Гибель и возрождение - Йен Пирс

Флавия практически не трогала Бартоло, лишь иногда для порядка выписывала ему штраф за мелкие провинности. Как правило, жертвами его махинаций становились иностранцы, а надувательство чужеземцев являлось национальной традицией, идущей из глубины веков. Полицейские были не в силах ее побороть. Даже просто втолковать согражданам, что обманывать доверчивых иностранцев некрасиво, являлось непосильной задачей.

Гораздо важнее для Флавии было то, что Бартоло представлял собой неиссякаемый источник ценнейшей информации и никогда не обманывал ее лично, по крайней мере ей так казалось.

Сегодня она обошла полдюжины своих подопечных, задавая им один и тот же вопрос: не знают ли они о готовящемся налете на монастырь?

— Какой именно?

Сан-Джованни, — в седьмой раз повторила она, сидя в задней комнате небольшой галереи Бартоло на виа дей Коронари. — К нам поступил анонимный звонок, но больше ничего не сказали. Вот мы и гадаем: шутка это или нет? Смущает то, что в обители имеется только одна стоящая картина, но ее невозможно вынести. Сейчас она находится на реставрации.

— А кто реставратор?

— Какой-то Менцис.

Бартоло подался немного вперед и выпрямился, затем кивнул:

— Понятно. Боюсь, не смогу вам помочь. Я не слышал о налете. Расскажите, что вам еще известно об этом.

— Да практически ничего. Вам, случайно, не знакомо имя Мэри Верней?

Бартоло нахмурился, пытаясь угадать, с какой целью был задан вопрос. Лицо Флавии оставалось непроницаемым, и он отрицательно покачал головой.

— Кто она?

— Профессиональная воровка. Очень ловкая.

— Ясно, — осторожно произнес он.

Просто поразительно: как только речь заходит о грабителях, все галерейщики мгновенно утрачивают свою обычную жизнерадостность.

— А что она сделала? — поинтересовался Бартоло. Флавия поведала ему о «подвигах» этой почтенной женщины, и Бартоло изобразил непритворное удивление.

— Господи помилуй. Вы уверены? А я-то все терялся в догадках, куда же подевался тот Вермеер.

— Теперь вы знаете. Так вы не слышали о ней?

Имя ее мне не знакомо. Периодически до меня доходит информация, что тот или иной человек может выполнить подобный заказ, но я, как правило, пропускаю ее мимо ушей — ведь я не веду сомнительных дел. К тому же эти люди редко оправдывают свою блестящую репутацию.

— Она — исключение из этого правила. И она сейчас в Риме.

— Понятно. Вы думаете, она подбирается к этому Караваджо?

— Как знать?

— Хм. Я поспрашиваю, если хотите. Но обещать ничего не могу. Я сам впервые услышал об этом монастыре всего неделю назад.

Флавия отставила тарелку и откинулась на спинку стула, чтобы официанту было удобнее убрать ее со стола.

— Неделю назад? А что у нас было неделю назад?

— Менцис.

— Ах вот оно что. Я заметила, вы изменились в лице, когда я назвала его имя.

— Неудивительно. Это очень кстати, что вы пришли ко мне. Я рассчитываю на вашу помощь. Менциса нужно остановить.

— В каком смысле?

— Я говорю о Фарнезине8.

— А что с ней такое?

Бартоло вздохнул:

— Вы, похоже, совсем не следите за новостями. Неужели вы не слышали о проекте «Фарнезина»? Обновление и восстановление фресок Рафаэля. В частности, «Галатеи».

— Все, вспомнила.

— Хорошо. «Галатея» — шедевр, и ее восстановление — крупнейший проект за последние годы. Министерство выделило на него огромные деньги. Теперь встал вопрос, кто возглавит реставрационные работы. Есть два кандидата: Дэн Менцис и мой друг Джанни Донофрио. Менцис собирает голоса в свою пользу и говорит, что проект должен возглавить человек с мировым именем — это он о себе. Он уже нашел каких-то американцев, которые готовы пожертвовать на проект большие средства. Конечно, мой бедный Джанни не в состоянии предложить такой вариант. Менцис готов использовать грязные методы, до которых Джанни никогда не опустится.

— Расскажите мне подробнее о вашем друге.

— Джанни — вольный художник, сейчас у него заказ в Боргезе. Они с Менцисом работают в разной манере и в разной традиции. Джанни никогда не изучал общую теорию реставрации и тому подобную чепуху.

— Понятно. Кустарь-одиночка против профессионала?

Бартоло кивнул:

— Понимаете, у них это семейное дело. Реставраторы Донофрио на протяжении многих поколений совершенствовали свое мастерство, они известны с начала девятнадцатого века. Все мужчины их рода осваивали это хорошее, достойное ремесло.

— Не всегда достойное, — пробормотала Флавия.

— У всего есть своя изнанка, — согласился Бартоло. — Но я говорю о том, что Джанни использует веками испытанные методы и чрезвычайно бережно относится к картинам. У них тесный menage a trois9, если вы понимаете, что я имею в виду, — художник, холст и реставратор. Связь между ними очень хрупкая, реставратору следует быть предельно скромным и деликатным; он ни в коем случае не должен подменять собой художника. Представьте, что картина — распавшаяся супружеская пара. Задача реставратора — восстановить гармонию между партнерами — художником и его произведением, а не вклиниваться между ними или пытаться занять чье-то место. Он должен быть исполнительным слугой, но никак не повелителем.

— Угу.

— Старый Джованни, отец Джанни, в этом отношении был просто совершенством. Он был идеальным реставратором. Не позволял себе ни одного лишнего мазка. Он возвращал картине первоначальный вид, а не переписывал ее. Понимаете разницу? Он и по характеру был такой: приятный мягкий человек, не выставляющий свои достижения напоказ. Он относился к полотнам как семейный доктор. Когда я давал ему картину, он уносил ее к себе в студию и несколько месяцев присматривался, пытаясь уловить ее настроение. Только после этого он приступал к работе. А работал… с таким благоговением, какого теперь не встретишь.

— Думаю, у него был нелегкий характер, — заметила Флавия.

О нет, у Джованни имелся только один недостаток — чрезмерная щепетильность. Если бы он захотел, мог стать величайшим имитатором своего поколения. Сколько раз я делал ему намеки — показывал старую копию и говорил: «Как было бы здорово снова увидеть этого Маратти10 во всем блеске!» А он неизменно качал головой, извинялся и говорил, что, по его мнению, это не Маратти. Он прекрасно понимал, чего я от него хотел, но ни разу не поддался на провокацию. Был совершенно неподкупным человеком.

— А его сын? Он другой?

— Молодой Джанни? О нет. Не совсем. Теперь уже нет. В молодости, лет двадцать назад он мог немного… э-э… улучшить изображение, но не больше, чем остальные. С годами он стал настолько походить на отца, что это даже пугает. Иногда, встречая его, я начинаю моргать, забывая, какой сейчас год. У них и манера письма совершенно одинаковая. В работе Джанни полагается только на собственный опыт и мастерство. В отличие от некоторых…

— Вы имеете в виду Дэна Менциса?

— Его. В то время как Джанни пытается возродить картину к жизни, Менцис ее убивает. Он как палач отсекает замысел автора. Везде пишет себя. Что бы ни попало к нему в руки. В настоящий момент мы имеем Сикстинскую капеллу Дэна Менциса, ранее приписываемую Микеланджело. К счастью, у наших чиновников хватило здравого смысла не отдать ему весь проект целиком. Или, например, «Дева Мария и святой Иоанн» Дэна Менциса, ранее приписываемая Рафаэлю. Таков его стиль. Уж лучше нанять профессионального копииста — тот хоть не будет врать, что возвращает произведению первоначальный облик.

— Вы считаете, Менцис полностью переписывает картины?

— Переписывает? Послушайте, если в галерею ворвется какой-нибудь псих и обольет кислотой самую прекрасную картину в мире, ваш босс Боттандо будет землю рыть, пока не упечет мерзавца за решетку. А Менцис делает это постоянно и совершенно безнаказанно. Это лицензированный вандал. Несколько месяцев назад я ездил в Нью-Йорк, и мне попалась на глаза «Святая Вероника» Мартини, которую только что отреставрировал Менцис. Я чуть не заплакал, клянусь вам. Она смотрелась как девица из «Плейбоя». Куда подевались все эти тонкие переходы цвета, световые нюансы, блики — словом, все то, что отличает посредственную картину от истинного шедевра? Все, все, говорю вам, ушло — остался только Менцис со своей грубой мазней. Я просто онемел.

— У вас и сейчас дрожит голос.

— Мы должны остановить его, — повторил Бартоло. — Если он приберет к рукам Фарнезину, это будет величайшим злодеянием со времен разграбления Рима.

— «Мы» должны?

— Послушайте, Флавия, я еще ни разу не обращался к вам с просьбой.

— Правда?!

— Это были мелочи, и взамен я давал вам море информации.

Флавия неохотно кивнула.

— Помогите нам.

— Каким образом?

— О, ну не мне вас учить. У вас есть что-нибудь на этого человека? Что-нибудь такое, что помогло бы нам его скомпрометировать?