Око тайфуна - Сергей Переслегин

Откровение непереводимо на семантический уровень и позволяет увидеть лишь первооснову, схему. Дальше начинается работа аналитика, итогом которой будет фундамент придуманной вселенной, логические связи ее элементов, законы, которым она подчиняется.

Создается мир будущего. Пока мертвый. Чтобы оживить его, необходимо абстрактное «грядущее» сделать реальнее, чем «сегодня», окружающее читателя — лишь тогда он поверит. То есть, фантасту необходим талант реалиста.

Естественно: связка «настоящее — будущее» есть отражение связки «прошлое — настоящее», подвластной реалистическому искусству: литературное осмысление мира возможно лишь при взаимодействии абстрактного и конкретного — классики и фантастики.

Фантастика и реализм образуют два мира, лежащие по ту и по эту сторону зеркала познания. Уничтожить один их этих миров — значит, разбить зеркало. Тогда и второй сразу исчезнет.

В обществе стабильном, заканчивающем какой-то этап своего развития, обычно преобладает стремление к осмыслению достигнутого и господствует классическая литература. Для общества же, находящегося на переломе истории, особое значение приобретает познание сладких и страшных искушений грядущего; тяготение к созерцанию мира сменяется попытками изменить его. Возрастает интерес к фантастике.

Реализм классики кажется скучным и устаревшим. Он и будет таковым, пока маятник не качнется в обратную сторону. А тогда, в свою очередь, фантастика станет восприниматься как наивное и неглубокое развлекательное чтение.

Данные идеальные суждения имели бы место, если бы будущее не затрагивало самым непосредственным образом сильных мира сего. Ведь оно отрицает настоящее, где они есть.

Суммируем.

Первое. Структура общества может быть однозначно восстановлена по господствующей культуре; степень деградации ее пропорциональна глубине информационного неравенства.

Второе. Фантастика, как одно из направлений художественного познание мира, изучает проявления будущего в настоящем. Значение фантастики наиболее велико в критические моменты жизни общества.

Третье. Отношение социума и каждого отдельного человека к будущему совпадает с отношением к фантастике.

Летопись поражения

1917 год: «Кто — еще до сражения — не побеждает расчетом, у того шансов мало. (…) У кого шансов мало — не побеждает, особенно же тот, у кого шансов нет вообще».

Расчет существовал.

Классический марксизм XIX столетия был позитивистской научной теорией, вполне академической. Исходя из материальности, объективности сущего, он опирался на законы диалектики, позволяющие увидеть мир в движении. Социальные явления воспринимались в рамках учения как следствие определенных закономерностей, поддающихся анализу и, что важно, допускающих сознательное управление ими. Философия эта завораживала: враги отдавали ей должное, признавая привлекательность и неопровержимость ее построений. Не случайно она, преданная и многократно осмеянная, все время возрождается к жизни и под разными названиями господствует в современной фантастике.

Принципам марксизма не противоречил целый класс моделей общественного развития. Схема, принятая в классической теории, отвечала всем требованиям, предъявляемым к научной работе. Она была простой (в смысле Оккама), конкретной, проверяемой и обладала предсказательной силой. Дальнейшие события показали, что схема была правильной — в том смысле, в котором правильна, скажем, классическая электродинамика, — но, естественно, и ограниченной, поскольку, как и любая теория, она описывала некое подобие мира. Модель, предложенная Марксом, заслуживала вдумчивой и неспешной проработки, но отнюдь не превращения в политическую доктрину.

Теория, призванная подчинить политику науке, подчинилась политике — что согласуется с законами диалектики.

Марксизм стал оружием в борьбе за власть. Были созданы партии.

Среди них РСДРП — «партия нового типа», сплоченная, дисциплинированная, организованная.

Большевики не искали союзников, вступая в соглашения лишь по мере необходимости и нарушая их, если того требовала логика революционной борьбы. Они не были терпимы к свободомыслию в своей среде, непрерывно очищаясь от тех, кто, понимая неисчерпаемость марксизма, отказывался подчиняться большинству.

А самое главное: они не были властолюбцами и злодеями, сектантами и террористами. Ими владела мечта.

Власть казалась необходимым условием ее осуществления.

