Человек из телевизора (СИ) - Виктор Цой

полу распластанный в своем зазеркалье. И уже вдаль уходил ряд с «Рубинами», лежащих плашмя, на полу без ножек. А чуть вдали такая же плотная единородная группа телевизоров «Панасоник».

Он лежал, опершись локтями, смотрел в телевизор, как в квартире пробили тревогу, матерясь, забегали, затопали два лейтенанта, проверяя окна и дверь, как сюда примчались из квартиры напротив еще два сотрудника, а потом телевизор выключили…

Старшего лейтенанта Васильева уволили из КГБ. Бывший погранец не унывал. Не посадили и даже не разжаловали, отправили служить в десантуру. В декабре 79 он не был среди первых кто с ограниченным контингентом входил в Афганистан, его очередь наступила в феврале 80. Он потом позже, уже в 90, при случайной встрече с Ириной Вайц, сначала вспомнили со смехом испарившегося Семенчука (Черникова), а потом рассказал про Афган:

«5 февраля, на обыкновенном пассажирском самолете, в котором была стюардесса и разносила минеральную воду и булочки, летели из Ферганы — в Кабул. Горы, припорошенные снегом, все серо, убого, сильный холодный, ветер. Через несколько часов вышли на аэродроме Джелалабада. Субтропики. Светит солнце, зелено, птицы поют, на небе ни облачка. Из-за жары ходили в тельняшках. Из аэродрома дорога в лагерь. По обе стороны — рощи из апельсин, очень бедные кишлаки, глина, солома, и дети, стоящие вдоль дороги, кричащие «бача бакшиш» …потом в горах обстреляли…он кричит, у него пол ляжки оторвано, а я растерялся от шока, забыл, что у нас у всех есть обезболивающие, вспомнил, сделал… Апельсины, мандарины, лимоны, грейпфруты…практически каждое утро начиналось с них. Апельсиновые сады были на территории бригады, но когда свои апельсины съедались, ходили через минное поле в близлежащий сад. А какой запах стоял, когда сады цвели, голова кружилась…».

Глава 13

Каркас узкой (чтобы могла пролезть в телевизор) двухметровой тележки сварили ребята из гаражей. Днище тележки застелили фанерой, установили промышленные колеса.

Черников еще купил новенький складной белорусский велосипед «Аист». Машинка была небольшой, с «женской» рамой. Он опробовал его, обкатал в televiziorume. Ездить было легко по совершенно гладкому ровному полу. Его огорчали маленькие колеса, но велосипед больших размеров он не смог бы сюда пронести.

Подростковый «Аист» бодро тянул на привязи даже нагруженную тележку.

Черников наслаждался скрипом педалей, шорохом колес велосипеда. Эти звуки были даже лучше какофонии множества включенных телевизоров.

Он неделю лихорадочно готовил припасы в дорогу. Овощные, мясные консервы, минеральную воду он купил в Кишиневе, хлеб, всю молочку, включая сметану — в советском 76. Фрукты, батарейки, переносную газовую плитку вместе с баллоном — опять в Кишиневе, консервы рыбные — только в Н, салфетки, бумажные полотенца — в 2000…

Он откладывал и откладывал выезд по разным причинам. Сначала залечивал раны, потом снова тестировал белорусский велосипед, волок на привязи тележку (из запасов ничего не трогал, а только подбавлял и докладывал книги, кассеты, батарейки, другую жратву). Он уезжал и возвращался назад в разные стороны. Уже потерял надежду быстро найти оазисы других телевизоров.

Он зачем то перед самым выездом снова залез в самый первый «переходной» телевизор 76 года и снова увидел спящего Семенчука. Живого!!!

27 августа 2000 по последнему кишиневскому телевизору…

В путь, дорогу.

Он не знал, как вернуться назад. Компас здесь не работал. Для ориентира Черников предполагал оставлять самый разный мусор в пределах видимости. Человеческий глаз, как утверждают, ночью способен увидеть горящую спичку на расстоянии в километр. Поверхность Земли в поле зрения начинает искривляться примерно на расстоянии 5 км. Здесь, похоже, никакого искривления не было. И светящийся телевизор можно было увидеть в бинокль и за 50 км (судя по китайскому спидометру).

Самое главное это борьба с тишиной. Он записал на кассеты радиопередачи, а потом просто подряд накупил всякого аудио — диски с аудиокнигами, с классической музыкой, лекции, радио спектакли, поп музыку. Отдельная история с генератором, который подзаряжал батареи от вращающихся педалей. Потом сотня батареек для CD плеера. Три пары наушников. Но впрочем, вначале хватало шелеста колес и поскрипывания сиденья, постукивание педалей и дребезжания груза в тележке — все это заглушало, забивало абсолютную тишину, при которой слышны были удары собственного сердца.

Насколько меня хватит? — задавался, конечно, вопросом Черников.

Он надеялся встретить новые телевизоры?

Он надеялся на светящиеся поля телевизоров?

Механические и электронные часы (он захватил и те и другие) что-то да отмеряли, и электроника подавала сигнал по прошествии суток.

Он давно ехал в трусах, майке. Температура была стабильна — 22 градуса.

Он давно бросил теплую куртку как ориентир. Потом шапку, тяжелые сапоги.

Он сначала боялся добраться до Северного сияния и сибирских морозов?

Он крутил педали и в этой почти бестолковой работе (белка в колесе) он все равно находил смысл и последнюю радость. Он совершал движение (а может он стоял на месте в иллюзии велотренажера — пейзаж оставался одним и тем же). Он бросал через несколько километров (отмерял по таймеру), когда нужно было метить пространство очередным предметом — бутылку из-под воды или клочок обёртки, бумажную салфетку или шкурку банана, или дырявый носок (значит, все-таки, трение было в кроссовках). Спал он сначала в спальнике на гусином пуху (заползал вовнутрь), потом спал просто лежа на этом спальнике).

Ни рассвета и ни заката.

Сурдокамера, барокамера?

Сны о Земле. Там вдруг счастливый момент, непонятная поволока памяти затуманенного сознания. На раме своего байка он отмечал красным фломастером палочкой минувший день. Шесть коротких палочек и потом — длинная.

Неделя, другая, месяц…

Заканчивались продукты. Он продолжал только пить. Он стал чаще делать остановки, лежал ослабленный на спальнике и реагировал только на попискивание таймера, и уже не реагировал на тишину, и не мучился подзаряжать батарейки, и все реже (с большими перерывами) кидал мусор для ориентира, и не смотрел куда ехал, крутил педали с закрытыми глазами, крутил, крутил и крутил…

Черников перестал бояться сойти с ума от бесконечного одиночества, потому что он на самом деле сходил с ума.

Иногда ему нестерпимо хотелось болтать, говорить, до хрипоты орать песни без слуха и голоса. Сон стал коротким тревожным. Просыпаясь, он бросался к велосипеду, разгонялся, но бодрость быстро сменялось усталостью. Было и так, что в какой-то момент, он вдруг засыпал на ходу, и заваливался с велосипедом. Он лежал на полу, засыпал, и оказывается, мучился отсутствием сквозняка, похолодания… А наслаждением было лежать на жестковатом полу, и потом подкладывать одеяло, подстилку под тело, подушку под голову (наверное, здесь все-таки не могли отменить гравитацию, закон тяготения).

Умываясь, он проливал воду на пол и теперь долго