Ведьма княгини - Симона Вилар

– С чем явилась ко мне?

У той даже задрожали толстые щеки, лицо побагровело.

– Она еще и спрашивает!.. Шлялась всю ночь, как волочайка[38], пришла такая, как в кустах ее изваляли, и еще и ответа требует. Нет, видят боги, что навели порчу на нашего боярина, раз он такую, как ты, недостойная, в супружницы взял. Его прежняя боярыня была пава павой, а эта… И как ты себя с княгиней повела, что та умчалась в ночь, будто изгнали? Другая бы в ножки пресветлой княгине падала, только бы удержать да гостеприимство оказать, ревела бы белугой, только бы услужить, а она даже не кликнула назад с порога. Вот пожалуюсь на тебя, бесстыдницу, Свенельду, расскажу все – уж он-то тебя вожжами отстегает!

Ключница никак не могла остановиться в своем гневе, говорила еще и еще, не смущаясь ни толпившихся сзади слуг, ни того, что честит при них боярыню. Малфутка же оставалась спокойной, на ключницу и не глядела, а взяла на колени котенка Морока и играла с ним. Но вот она подняла на Липиху свои огромные черные глаза, – взгляд такой, что и камень прожжет. Никогда ранее скромная древлянка на властную ключницу не смела так смотреть, и та даже опешила, умолкла.

– Что, выдохлась? – спросила с усмешкой боярыня. – И теперь я спрошу: кого погубили в этой хоромине? Чья невинная душа мается тут, не находя успокоения? Женщины душа. Видом она ядреная и пригожая, росточком меня пониже будет, а волосы светлые, как чесаный лен. И стареет она прямо на глазах, умирает мгновенно. Погляжу, ты уразумела, о ком спрашиваю?

Малфутка заметила, как изменилось, побледнело только что полыхавшее жаром лицо ключницы, как расширились от страха ее глаза, отвисла челюсть, затрясся тяжелый двойной подбородок. Теперь Липиха смотрела на Малфутку с ужасом, потом озираться быстро начала.

– Вот-вот, правильно смотришь, – усмехнулась Малфутка. – Вон же она за тобой появляется, тянется к тебе.

Ничего такого не было, она просто хотела пошутить над зловредной бабой, но та шарахнулась в сторону, завертелась вьюном, замахала руками, будто отгоняя кого. Это смотрелось почти смешно, и Малфрида решила прибавить жару: выкрикнула, что сейчас блазень вцепится в Липиху, утащит. И та вдруг заорала не своим голосом, кинулась, как каженица[39], прочь, голосила, просила кого-то отпустить ее. Или впрямь ее блазень схватил? Но ведь не было же никакого блазня? Однако, видать, Липихе и впрямь было кого бояться.

Малфутка не сдержала смеха. Слышала, как Липиха с криками носится по дому, верещит. Вон по лесенке как ее чеботы[40] застучали.

– Хоть бы ты шею себе на сходнях свернула, постылая! – процедила Малфутка сквозь зубы с непонятной для самой себя злостью.

И вдруг и впрямь что-то случилось. Крики Липихи резко оборвались, послышался грохот, а потом настала неожиданная тишина. А через миг прозвучал чей-то пронзительный испуганный визг, поднялся гомон взволнованных голосов.

Малфутка выскочила из горницы, миновала переход, оказалась на наружной галерейке и увидела внизу под сходнями распростертое тело Липихи со странно вывернутой головой и застывшим лицом, с которого еще не сошло испуганное выражение.

– Убилась! – вопила какая-то баба. – Хозяюшка наша упала, убилась! Шею свернула, скособочила!

Со всех сторон сбегалась дворня. Малфутка сама не заметила, как выскочила во двор, склонилась к телу мертвой. Мертвее не бывает, когда голова почти назад отвернута. И как это она так угораздилась, ступени-то на сходнях ровные да широкие, перила удобные. Или и впрямь столкнул кто-то невидимый?

Малфутка подняла голову, увидела устремленные со всех сторон взгляды – испуганные, суровые, злые. Она медленно выпрямилась, оглядела всех.

– Кто был подле нее? Кто видел?

Таких оказалось немало. И хоть все видели, что сама Липиха сорвалась с лестницы, однако ведь никогда ранее не бывало, чтобы важная ключница каженицей бесноватой носилась. А тут выскочила от боярыни сама не своя, будто гнал кто.

«Нечего им давать опомниться», – решила Малфутка, чувствуя на себе подозрительные взгляды собравшихся. Спокойно приказала поднять и отнести в терем тело ключницы, да начинать готовиться к погребению.

– Надо бы еще к Свенельду послать гонца, – подсказал кто-то.

Всхлипывавшая рядом баба молвила:

– Она ведь выкормила его своей грудью, мамкой его была. Из самого Новгорода ее привез, любил, почитал.

