Компаньонка - Лора Мориарти

– А-а. – Луиза махнула рукой. – Тогда расслабьтесь. Это меня не беспокоит.

Кора не удержалась от улыбки. Такая начитанная девочка – и такая наивная. Мама что, никогда не объясняла ей эти вещи? Не объясняла, чем можно поплатиться? Неудивительно, что Луизу раздражает присутствие Коры; она взаправду не понимает, зачем ей вообще компаньонка.

– Луиза, эти мужчины – из Уичиты. Они живут там же, где и мы. Как и многие другие люди в этом поезде. Ты их не знаешь, но они могут знать, кто ты такая. Приедут обратно и расскажут людям о твоем поведении. Возможно, и преувеличат. Впрочем, ты одна обедала с пожарными, тут и преувеличивать не нужно. А потом ты в конце лета вернешься в Уичиту с испорченной репутацией.

– Ну и?

Кора сделала вдох и выдох: много же с ней нужно терпения.

– А ты, вероятно, когда-нибудь захочешь выйти замуж, станешь невестой.

Луиза нахмурилась. Нет, она все равно не понимает. Кора вздохнула и обмахнулась книгой. Как бы объяснить подоходчивей? Она говорила об этом с мальчиками, но с мальчиками все иначе. Она лишь предупредила их, чтобы держались подальше от таких девиц, – ну, от таких, которых ожидает печальная будущность, от таких, которые могут и им будущее подпортить. Послушались ли они, неизвестно. У обоих были постоянные подружки, были и мимолетные девочки – помаячили и исчезли. Наверняка Кора знала не всех. Проблем не возникло – по крайней мере, она о них не знала, – и оба, Говард и Эрл, поступили в колледж свободными людьми.

Но с девочкой, считала Кора, надо говорить строже. И дело не только в том, что мир несправедлив. Есть неравенство, которое никогда не станет равенством. Наверное, это просто невозможно. Так уж все устроено на свете.

Кора оглянулась через плечо и склонилась к ней:

– Луиза, я буду говорить без затей. Мужчины не хотят конфету без фантика. Позабавиться – пожалуйста. Жениться – нет. Может, конфета совершенно чиста, но она без фантика, и неизвестно, где она валялась.

Луиза вытаращилась на нее; красивое личико застыло. Мне все-таки удалось ее пронять, подумала Кора. Грубо, конечно. Кора давным-давно не слышала этого сравнения и сама не думала такими словами.

Но Луиза закрыла рот ладонью, чтоб не прыснуть.

– Ничего глупее в жизни не слышала. Конфета без фантика? Ох, кошмар какой, Кора, честное слово. Вы прямо почтенная итальянская матрона. Откуда вы это выкопали?

Кора застыла.

– Уверяю тебя, ничего смешного в этом нет.

Луиза подалась к окну. Щеки у нее горели, глаза сияли. Под каким углом ни падал свет, он льстил ее лицу, резкому и нежному, и бледной коже, и черным волосам. Кора угрюмо смотрела на нее. Смейся, смейся, тебе все можно. Красивая дочь снисходительных родителей. Полагает себя выше всех. Правила к ней не относятся.

– Ты, конечно, можешь смеяться, – Кора взяла книгу с сиденья. – Можешь называть это нудной устаревшей моралью или еще как-нибудь. Но таков порядок вещей, так было всегда и будет еще очень долго. – Она сказала это так зло, что сама удивилась. – Ты не представляешь, на какой ты скользкой дорожке, юная особа. Но уверяю тебя, эта дорожка ведет в никуда. – Кора смутилась и понизила голос. – Говорю только потому, что мне не все равно.

На том она встала и пересела к себе. Она не смотрела на Луизу, но чувствовала на себе ее взгляд. Кора открыла книгу и сделала вид, что спокойно углубилась в чтение. Она не собиралась брать свои слова обратно или выслушивать Луизины комментарии. Это совершенно ни к чему. Если Луиза и дальше будет так себя вести, она станет именно такой девицей, с какими Кора не велела знаться Говарду и Эрлу. Этот жесткий разговор – благо для нее.

Кора постаралась дышать ровно и сосредоточиться на чтении. Вдруг что-то зашуршало и началось какое-то копошение напротив. Кора смотрела в книгу. Снова шорох бумажного свертка. Шуршание. Протяжное, смачное чмоканье.

Кора опасливо подняла глаза.

– Конфетку? – улыбнулась Луиза.

Перед ней на длинном куске мятой вощеной бумаги лежали неровные прозрачные плитки твердых леденцов. Из каждого торчало по зубочистке.

– Домашние, поэтому чуток неровные. – Она улыбнулась Коре с той же снисходительной жалостью, что и отцу на вокзале. – Ужасно люблю сладкое. Перед отъездом наделала их целую кучу.

Кора посмотрела на леденцы. Надо же, Луиза умеет делать конфеты. Еще бы – пришлось научиться, раз мама у нее – рассеянная несчастная Майра.

Луиза облокотилась на стол, подалась вперед.

– А так как я их делала сама, уверяю вас, я точно знаю, где они валялись, – громким театральным шепотом сказала она. – Я абсолютно уверена в их чистоте.

