Портрет моего отца - Вадим Трунин

Всю зиму они работали на прокладке газопровода в тундре. Коля Бурлаков и Леша Горбатов — на трубоукладчиках. Маша — на складе ГСМ. Каждое утро она привозила им на трассу солярку в цистерне, которую тянул на санях трактор. Коля и Леша работали в паре. Тяжелую нитку сваренных труб цепляли кронштейнами и опускали в траншею. Работали и в лютый мороз, и в пургу. Зима и тундра казались бесконечными.

Но все же солнце делало свое дело: в конце марта стало подтаивать, с крыш вагончиков, в которых жили строители, повисли длинные толстые сосульки.

Для Леши Горбатова и Маши выбили целых полвагончнка, и Маша, как могла, организовала там что-то вроде семейного очага. В другой половине был вещевой склад, поэтому в распоряжении Леши и Маши оказался весь вагончик.

Однажды вечером они все трое — Маша, Леша и Коля — смотрели по телевизору хоккей. Когда передача кончилась, Коля стал собираться к себе.

— Ну, мне пора, — сказал он, нехотя поднимаясь.

— Может, чаю выпьешь еще на дорожку? — спросила Маша.

Она заметно располнела за это время, похорошела даже, глаза и жесты ее стали спокойными, плавными, и вообще она стала чем-то похожа на «лапочку».

— Да нет, спасибо, — отказался Коля. — Завтра на смену. Леха, не проспи.

— Постараюсь.

В это время в дверь постучали. Леша спросил:

— Кого там еще нелегкая?

— Горбатов! Николай Бурлаков у вас?

— У нас, у нас. — Леша отворил двери, и с клубами пара в вагончик ввалился парень в заиндевевшей малице. — Бурлаков, тебе радиограмма. Срочная.

— Что такое? — Коля взял у парня листок, развернул и прочел: «Коленька, родной, пожалуйста, приезжай. Скорее. Мама».

— Что это значит? — спросила Маша.

— Не знаю.

— Ты поедешь?

— Конечно, что за вопрос. У вас есть какие-нибудь наличные?

— Есть немного, — сказала Маша.

— Давай. — Коля взял деньги, подхватил полушубок и выпрыгнул из вагончика.

На вездеходе он добрался до ближайшей нефтяной вышки. Здесь он спросил начальника смены:

— Когда за вами придет вертолет?

— Через четыре дня.

— А раньше вызвать нельзя?

— Сынок, ты знаешь, сколько стоит один час полета на этой стрекозе?

— Сколько?

— Восемьсот рублей.

— Я заплачу.

— Приспичило, значит. Все равно на это нужно специальное разрешение.

— Чье?

— Самого Январева.

— Чье?

— Ты что, Январева не знаешь? Чудак. Хозяин тайги.

Коля опустился на скамью, снял шапку и вытер лицо.

— Как мне можно с ним переговорить?

— Попробуй вызвать по рации, только и это не так-то просто.

— Я попробую.

Коля сидел, прислонясь к дощатой перегородке, за которой гудел мотор турбобура, пока по рации пыталась уговорить соединиться с «самим Январевым». Наконец спокойный голос ответил:

— Январев слушает.

Колю толкнули в плечо:

— Говори!

Он проглотил подступивший к горлу комок и сказал в микрофон:

— Товарищ Январев, с вами говорит… бригадир смены укладчиков с газопровода Сургут — Тюмень Бурлаков.

— Слушаю вас, товарищ Бурлаков.

— Мне нужно срочно вылететь в Красноярск. У меня несчастье… в семье.

— Чем я могу вам помочь?

— Разрешите вертолет на пятую буровую вне графика. Я заплачу.

— Подождать немного нельзя?

— Нет. Я заплачу наличными.

— Подожди. — И после паузы: — На седьмую вылетел МИ-6 с трубами, я распоряжусь, чтобы на обратном пути сделал посадку у вас на пятой. Вы меня слышите?

— Да.

— Ты наличными особо-то не разбрасывайся, в несчастье пригодятся. Понял?

— Понял.

— У тебя все?

— Все. Спасибо, товарищ Январев.

— Не за что. Ну, дай тебе бог. Алло? Бурлаков! А как ваше имя-отчество?

Коля молчал. Его опять подтолкнули.