«Кольцо знает путь к моему сердцу, знает, что меня мучает жалость ко всем слабым и беззащитным, а с его помощью — о, как бы надежно я их защитил, чтобы превратить потом в своих рабов. Не навязывай мне его! Я не сумею стать просто хранителем, слишком оно мне нужно».

«Коренной вопрос революции — вопрос о власти».

В стране, несколькими месяцами спустя расколотой жесточайшей гражданской войной, октябрьский переворот не встретил серьезного сопротивления. Это означает, что лозунги большевиков допускали многозначное толкование, то есть, воспринимаясь по-разному, они устраивали почти всех.

И прежде всего: сложнейшие понятия типа диктатуры пролетариата, обобществления средств производства, социализма, коммунизма понимались образованной верхушкой партии иначе, чем деклассированными войной и революцией элементами, которые составляли ее социальную опору.

Ленин осознал это вскоре после начала гражданской войны, когда выяснилось — для него неожиданно, — что царскую бюрократию заменила партийная, едва ли не худшая, а страна захлебывается в насилии.

Отдать власть партия не пожелала.

Поделиться ею — тоже.

«…у Кольца Всевластия может быть только один хозяин, поэтому не надо говорить „мы“.»

Меня смешат время от времени вспыхивающие споры об альтернативе сталинизму. Иерархически организованная партия внеэкономическими методами управляла страной; эгалитаризм стал базой общественного сознания, проклятие Кольца породило нетолерантность, которую выдавали за партийную дисциплину… Пресловутый НЭП не имел корней ни в низовых звеньях ВКП(б), ни в народе, ни в среде интеллигенции и держался только авторитетом Ленина. (Простейшее доказательство: в русскоязычной литературе тех лет отсутствует положительный образ нэпмана.) А разве сейчас — после семидесяти тяжелых лет — идея новой экспроприации не найдет поддержки? Лозунг «Долой спекуляцию под видом кооперации» не выражает мнения большинства? Экстраординарные меры против преступности — для начала — не встретят всенародного одобрения?

Так мог ли он не случиться — Генеральный секретарь, коммунист Иосиф Сталин?

Впрочем, не так все просто.

Существует нелинейный эффект, не учитываемый классическим марксизмом и ярко проявляющийся в переломные моменты исторического развития — обратное влияние надстройки на базис, общественного сознания на бытие. Молодые люди, которые в середине двадцатых пришли на рабфаки и в университеты, были бесконечно и бескорыстно преданы делу революции. Они мечтали построить социализм, они учились и волей-неволей стали кое-что понимать. Партийные лозунги звучали для них так же, как для Ленина.

Эта социальная группа не преуспела в теории, но успела создать в стране «революционную фантастику». В условиях недостаточной разработанности модели социализма, фантасты двадцатых стали разведчиками, призванными предупредить общество о грозящих ему опасностях.

Попытка оказалась безуспешной. Ограничившись изображением коммунистического подобия христианского рая, увлекшись экскурсиями в беспроблемное «завтра», фантастика не сумела постичь содержание эпохи — триггерную реакцию перерождения, охватившую «революционную и преобразующую силу общества», процесс формирования в стране государственно-монополистического капитализма.

Экономические преобразования, осуществляемые организованной иерархически силой — партией большевиков, — привели к выделению административно-управленческого аппарата в особый класс, со временем сосредоточивший в своих руках всю полноту власти: информацию, орудия подавления, средства производства.

Подчинив себе прочие общественные структуры, в том числе профсоюзы, этот класс получил возможность присваивать прибавочный продукт, быстро доведя норму эксплуатации до не снившихся Марксу величин.

Третий путь подчинения социума. Построенный капитализм назван социализмом, слова-перевертыши наводнили страну.

1943 год. Распущен Коминтерн.

1949 год: «…выйдя из кино, отложив газету, выключив радио, человек видел вокруг себя совсем не то, что ему только что показали или рассказали, но это здесь, в данном месте, а там, где снимали кино, наверное, все было по-другому. (…) Потаенное ощущение реальности было, но оно не могло стать общественной силой…»[7] Надвигалась техническая отсталость, перестало действовать внушение, поскольку идеалы забылись, кратковременная эйфория победы прошла, а от долгого страха устали.