра. – И протягивает мне визитку.

Ого, член Союза художников! Впечатляет.

Слегка перекусываем и выпадаем в дождливый вечер, похожий на ночь. Прощаемся. Ракитский садится в «тойоту» цвета воронова крыла, чем опять меня разочаровывает. Что ж такое, пацаны! По моим понятиям у художника и авто должно быть особым, огненно-красным, например. Или ретро. Или, на худой конец, размалеванный утиль. Похоже, Сергуня в своей гильдии явный выродок, хотя рисует – дай Бог каждому.

Запомнив, на всякий случай, номер «тойоты», козыряю двумя пальцами и направляюсь к своей тачке – не спеша, чтобы Сергуня не понял, что клиент ездит на подержанной «копейке». Дожидаюсь, когда машинешка Ракитского отчалит, впрыгиваю в «копейку» и лечу следом за эффектной кормой.

Откатываются назад, в прошлое, бессчетные радужные огни городского центра – и мы (сначала Сергуня, а за ним и я) оказываемся на юго-западной окраине мегаполиса. Кругом исполинские бетонные заборы еле видимых во мраке «брежневок», в которых прямоугольными светлячками горят окошки. Сергуня оставляет свою «тойоту» пастись неподалеку от подъезда, а сам скок на крыльцо, скользь в дверь – только я его и видел.

Нынче установить адрес человечка не составляет особого труда, так что я знаю точно: Сергуня привез меня к собственному дому.

Сижу в «копейке», как король на аменинах, размышляя об отвлеченных материях и отчаянно надеясь на авось. Но авось так и не появляется до самой ночи. Вздохнув, завожу мотор и убираюсь восвояси несолоно хлебавши.

На следующий день опять занимаю наблюдательный пост неподалеку от шестнадцатиэтажки, в которой живет Сергуня. Около десяти утра живописец показывается на улице, залезает в «тойоту», катит в сторону центра города и паркуется перед входом в гигантское серо-коричневое здание, где (на первом этаже) поместился солидный банк. И пропадает в подъезде.

Жду час, второй, третий, четвертый… Появляется. Снова засовывается в «тойоту». Но теперь его маршрут короче: парнишка заворачивает в ресторан восточной кухни. Затем возвращается в угрюмую громаду и снова застревает надолго. И я – со стопроцентной гарантией – смею предположить, что здесь его мастерская.

Возникает он уже в потемках и отправляется домой. Проторчав часа два под его окнами, уматываю в свое логово, к Анне, так ничего и не выяснив.

Это было вчера, во вторник, 14-го октября. Сегодня, проклиная Ионыча – коллекционера картин и юных жен, шкодливую актрисулю, Сергуню и себя самого, опять стерегу художника у подъезда его дома.

Утро мутное, пасмурное, дороги еще не высохли после ночного дождя. Наш Крамской номер два почему-то не выходит. И – в одиннадцатом часу – понимаю, почему.

Сначала во двор изысканно вползает «пижончик» и паркуется невдалеке от моей «копейки», затем из него выпархивает актрисуля и влетает в подъезд, за которым я наблюдаю. Теперь одежонка на ней – от курточки до сапожек – фиалковая.