Полтора килограмма соли - Татьяна Леонтьева

Но теперь в этих титрах я уже ничего не веду. Меня пишут рядом с Надей через запятую. Мол, редакторы такие-то. А ниже: «Верстка – Надежда Коллонтай».

И если бы я еще не полюбила ее, Надю. У меня был бы образ врага, и я могла бы жаловаться друзьям, таким же неудачникам, как я, что вот пришла молодая, неопытная, тут же подсидела и пожала все лавры…

Нет, Надя мне пришлась по сердцу, и мы до сих пор таскаем друг другу пирожки из столовки, а из дому я захватываю два яблочка, а не одно. И работать с ней легко…

В общем, надо было проглотить все эти амбиции и работать себе, как работала. А версткой заниматься на досуге, раз уж мне приспичило.

Но вышло не так.

Это было в мой день рождения.

Перед дипломом. Алиса явилась меня поздравлять, привезла дыню, цветы, подарок… Но после чаепития мы не разошлись, а остались до самого позднего вечера. Хотя я то и дело с тревогой смотрела на часы. Ковален тогда мучился головными болями, мы подозревали инсульт или что-то вроде этого. Но больницу он отвергал, а я с ужасом думала, что вот так мы сейчас загубим мужика. Врача, врача! Он лежал болел, а я пахала допоздна. И какая тут разница, день рождения – не день рождения.

Вообще, когда Алиса в офисе, мы работаем в три раза медленнее. Потому что она приходит с новостями, садится в кресло и начинает излагать. Говорит Алиса Александровна артистично, лукаво поглядывая, в лицах пересказывая случаи на дорогах или диалоги с заказчиком.

Мы с Надей сидим, уткнувшись в распечатки или мониторы, судорожно думая, что такой зачин не сулит нам короткий рабочий день. Потому что нельзя же и слушать, и читать. Два речевых потока.

В этот день мы остались с Алисой вдвоем и помаленьку доедали торт. На столе белели лилии, которые она мне принесла.

– Ну что, Таня, сколько вам исполнилось?

Я сказала.

– Есть у вас на будущее планы какие-то? Вот диплом защитите – и что тогда?

Я собралась с духом и выговорила:

– На графику пойду учиться. И в аспирантуру.

Алиса переменилась в лице, что-то такое мелькнуло во взгляде, вроде: «Ах, вот так, значит!»

– Таня, ну какая вам графика? Зачем?

– Ну, может, верстать научусь…

Алиса взорвалась отповедью, говоря, что на графике меня не научат верстать и что, опять-таки, не такой я человек.

Я взмолилась:

– Ну Алиса Але… Александровна! Ну вот же передо мной вы – образец для подражания. Я думала, что я смогу от корректуры перейти к редактированию, от него – к верстке… Чтобы все уметь, понимаете? Чтобы всю книжку уметь сделать – от и до. Ну разве что не написать…

Кстати, а почему бы и не написать?

– Таня, а какой в этом смысл?

– Ну вот вы. Вы же…

– Таня. То я, а то – вы.

Как черту подвела. Я оторопела.

– Если вы будете хвататься за верстку и тем более за графику, вы станете в текстах просто-напросто ко-ся-чить.

Я вернулась домой вся в слезах, стараясь унять рев, чтобы не волновать Ковалена. Он тогда еще очень долго болел. И я в самом деле стала косячить. Каждый день.

19:56

Девятнадцатый маршрут

К овален до сих пор твердит, что, если бы не та встреча в маршрутке, ничего бы не было. Может, и так.

Я вообще его частенько видела из окна автобуса. И всякий раз мне хотелось выпрыгнуть на чужой остановке и разыграть нечаянную встречу. Но я робела и не выходила. Актриса я плохая. Вытягивала шею и рассматривала Коваленку издали. Шел он всегда расправив плечи, с прямой спиной, как если бы его в детстве учили балету. Огромную массу своего тела нес легко. Походка у него летящая, быстрая. Кажется, еще чуть-чуть – Коваленко оторвется от земли и поднимется вверх, невесомо шагая по воздушной лестнице.

В этот день я ехала в девятнадцатой маршрутке в сторону центра. Заканчивался жаркий июнь. Я находилась в приподнятом настроении: готовилась поступать в Питере. Эх, ребята, ощущение тогда было такое, что горы могу свернуть и все только начинается. Так что я уже мысленно садилась в самолет и летела покорять столицы.

Я сидела лицом к салону, а Коваленко зашел на заднюю площадку и занял свободное место. Наши взгляды пересеклись.

Я кивнула:

– Здравствуйте.

Коваленко уже без хвоста, коротко стрижен. Одет, как обычно, в белое. Он всегда носил белое и яркое. Я всю жизнь пряталась в серые и бежевые тона.

Протискиваться друг к другу через весь салон было неудобно. Мы просто переглядывались и неловко улыбались. Сколько же лет мы не виделись? Года три. А я, интересно, изменилась? Отбросила ли какой-то хвост? Что успела за это время?

