Ярость жертвы - Анатолий Афанасьев

— Саша, я очень испугалась. Знаешь, в животе так все обмякло, и, кажется, я описалась.

Бандиты повалили ее на пол, один уселся на плечи, зажав ее между ног, а второй потребовал, чтобы она сделала ему минет. От страха Катя его укусила, но не поняла за что, за что–то мягкое. После этого они начали пинать ее ногами, приговаривая: «Не кусайся, сучка, не кусайся, зубы вырвем!» Но били не очень сильно, больше для потехи. Только один раз тот, которого она укусила, увлекся и с криком: «Посылаю под штангу!» врезал ей ботинком в лицо. Катя потеряла сознание, а когда очнулась, то одна лежала в темноте под батареей. Сумочку и продукты они унесли с собой. Кое–как Катя доползла до пятого этажа, отперла квартиру, и вот… Но еще вот что важно: когда они ее метелили, один сказал: «Передай своему кобельку, это только аванс!»

— Ты понимаешь что–нибудь? — спросила Катя. — Что значит — аванс? Они еще меня будут бить?

— Не думаю. Скорее, теперь на меня переключатся.

Как бы для того, чтобы подтвердить мои слова, затарахтел телефон и тот же подонок, который звонил на днях, слащавым голосом поинтересовался:

— Ты зачем, гнида, полторы тысячи взял? Чтобы папу за нос водить?

— А кто твой отец? Орангутанг или крокодил?

— До скорой встречи, — пообещал звонивший и повесил трубку.

Посреди ночи мы занялись любовью, и честное слово, такого со мной еще не было. Если мы не развалили кровать, то только потому, что она была куплена еще в те незабвенные времена, когда человек человеку был друг, товарищ и брат.

Глава восьмая

— Отвезу тебя домой, — сказал я Кате за завтраком. — Отлежишься денек–другой. Тем временем все уладится.

— Что уладится?

Она уже позвонила на работу и предупредила, что заболела.

— Что уладится, Саша? — повторила она.

Я помешивал сахар в кофе серебряной ложечкой и старался на нее не смотреть, потому что, когда смотрел, она мгновенно поворачивалась боком.

— Да пропади оно все пропадом. Сегодня же дам отбой. Кстати, ты зря стесняешься. Синяки украшают женщину. Это очень современно. Вроде кожаной тужурки.

— Хочешь отказаться от проекта?

Пора было вспылить, и я вспылил:

— Миленькая, какой, к черту, проект! Они нас пристукнут, как двух кроликов, вместе или по очереди. Как им заблагорассудится.

Теперь она глядела на меня в оба глаза, темный огонь завораживал меня.

— Саша, ты такой трус?

— Думай как хочешь. Я только не понимаю, из- за чего ты–то переживаешь? Тебя каким боком касается проект?

— Тебе дорога эта работа, а ты дорог мне. Я ведь тебя полюбила.

Ничего не скажешь, умела она облекать свои мысли в простые, но исчерпывающие слова.

— Прошу тебя, Катя, оставь. Я все сам улажу. Сегодня же улажу… А мы с тобой давай–ка слетаем на юг. Я знаю одно хорошее местечко. У тебя когда отпуск?

— Ты себе не простишь, если откажешься от этой работы.

У меня была когда–то жена, которую я любил, и были другие женщины, с которыми я спал, но все они были чужие. Это рано или поздно обнаруживалось. С ними было тяжело, потому что приходилось много врать, чтобы наладить хоть какой–то бытовой контакт. Катя была вся моя, как рука или сердце, не прошло двух дней, как я это почувствовал. Ощущение того, что она принадлежит мне вся целиком, было слегка жутковатым. Словно она знала какую–то про меня сокровенную тайну, которую и сам я когда- то знал, которой упивался, но однажды забыл и вспомнить больше не мог.

— Будешь зудеть, поссоримся, — сказал я. — Тебе это надо?

— Милый, не так просто поссориться со мной, — улыбнулась она.

Через час я высадил ее из машины в Текстильщиках, взяв слово, что она носа не высунет из родительского дома без моего разрешения.

Сам поехал в мастерскую, оторвал ребят от дела и рассказал им все как на духу. Неприятные новости они восприняли довольно хладнокровно.

— Ну, сволочи! — сказал Зураб. — Жить не дают и работать. Обложили, как волков.

Коля Петров заметил:

— Совсем будет худо, если отберут аванс.

Из мастерской отправился в министерство к Гас- паряну. Удачно просочился внутрь и молча положил перед ним золотой портсигар.

— Понимаю тебя, — сказал Гаспарян, непривычно задумчивый. — Но проблема уже снята. Больше вам не будут чинить препятствий. Спокойно продолжайте работать.

— Препятствия — ерунда. Жить охота.

