Покинутая царская семья. Царское Село – Тобольск – Екатеринбург. 1917—1918 - Сергей Владимирович Марков

– Ваше превосходительство, спасите! Ваше превосходительство, помогите! – кричал еврей.

Но Думбадзе оставался глухим. Вдруг послышался из воды дикий вопль:

– Долой самодержавие! – вопил терявший силы еврей.

– Что? Да как ты смеешь, негодяй! – крикнул Думбадзе и приказал городовому вытащить еврея из воды. Уловка последнего удалась, и он был спасен.

Этот анекдот одно время был в большом ходу в Ялте и имел успех.

Безмятежное, тихое пребывание их величеств в Ялте омрачилось осложнениями в болезни наследника, так как он осенью сильно занемог и потом очень медленно стал поправляться.

Глава VII

Вторично их величества приехали в Ливадию в 1911 году и поселились уже с полными удобствами в только что отстроенном новом дворце.

Архитектор Краснов, известный строитель принадлежащего великому князю Петру Николаевичу дворца в имении Дюльбер около Алупки, считавшегося образцом изящества линий и форм, а также поразительно точной передачей мавританского стиля, побил, кажется, все русские рекорды в области строительства, построив новый дворец в Ливадии, гофмаршальский дом и огромное свитское здание с целым городком служб и электрической станцией, оборудованной по последнему слову техники, в короткий срок полутора лет!

Дворец был построен из крымского белого камня известняка, добываемого где-то около Судака, в идеально выдержанном стиле позднего итальянского ренессанса, на месте старого дворца, и своим коротким фасадом с двумя башнями выходил к морю, а уличным с прелестными галереями нижнего этажа выходил на площадку с цветочными клумбами. Дворец был расположен на обрыве, и под ним расстилалась плантация из 2000 кустов роз. Старую глицинию местами пощадили, и очень скоро она стала покрывать стены нового дворца вместе с ползучими розами. В период цветения роз дворец был красив до волшебства. Внутреннее расположение комнат было строго выдержано по плану, лично составленному их величествами. Дворец, как и вся Ливадия, был залит морем электрического света.

Их величества на этот раз приехали с большим штатом как свиты, так и прислуги и с большим количеством автомобилей, для которых был построен особый гараж.

Государь, как и вся царская семья, очень любил прогулки на автомобиле, и часто они разъезжали по окрестностям Ялты, причем государь, в особенности когда бывал один, несмотря на горные дороги, требовал от своего шофера, француза Кегресса, действительно идеально правившего машиной, самой быстрой езды, которую он обожал. Эта быстрая езда очень волновала моего отчима, и он отдал в газете строгий приказ, карающий суровыми наказаниями и штрафами лиц и шоферов, ездивших с непозволительной быстротой. При докладе у государя он напомнил его величеству об этом приказе и полушутя-полусерьезно сказал, что он будет вынужден оштрафовать как шофера Кегресса, так и владельца машины, ездившего вдобавок без номера, за нарушение обязательного постановления.

Государь рассмеялся и просил отчима не беспокоиться за него, сказав, что постарается исполнить приказание строгого главноначальствующего. Но страсть к быстрой езде взяла верх, и государь продолжал бешеным ходом ездить на своем любимом открытом «делоне-бельвиль»[9].

Одновременно с постройкой дворца был перестроен и дом, в котором жила моя мать. Он находился при въезде в Ливадию в расположении казармы 1-й роты 52-го Виленского полка, постоянно квартировавшей в Ялте, и выходил на ротный плац. Дом был полутораэтажный, построенный у обрыва, лицом к морю. Дом предназначался для ротного командира и был очень тесен для такой большой семьи, как у моего отчима, но последний не терпел никакой пышности, не требовал красоты обстановки, довольствовался спартанской простотой одной комнаты в казарме, где и жил до свадьбы с моей матерью, и только ради нее согласился переехать в новое помещение. Под ее же влиянием он согласился и на надстройку одного этажа. В обоих этажах были огромные открытые террасы, обвитые глициниями. Вид с них открывался на всю Ялту и был поразительно красив, в особенности вечером, когда Ялта блистала тысячами мерцавших огоньков, отражая их в глубине зеркально тихого залива, по которому ярко скользил красной полоской то тухнувший, то снова загоравшийся свет маяка. Но все же от перестройки дом моей матери не сделался ни дворцом, ни даже хорошей виллой, а был, как снаружи, так и внутри, более чем скромным и вполне гармонировал с укладом жизни семьи моего отчима.

Глава VIII

Во время пребывания моего у матери и приездов царской семьи я впервые близко столкнулся с Крымским Ее Величества полком, как с офицерами, приходившими с эскадронами на охрану Ливадии, так и с солдатами, так как после ухода батальона 16-го стрелкового полка в Одессу на место постоянной стоянки конный конвой моего отчима был заменен всадниками Крымского полка.

Я почти все время ездил верхом в сопровождении одного из ординарцев, татар и вообще к гневу матери, что называется, пропадал в расположении ординарческих казарм, а главным образом конюшен. Благодаря близости нашего дома к казармам я невольно ознакомился во всех мелочах как с бытом, так и с жизнью русского солдата, с ним самим, с его мыслями, стремлениями и желаниями. Эти знания очень пригодились мне впоследствии, во время моей последующей службы в этом полку.

В 1912 году в моей жизни произошло большое событие. Я поступил в 4-й класс Одесского кадетского корпуса, а до того держал ежегодно экстерном экзамены сначала при Митавской, а потом Ялтинской гимназиях. Поступая в корпус, я не имел намерения в будущем служить в кавалерии, несмотря на то что хорошо ездил верхом и любил лошадей. Моим страстным, но не сбывшимся желанием была служба во флоте. Я намеревался при переходе в 5-й класс перевестись в морской корпус. Но моя мать категорически воспротивилась этому, и я, перейдя в следующий класс, перевелся в Николаевский кадетский корпус в Петербурге, куда должен был быть переведен мой отчим. Теперь я с удовольствием вспоминаю об этих двух годах корпусной жизни, но тогда, несмотря на всю привлекательность для меня ношения военной формы, чувствовал, благодаря своему свободному домашнему воспитанию, гнет корпусного режима, и первые дни моего пребывания в нем были для меня очень тяжелыми.

Проводя летние каникулы у матери, я видел наследника, резвящегося в Ливадии со своими сестрами в парке и во время прогулок со своим гувернером Жильяром. Наследник был не по годам развитым мальчиком, очень серьезным и вдумчивым, и болезнь с ее неимоверными страданиями наложила на него свой отпечаток. Будучи очень живым и экспансивным по натуре, он никак не мог примириться с необходимостью беречь себя и во время игр часто падал и ушибался, и каждый раз эти ничтожные