Сталин в Царицыне - Борис Васильевич Легран

чтобы мы скорее закончили, то приложите к тому все усилия. И незачем кивать на начальство. При чем тут просьбы? Раз суда находятся в вашем ведении, то извольте оказывать нам содействие или дайте нам вместо себя другого сведущего сотрудника.

– Лучше я уж сам, – ответил Козлов. – Начал, так закончу.

Была в его поведении одна настораживающая черта. Во время инспекции мы встретились со многими людьми, в том числе и с флотскими специалистами. Мне было интересно и полезно узнать их мнение по разным вопросам, но Козлов ни с кем не давал поговорить толком. Стоило мне начать разговор с кем-то, как он сразу же торопил нас идти дальше. Я задумался над мотивами, которые побуждали Козлова поступать подобным образом. Он что-то хотел скрыть от нас? Или же считал, что я принижаю его авторитет, обращаясь в его присутствии за справками к кому-то еще, он же «главный по флоту»? А если хотел скрыть, то что именно? Свою некомпетентность или что-то еще? Не было у меня доверия к Козлову (и к Снесареву тоже). Какой из человека специалист, знаток своего дела, так вот сразу понять невозможно, нужно присмотреться, оценить. Интуиция тут не поможет. А вот какое у человека нутро, чувствуется сразу. Вот, к примеру, Межевых мне сразу понравился, понял я, что он наш человек. А к Козлову чем дальше, тем сильнее росла неприязнь.

Кое-кого из тех, с кем мы познакомились во время инспекции, я запомнил, чтобы поговорить с ними после, без Козлова. И еще я решил побывать в Царсовете, поговорить с местными товарищами о флотских делах и вообще об обстановке в городе. Хотелось разобраться что к чему не только для доклада Троцкому, но и для себя самого.

С пристани мы втроем проехали в штаб. Козлова ждали дела, которые он был вынужден отложить из-за нашей инспекции, мне нужно было переговорить со снабженцами по поводу обеспечения судов всем необходимым (в первую очередь следовало закончить с минным катером), а Сереже нужны были кое-какие документы для составления отчета о том, что мы видели.

В штабе я неожиданно встретил товарища Сталина. Он вышел из приемной Снесарева. Увидев меня, он сказал по-грузински:

– Здравствуй, Бесо! Ты что здесь делаешь?

Здесь я должен сделать небольшое отступление. В свое время, живя в Тбилиси, я стремился выучить главные кавказские языки – грузинский, армянский и татарский.[55] В первую очередь это было нужно для революционной работы. Люди больше доверяют тому, кто говорит с ними на родном языке. Многие простые люди на Кавказе не знали или очень плохо знали русский язык. Как с ними общаться? Помимо деловых соображений мною также руководило любопытство. Мне хотелось понимать, о чем говорят окружающие. Худо-бедно я научился объясняться на всех трех языках и старался говорить на них как можно чаще, чтобы совершенствовать свои знания. Правда, от акцента мне, несмотря на все мои старания, избавиться так и не удалось. Когда я познакомился со Сталиным, то стал разговаривать с ним на грузинском. Говорил я не очень складно, с ошибками и акцентом. Сталин сказал:

– Можешь говорить со мной по-русски, я хорошо знаю русский язык.

– Зато я плохо знаю грузинский, – ответил я. – Мне нужно как можно больше практиковаться.

– Это хорошо, – похвалил меня Сталин и с тех пор разговаривал со мной только на грузинском. И не только разговаривал, но и поправлял, если я что-то говорил неправильно. Он и звал меня на грузинский лад – Бесо.

До этой нашей встречи в Царицыне мы со Сталиным не виделись более полугода. Я знал, что Сталин стал наркомом по делам национальностей. На мой взгляд во всей партии не было более подходящего для этой должности человека. Национальный вопрос – дело тонкое, деликатное. Сгоряча или сдуру можно таких дров наломать… Я был свидетелем тому, как Сталин работал в Баку в 1904 году, когда готовил там стачку. Чтобы ослабить пролетариат, полиция натравливала татар с армянами друг на друга, вбить клин в наши ряды пыталась. И частично это удавалось – вспыхивала резня. Не только неграмотные рабочие поддавались на провокацию, но и некоторые члены партии тоже. Сталин уделял очень большое значение национальному вопросу. Он делал все возможное для того, чтобы как можно скорее прекратить националистические распри, чтобы не дать им вылиться в большую резню. Сталин объяснял, что у пролетариата только один враг – буржуазия, вне зависимости от национальности. Легко сказать: «буржуазия – враг пролетариата». Трудно объяснить это человеку, которого одурманили националистическим ядом. Нужно такие слова найти, чтобы запали в душу, переубедили. Сталин умеет находить нужные слова. Он выходил к разъяренной толпе, говорил недолго и толпа успокаивалась. Полиция на Кавказе широко использовала националистические настроения. В Баку натравливала татар на армян, а в Тбилиси, к примеру, пыталась посеять вражду между армянами и грузинами. Выступая по поводу национального вопроса, Сталин говорил: «Поучитесь у буржуазии, иногда у врага стоит поучиться. Посмотрите, как ведут себя Манташевы, Тагиевы, Нобели, Ротшильды, Поляковы и прочие капиталисты. Они поддерживают друг друга, вне зависимости от национальности, дела между собой ведут. Нам следует поступать точно также. Помните, что национальные раздоры ослабляют классовую борьбу».

Я (тоже на грузинском ответил), что приехал в Царицын по «морским» делам. Сталин внимательно посмотрел на меня и покачал головой:

– Что-то вид у тебя нездоровый, Бесо. Устал или болеешь? Если болеешь, то лечись. Революционер должен заботиться о своем здоровье.

– Здоровье мое в порядке, – ответил я. – Просто устал немного, но это не страшно. Когда белых разобьем, отдохну.

Мой ответ понравился Сталину. Он улыбнулся и спросил, где я остановился. Пообещал вечером наведаться ко мне, поговорить.

В отличие от Троцкого, Сталин прост в общении. Если увидит кого знакомого, то непременно спросит о делах. Когда Сталин увидел, что я исхудал и что под глазами у меня черные круги, то обеспокоился – здоров ли я, причем это беспокойство было искренним, человеческим. А что нас связывало? Общая работа в Тифлисе и Баку. Но Сталин уже тогда был руководителем, а я, молодой и неопытный, делал самую простую работу. Но все равно я был товарищем, а к товарищам Сталин относится по-товарищески. Мне было очень приятно поговорить с ним, а особенно то, что Сталин пообещал навестить меня вечером. Как хорошо, думаю, поговорим, вспомним Тифлис, Баку. Троцкий мне только кивал на ходу, а уж до того, чтобы спрашивать о делах и самочувствии, он никогда не снисходил. Считал, что тот, кто запросто разговаривает с «нижними чинами», роняет свой авторитет.