Почему-то Малфутке не хотелось вмешивать в это Свенельда. Потому и сказала, что не таковы сейчас дела в Киеве, чтобы ее муж все кинул ради мамки старой. Ништо, завтра его покличут, когда хоронить время придет. И сказала это она так повелительно и твердо, что люди посмотрели на нее с удивлением, не узнавая в этой властной и сильной женщине свою обычно тихую и пугливую боярыню.

Потом Малфутка поднялась к себе, покликав только одну горбатую Годоню. Та явилась, смотрела на боярыню с прежней веселой искоркой в глазах. Видела, что той тревожно, вон все ходит по покою с котом на руках.

– Ну рассказывай, – приказала Малфутка. – Вижу ведь, что ты все поняла. Давай же теперь и мне объясни.

На сморщенном старушечьем лице Годони будто тени запрыгали – столько чувств отразилось.

– Но разве ты сама всего не уразумела, боярыня? Если ты ее призрак видела, если она к тебе являлась, то сама можешь догадаться, что это предшественница твоя, Межаксева боярыня. А явилась она именно к тебе, ибо ты не простая баба. Ты такая же, как и я.

Малфутка не сводила с горбуньи пытливого взора.

– Годоня… А ты… ведьма?

Та сперва втянула голову в плечи, отчего ее горб словно навис над ней, потом взволнованно подскочила к двери, выглянула, нет ли там кого? Малфутка услышала, как она что-то бормочет в темноту переходов, потом бабка перевела дух, вернулась к боярыне.

– Все, я домового упредила, чтобы сообщил, если кто появится. А тебе бы понимать, матушка-боярыня, надо, что в голос подобное говорить тут не следует. Люди-то невесть что могут подумать да злое сотворить с такими, как мы.

Она сказала «мы» и ждала, что Малфутка ответит. Но та молчала, и Годоня стала ей рассказывать.

Что у Свенельда и до Малфутки жена была, та знала, как и знала, что двое прижитых от боярыни Межаксевы детей Свенельд отправил на воспитание к Ольге. Но это уже после кончины Межаксевы, а до этого… Плохо жил со своей прежней суложью Свенельд, ругались они да ссорились, и ладу между ними не было. И все из-за того, что Межаксева страшно ревнивой была. Свенельд ведь мужик видный, на него любая засмотрится, да и он порой любил погулять с девицами да молодками. Но пуще всего бесилась Межаксева из-за того, что Свенельда княгиня Ольга привечала. Ну уж Ольга его приманивала, или он сам к ней жался, тут еще как посмотреть. Свенельд-то при Игоре и Ольге высоко взлетел, у него и почет, и сильное войско под рукой, и власть. Межаксеву он за себя брал, чтобы укрепить свое положение, породнившись с ее родом, одним из самых прославленных и нарочитых[41] в Киеве. Вот Межаксева и считала, что она честь прибывшему в Киев варягу оказала, да все норовила власть над ним показать. И все княгиней его попрекала. А то речи были опасные, вредные. Дойди они до кого из бояр Игоря, еще неизвестно, как бы князь на это поглядел.

– С Липихой Межаксева тоже не ладила, – рассказывала Годоня, суча перед собой сухонькими, как птичьи лапки, ручками, будто сеть плела. – Властной была боярыня, ну да и Липиха любила волю проявить. Но тем не менее какие-то свои тайны между Межаксевой и ключницей имелись. Порой они запирались вместе, а чем занимались – никто не знал. Но после такого Межаксева всегда довольная и веселая была, даже с Липихой приветливо держалась. И вот однажды… Более солнцеворота[42] назад это было. Вернулся как-то Свенельд из полюдья, прибыл к жене в Дорогожичи, и вроде ладно они встретились, он одарил ее богато. Но потом, видимо, опять что-то промеж ними случилось, ибо вышел Свенельд от жены сердитый и раздраженный, сел на коня и уже выезжал в ворота, когда она выскочила, как была в одной рубахе, на стену усадьбы, кричала, что, мол, она ему покажет, что до самого Игоря дойдет и сообщит ему, что мужу-князю давно знать бы следовало. Многие то слышали, но многие и считали, что дура строптивая та Межаксева. Да только через седьмицу померла вдруг боярыня. Еще днем на тройке каталась, сама правила, едва не загнав вороных, вечером с сенными девушками песни пела в девичьей, наливки хлебнула да все похвалялась, что Свенельд у нее в кулачке, как птица пойманная, и никуда от нее не денется. А потом, слегка захмелев, поднялась к себе в опочивальню и… не вышла больше. Мертвой ее нашли поутру. А отчего померла? Никто не знал от чего. Да вот только я видела, что вечером перед сном к ней Липиха поднималась.

– Неужто Липиха убила боярыню?