Кора молча хлопала глазами. Смеется над ней. Смеется, и ответить нечем.

– Как хотите. – Луиза сунула леденец в рот – только зубочистка торчала из блестящих губ, – и зажмурилась, как будто искренне наслаждаясь.

Глава 6

Про то, что девушка – конфета в фантике или без фантика, Кора впервые услышала в воскресной школе и не поняла, потому что была маленькая. В церквушке неподалеку от Макферсона была только одна классная комната, и в то воскресенье мальчикам давали урок в алтарной части. В классе остались девочки – все подряд, и маленькие тоже, потому что отослать их было некуда. А может, просто решили: пусть маленькие девочки тоже послушают про фантики, ничего, что им рано – лишь бы не поздно. В общем, Кору, которой было лет семь, этот конфетный урок совершенно сбил с толку. Вечером она спросила у мамы Кауфман, когда та укладывала ее в постель: почему девушки должны быть как конфеты в фантиках?

– О господи, – сказала мама Кауфман, расширила голубые глаза, а потом посмотрела в сторону. – Вас уже этому учат?

В комнате Коры было почти темно, свеча горела только одна, не у самой постели, но и в слабом, мерцающем полусвете, что отражался в зеркале на туалетном столике, Кора заметила, что мама Кауфман смутилась и покраснела. Она расправила одеяло у Кориного подбородка и снова посмотрела на нее:

– Это значит, что вы, девочки, должны до свадьбы хранить свою честь. Вот и все.

Кора не хотела смущать маму Кауфман дальнейшими расспросами и смущаться сама, но долго не могла заснуть. Все стало еще непонятней. Что такое честь и как ее хранить? А если не сохранить, то что будет? Тогда умрешь, что ли? А если нет, то что от тебя останется? А другие люди могут распознать, есть у тебя честь или нет? Как это можно увидеть? И главное, как ее, эту честь, не потерять? Похоже, что это ужасно важно. Конфетный урок был какой-то мрачный, и преподали его строже, чем обыч ные воскресные уроки, где мальчики и девочки сидели вместе. И другие девочки, все до единой, слушали внимательнее, чем обычно, когда про возлюби ближнего, поступай с людьми так… и прочее. Правда, это само по себе ничего не значило: ни девочки, ни мальчики по тем урокам не жили. Кора ходила с ними в школу, Кора тоже была ближняя и человек, но они даже притворяться не пытались, что любят ее. И поступали с ней совсем не так, как хотели бы, чтоб она поступала с ними.

Четырнадцать детей, от шести до пятнадцати лет, девять девочек и пять мальчиков, в одном классе, с одной печью и одной учительницей, а книг и грифельных досок не хватает. Кора почти ничем не отличалась от других. Как все, не ходила в школу во время сева и сбора урожая. Как все, утром помогала по хозяйству и поэтому засыпала на уроках. Всем матери шили новую одежду на каждый школьный год, и мама Кауфман тоже шила Коре платья, не лучше и не хуже, чем у других. Все ходили в школу одной дорогой. Но с Корой никто не ходил. Наконец одна старшая девочка объяснила Коре почему; кажется, ей самой было неприятно об этом говорить. Все просто, сказала эта девочка: их родители знают, что Кору привезли на поезде из Нью-Йорка. А значит, Корины родители были неженаты, а ее мать, наверное, проститутка, слабоумная, сумасшедшая или пьяница. Или приезжая, только что из трюма: глаза и волосы-то у Коры темные. В любом случае, если родителям пришло в голову от нее отказаться – что это были за родители?

Их учительница была немногим старше этой девочки, и когда кто-нибудь задавал трудный вопрос, всегда отвечала «это уж прям какие-то тонкости». Вот она относилась к Коре неплохо. Говорила ей: хорошая девочка, и по почерку видать, и по поведению. Так что с учебой было все нормально. Но на переменках во дворе Кора сидела одна, пока мальчишки бегали и дубасили друг друга, а девочки играли в «грации». Каждая брала в школу две деревянные палочки, чтобы бросать и ловить деревянные кольца, обкрученные лентой. «Грации» – потому что от этой игры становишься грациозной. Колец было только два на всех девочек, приходилось играть по очереди, порядок был такой: кто первым поймает кольцо десять раз, играет дальше против другой девочки. Кору в игру не брали, и порой, сидя в тоскливом одиночестве на школьном дворе, она мечтала снова оказаться в Нью-Йорке, попрыгать через бельевую веревку и поиграть в жмурки с девочками, которые не считали себя лучше ее. И это несмотря на то, что здесь, в Канзасе, она почти каждый день ела говядину, свинину или курицу, и кукурузу с маслом, и пироги мамы Кауфман с фруктами и настоящими взбитыми сливками; несмотря на то, что ее укладывали спать под мягкое одеяло и целовали на ночь; и что по воскресеньям Кора ездила в церковь на телеге между двух Кауфманов, и когда они приходили в храм, Кауфманы, высокие и белобрысые, совсем непохожие на Кору, держали ее за руки и не заботились о том, кто что подумает.