Окончила школу и первый курс филфака. Сменила компанию музыкантов на компанию филологов. Разбавленный спирт – на томское пиво «Крюгер». Но по-прежнему оставалась нетронутой, нецелованной и размышляющей каждый раз перед сном: когда? ну когда же? ну должно же и со мной случиться все самое интересное?

Когда место рядом со мной освободилось, я резко опустила на сиденье ладонь и похлопала по дерматину: садитесь, мол, рядом. Шлеп-шлеп. А сама подумала: и откуда это у меня такие приемчики взялись, а?

Коваленку дернула улыбка, он густо покраснел, пересек салон и присел.

Однако, подумала я.

– Ну что, Танечка, как дела? Куда едешь?

– Фотографии печатать. На Учебную, – просто ответила я и зачем-то добавила: – С черно-белой пленки.

Помолчали. Да, о чем надо сказать?

– Я вот в Питер собралась поступать. В Муху.

– А у меня книжка новая вышла. Приходи ко мне в офис, я тебе подпишу экземпляр.

– А куда приходить-то?

– На Фридриха Энгельса. Вот визитка, там мой номер, позвони утром в пятницу. Я тебя буду ждать. Ну все, мне пора, – вдруг подскочил Коваленко и бросился в распахнутые двери.

– Эй, молодой человек! А деньги? – закричал ему вслед водитель.

Дверь с шипением поползла обратно. Коваленко поднялся, мешая людям в проходе. Судорожно отыскал деньги в заднем кармане, сунул не глядя. Соскочил. Машина дала ход.

Я с удивлением следила, как он спешит по аллее к университету. Покраснел? Забыл расплатиться?

«Молодой человек»!

В пятницу утром я стояла над телефонным аппаратом в кухне и набиралась духу позвонить. Так. Визитка. Номер. Нажать на кнопки и сказать «алё». Алё, здравствуйте, это Таня Коржуткина. И ничего страшного, дальше все как по маслу. Но каждый раз, когда я снимала трубку и протягивала руку к кнопкам, сердце делало толчок и я разрешала себе еще немножко повременить. Ладони вспотели.

Это, значит, я собираюсь на свидание. Ну, свидание, ясно же! Книжка, кажется, только повод? Вот сейчас мы условимся, я проеду две остановки, приду в офис – и там буду с ним наедине. С мужчиной. С очень взрослым мужчиной.

Пока я так решалась, номер заучился наизусть. Я выдохнула и быстро набрала. Аппарат проклекотал мою команду не в такт сердечным толчкам, и я сразу услышала голос Коваленко. Как будто он сидел у телефона и караулил.

Коваленко продиктовал мне адрес, и я явилась.

Офис располагался в краснокирпичной пристройке к жилому дому, эдаким кубом. С надежной железной дверью. Глазок и сеть проводков. Сигнализация, наверное. Перед этой глухой дверью я долго приглаживала волосы, потом, наоборот, взлохмачивала, потом в отчаянии доставала зеркальце и проверяла результат.

В соседнем здании тогда работала моя мама, и не хватало еще, чтобы она меня заметила в этом дворе. Что бы я ей сказала? Пристройка производила такое впечатление, что я могла бы оттуда и не вернуться.

Я поспешила нажать кнопку звонка.

Офисный Коваленко оказался каким-то домашним, в тапочках на босу ногу. Да и офис более напоминал квартиру: слева кухня, справа столы, диван, кресла, телевизор. А в цокольном этаже – боже мой, бассейн и сауна. На потолке зеркало.

Внизу было душно, и мы расположились наверху в креслах. Когда книжка была торопливо подписана, Коваленко взял быка за рога:

– Я, Танечка, все размышляю, что ты из себя представляешь в сексуальном плане. Много ли у тебя опыта? Были утебя мальчики? А может быть, утебя были девочки? А может быть, ты вообще невинна?

Конечно, невинна. За годы ожидания «чего-то самого интересного» эта невинность превратилась для меня в проблему, мне хотелось ее сбросить, как оковы. Она меня тяготила. Вот все уже да, а я еще нет. Этот вопрос звучал, как дисгармоничный аккорд, и хотелось уж поскорее разрешить его. В минорный или мажорный – неважно. Лишь бы лишь бы.

Господи, что же ответить, лихорадочно соображала я. Я сидела в кресле, покачивая ногой, как взрослая, пришла одна… Это же что-то значит, значит же? Как вот так я сейчас ему заявлю, что я девушка? «Э, детский сад», – скажет он. А может, наоборот, набросится? В принципе, я была готова. Не чувствовала угрозы. Напротив – видела, что это он робеет. Что теперь уже я его чем-то смущаю.

Я сделала загадочное лицо, посмотрела в потолок и сказала:

– Я влюблена в женщину.

Коваленко не удивился. Собственно, он сам подсказал мне ответ.

– Так и знал, что тут что-то особенное. Ну слава богу, что хоть не девственница. А то я этого так не люблю… С ними всегда столько возни…