— Ни к чему такой трагический тон, — Гаспарян усмехнулся снисходительно. — Обыкновенное недоразумение. Везде есть горячие головы. Но вопрос, повторяю, улажен. Я мог бы посвятить тебя кое в какие тонкости, но не уверен, что это необходимо. В двух словах так: у меня есть недоброжелатели, которые решили насолить вот таким необычным способом. Ну чисто по–детски. Дескать, нам не угодишь — не будет у тебя дачи. О, если бы ты знал, Каменков, какие затейливые интриги плетутся иной раз в этих кабинетах. Впрочем, я и сам удивлен, что они прибегли к пещерным методам.

— Кто — они?

Гаспарян постучал карандашиком по мраморной столешнице, и я понял, что зарвался. Острым взглядом он предупредил: сюда не лезь. Но заговорил мягко:

— Давай забудем об этом, хорошо? Подарок возьми, не обижай… Ладно, расскажи лучше, как продвигаются дела, — взглянул на ручные часы. — Еще есть шесть минут.

— Работа идет по плану, но в такой обстановке…

— Хочешь разорвать контракт?

Глаза его брызнули льдом. Любопытно было видеть, как из–под маски респектабельного чиновника неуловимо клацнули челюсти крупного хищника.

— Я хочу гарантий безопасности. Мне и моим людям.

— Каменков, миром правят деньги, а они у нас есть. Понимаешь, о чем я?

— Пожалуй.

— Когда можно посмотреть эскизы?

— Через три дня.

— Забери портсигар… Да, и вот что. Я договорюсь с органами, пришлют вам пару человечков для охраны. Ну, давай лапу, архитектор!

Из министерства я поехал в «Факел», к Огонько- ву. По дороге из автомата позвонил Кате. Она сама сняла трубку.

— Что поделываешь? — спросил я, мгновенно разомлев от ее чудного голоса.

— Жду твоего звонка. Соскучилась — ужас!

— У меня хорошие новости. Начальник обещал, больше пока бить не будут.

— Здорово! Вечером увидимся, да?

— Вряд ли. Скорее всего, заночую в мастерской.

— Ой, а завтра?

— Я позвоню попозже. Ты поспи.

— Я не хочу спать!..

С глупой улыбкой, самодовольный и энергичный, я вошел в кабинет шефа. У него сидели двое крутошеих молодых людей с добродушными физиономиями бенгальских тигров. В их роде занятий можно было не сомневаться. При моем появлении они синхронно сдвинулись ко мне, как две скалы.

Георгий Саввич велел им пожать мне руку.

— Самый ценный наш кадр, — объяснил тиграм. — Его трогать нельзя.

Тигры важно закивали, и он отпустил их властным движением руки.

— Ну чего ты все бродишь? — ворчливо обратился ко мне. — Чего не работаешь?

Я рассказал ему о вчерашнем происшествии и о том, как побывал у Гаспаряна.

— Ну и что Гаспарян?

— По–моему, он где–то в облаках витает. Как и вы, Георгий Саввич.

— Напротив, он в полном порядке. Я тоже с ним пообщался. Похоже, тревога ложная.

— Нельзя ли поподробнее?

Прежде чем ответить, Огоньков кликнул свою новую секретаршу, бабу Зою, и велел подать кофе и бутерброды. Зоя презрительно фыркнула. Эту сорокалетнюю бесприданницу шеф переманил из Госкомимущества, где она, по слухам, ублажала чуть ли не самого Чубайса, и очень этим гордился, хотя в душе, видно, понимал, что сделал что–то не то. От женщины в Зое сохранилось только то, что она носила юбку, все остальное было от Госкомимущества. Я бы не рискнул остаться с ней наедине в темной комнате. Уверен, что вышел бы без трусов. И никто из нормально опасливых людей не рискнул бы, кроме Георгия Саввича. Чтобы как–то сгладить свой промах, он уверял, что у нее есть много достоинств, например, не курит и не пьет водку. Но и это было вранье. От бабы Зои за версту разило анашой, и в графине у нее вместо воды была перцовая настойка.

Через минуту она вернулась с подносом, на котором стояла чашечка кофе и тарелка с бутербродами. Не глядя в мою сторону, пробурчала:

— Тебе не хватило, кипяток кончился.

— Спасибо, Зоя Павловна! А я кофе и не пью днем. Как вы всегда угадываете?

— На всех не напасешься, — продолжало скрипеть удивительное создание. — Отпускают по тыще на день, а угощения требуют, как в ресторане. Видали! Кофе, коньяк, может, еще птичьего молока подать за те же деньги?

Договаривала уже в дверях, провожаемая нашими восхищенными взглядами.

— Повезло вам, Георгий Саввич! Может, она одна такая на всем свете.

Шеф поднял палец в потолок: