Любовница смерти - Борис Акунин

И главную опасность, конечно, представляет собою сам Дож. Я Вам уже описывал эту страшную фигуру, но с каждым днем она всё более раскрывается предо мной в своем сатанинском величии. Это упырь, вампир, василиск! Истинный ловец душ, так искусно подчиняющий окружающих своей воле, что, ей-богу, даже Вам до него далеко.

Недавно у нас появилась новенькая – смешная и трогательная девочка, приехавшая откуда-то из Сибири. Наивна, экзальтирована, голова полна всякой блажи, модной среди нынешней молодежи. Если б не угодила в наш клуб, то со временем перебесилась бы, вошла в возраст и стала такой, как все. Обыкновенная история! Но Дож вмиг опутал ее своей паутиной, превратил в ходячий автомат. Это произошло на моих глазах, в считанные минуты!

Безусловно, этому безумию необходимо положить конец, но обычное арестование тут не годится. Арест только сделает из Дожа трагическую фигуру, а уж во что превратится публичный суд и представить страшно! Этот человек живописен, импозантен, красноречив. Да после его выступления на судебном процессе этакие «любовники» заведутся у нас в каждом уездном городишке.

Нет, этого монстра необходимо развенчать, растоптать, выставить в жалком и неприглядном свете, чтобы раз и навсегда вырвать его ядовитое жало!

Да и за что, собственно, Вы могли бы его арестовать? Ведь создавать поэтические кружки законом не возбраняется. Выход один: я должен выявить в действиях Дожа corpus delicti и доказать, что этот господин осознанно и злонамеренно склоняет некрепкие души к страшному греху самоубийства. Лишь тогда, когда мне удастся раздобыть верные улики, я выдам Вам и имя, и адрес Дожа. Но не раньше, не раньше.

К счастью, меня не подозревают в двойной игре. Я намеренно строю из себя горохового шута и даже получаю род болезненного удовлетворения от нескрываемо презрительных взглядов, которыми одаривают меня некоторые наши умники во главе с самим Мэтром. Ничего, пусть считают жалким червяком, это удобней для моих целей. Или я и есть червяк? Как Вам кажется?

Ладно, passons. Корчи моего израненного самолюбия не имеют никакой важности. Меня мучает совсем другое: после страшной смерти Аваддона у нас образовалась очередная «вакансия», и я с тоской жду, что за новый мотылек прилетит опалить крылышки на этом адском огне…

Оскорбленный, но искренне уважающий Вас

ZZ

28 августа 1900 г.

Глава вторая

I. Из газет

Итак, свершилось! Вашему покорному слуге удалось проникнуть в святая святых глубоко законспирированного клуба самоубийц, который вновь заставил всех говорить о себе после недавней гибели 23-летнего студента M-го университета С. Описание того, как мне удалось преодолеть все хитроумные препоны и непреодолимые препятствия, дабы достичь заветной цели, могло бы стать сюжетом для захватывающего романа. Однако, связанный словом, я буду молчать и сразу оговорюсь для г. г. полицейских: никогда и ни при каких обстоятельствах, даже под страхом тюремного заключения. Лавр Жемайло не выдаст своих помощников и информантов.

Моя встреча с верховным жрецом зловещей секты смертепоклонников состоялась в темном и мрачном подземелье, местонахождение которого осталось для меня тайной, поскольку мой чичероне доставил меня туда с повязкой на глазах. Я ощущал запах сырой земли, несколько раз по лицу задела свисающая со свода паутина, а один раз мимо с отвратительным писком пронеслась летучая мышь. После такой прелюдии я рассчитывал увидеть какой-нибудь жуткий склеп с осклизлыми стенами, но, когда повязку сняли, меня ждало не лишенное приятности разочарование. Я находился в просторной, прекрасно обставленной комнате, напоминающей гостиную в богатом доме: хрустальная люстра, книжные полки, стулья с резными спинками, круглый стол из тех, что используют при спиритических сеансах.

Мой собеседник велел называть его «Дож». Он, разумеется, был в маске, так что виднелись только длинные белоснежные волосы, седая бородка и необычайно острые, вернее даже сказать пронизывающие глаза. Голос у Дожа оказался звучным и красивым, а по временам чарующим. Вне всякого сомнения это человек талантливый, незаурядный.

– Я знаю вас, г-н Жемайло, как человека чести и только поэтому согласился с вами встретиться, – так начал разговор мой таинственный собеседник.

Я поклонился и еще раз пообещал, что «Любовники Смерти» могут не опасаться нескромности или нечестной игры с моей стороны.

Наградой за обещание была пространнейшая лекция, которую Дож прочел мне с необычайным красноречием, так что я поневоле заслушался. Попробую пересказать содержание этой эксцентричной проповеди собственными словами.

Истинная отчизна человека, по утверждению почтенного Дожа, не планета Земля и не состояние, которое мы именуем «жизнью», а нечто совершенно противоположное: Смерть, Чернота, Небытие. Мы все родом из этой сумеречной страны. Там мы обретались прежде, туда вскоре и вернемся. На краткий, несущественный миг мы обречены пребывать на свету, в жизни, в бытии. Именно обречены, то есть наказаны, отторгнуты от лона Смерти.

Все без исключения живущие – отсевки, отбросы, преступники, осужденные на каждодневную муку жизни за какое-то забытое нами, но, должно быть, весьма тяжкое прегрешение. Одни из нас менее виновны и потому приговорены к короткому сроку. Такие возвращаются в Смерть младенцами. Другие, более виновные, осуждены на тяжкие каторжные работы продолжительностью в 70, 80, а то и 100 лет. Доживающие до глубокой старости – злодеи из злодеев, не заслужившие снисхождения. И все же рано или поздно Смерть в бесконечной милости своей прощает каждого.

Тут ваш покорный слуга, не выдержав, прервал оратора.

– Любопытное суждение. Стало быть, жизненный срок назначен нам не Богом, а Смертью?

– Пускай Богом – называйте как хотите. Только Судия, которого люди нарекли Богом – отнюдь не Господь Всемогущий, а всего лишь причетник, состоящий на службе у Смерти.

– Какой жуткий образ! – воскликнул я.

– Вовсе нет, – утешил меня Дож. – Бог суров, но Смерть милосердна. Из человеколюбия Она наделила нас инстинктом самосохранения, чтобы мы не тяготились стенами своей тюрьмы и боялись совершить из них побег. И еще Она дала нам дар забвения. Мы лишены памяти о нашей истинной родине, об утраченном Эдеме. Иначе ни один из нас не захотел бы длить муку заточения и началась бы всеобщая оргия самоубийств.

– Что ж в этом, с вашей точки зрения, дурного? Вы ведь, кажется, именно к самоубийству и призываете своих членов?

– Неразрешенное самоубийство – это побег из тюрьмы, то есть преступление, караемое новым сроком заточения. Нет, бежать из жизни нельзя. Но можно заслужить помилование – то есть сокращение срока.

– Каким же, позвольте полюбопытствовать, образом?

– Любовью. Нужно всей душой полюбить Смерть. Манить ее к себе, звать, как драгоценную возлюбленную. И ждать, смиренно ждать ее Знака. Когда же Знак будет явлен, то умирать от собственной руки не только можно, но даже должно.

– Вы говорите про Смерть «она», «возлюбленная», однако среди ваших последователей ведь есть и женщины.

– «Смерть» по-русски слово женского рода, но это условность, грамматика. По-немецки, как известно, это слово мужского рода – der Tod. Для мужчины Смерть – Вечная Невеста. Для женщины – Вечный Жених.

Здесь я задал вопрос, который не давал мне покоя с самого начала этого странного диалога:

– В ваших речах звучит непоколебимая уверенность в истиности высказываемых вами суждений. Откуда вы-то всё это знаете, если Смерть лишила человека памяти о прежнем бытии, то есть, пардон, Небытии?

Дож с торжественным видом ответил:

– Есть люди – редкие особи – у кого Смерть решила отобрать дар забвения, так что они способны презирать взглядом оба мира: Бытия и Небытия. Я – один из этих людей. Ведь тюремному начальству нужно иметь в камере старосту из числа заключенных. Долг старосты – приглядывать за своими подопечными, наставлять их и рекомендовать Начальнику тех, кто заслуживает снисхождения. И всё, больше никаких вопросов. Мне больше нечего вам сказать.

– Только один, самый последний! – вскричал я. – Много ли подопечных в вашей «камере»?

– Двенадцать. Я знаю из газет, что желающих примкнуть к нам во много раз больше, но наш клуб открывает двери лишь для избранных. Ведь стать любовником или любовницей Смерти – это драгоценный жребий, наивысшая награда для живущего…

Мне сзади закрыли глаза повязкой и потянули к выходу. Беседа с Дожем, верховным жрецом касты самоубийц, завершилась.

Я погрузился в темноту и поневоле затрепетал, вообразив, что навек опускаюсь в столь дорогую «любовникам» Черноту.