— Алло? Вы меня слышите? Бурлаков!

Коля передал микрофон радисту и вышел. Радист посмотрел ему вслед и пожал плечами. Потом сказал в микрофон:

— Он уже ушел, товарищ Январев.

— Ушел? Ну, ладно. А где Морозов?

Коля стоял на ступеньках, так и забыв надеть шапку. Ветер трепал ему волосы и слезил глаза. Над ним грохотала буровая вышка.

К знакомому многоэтажному дому он подъехал на такси. Время было около полудня. У дома стоял крытый грузовик и толпа, человек десять, женщины в основном. Из подъезда рабочие выносили мебель.

Коля прошел сквозь толпу. Женщины переговаривались:

— Семь лет с конфискацией.

— Как веревочке ни виться…

— А Наталью жалко.

— Чего ее жалеть? Небось, припрятала где-нибудь свою долю.

Коля на лестнице посторонился, пропуская рабочих со знакомыми плюшевыми креслами. Лифт тоже был занят — спускали диван.

Дверь в квартиру была открыта. Коля вошел. Какой-то человек в полувоенном пальто с раскрытой папкой в руках посмотрел на него, но ничего не сказал. Комнаты были пусты, словно раздеты до неприличия. Посредине большой комнаты на чемодане сидела мама в шубе и платке. Она подняла навстречу сыну глаза. Лицо ее было осунувшимся и почерневшим, сразу постаревшим на много лет. Она попыталась подняться. Коля подскочил и помог ей.

Человек в полувоенном пальто, стоявший в дверях, сказал:

— Пора опечатывать квартиру, гражданка Бурлакова. Извините.

— Пойдем отсюда, — сказал Коля.

Мама посмотрела на него сухими, выплаканными глазами.

— Я боялась, ты меня не найдешь.

… Коля посадил ее в вагон поезда, уходившего с того же перрона, где еще так недавно мама встречала его с гвоздиками.

— Коля, прости, но я не могу вернуться в деревню сейчас. Ты меня понимаешь?

— Да. Не волнуйся, мама, деньги я тебе буду посылать, куда скажешь.

— Я тебе напишу. Я… Бог, наверное, меня наказал.

Коля промолчал. Поезд тронулся. Проводница поднялась в тамбур вагона и заслонила маму.

Беда не ходит в одиночку — не зря в народе говорят.

Едва он сошел с вертолета, как знакомый начальник смены с пятой буровой окликнул его:

— Бурлаков! Здорово!

— Здравствуйте.

— Уладил свои дела?

— Ну. В общем.

— А у вас беда на трассе, знаешь?

— Что? С кем?

— Не знаю, с кем. Трубоукладчик там… в плывун подмерзший провалился.

— А тракторист? Жив?

— Говорят, вчера еще жил.

…Он ворвался в больницу, оттолкнул нянечку. Ему кричали вслед:

— Куда в пальто?! Халат!

У дверей палаты дорогу преградил врач:

— Остынь немного, Бурлаков.

— Скажите — что?

— Плохо. Подожди: жена там у него.

Коля снял полушубок, бросил на подоконник.

— Как же это, а?

— Помяло его всего. Если б он сразу выскочил, а он пытался вытащить трубоукладчик. Закурить есть?

— Нету. Если бы я был здесь… Если бы я был с ним…

— Что теперь говорить. Если бы да кабы. Никто ничего не знает.

Дверь в палату распахнулась от толчка, и в коридор выбежала Маша. Лицо ее было заревано. Врач тотчас же вошел в палату и прикрыл дверь за собой. Маша остановилась, посмотрела на Колю, отрешенно так, словно не узнала. Закрыла руками лицо и пошла по коридору. Коля стоял и смотрел ей вслед. Плечи ее вздрагивали.

Вышел врач и сказал:

— Зайди. Но недолго.

Коля вошел в палату. Две кровати. Одна пуста, на другой в бинтах — Алексей. Но лицо не задето, глаза спокойные. Очень спокойные. Тихо сказал:

— Подойди.

— Здравствуй, Леха.

— Здравствую, как видишь, пока…

— Как же так?

— Вот так. Ты только в голову себе ничего не бери. Мерзлота проклятая. И все.

— Ничего, Леха, выкарабкаешься.

— Хрен по Волге, как говорит мой батя.

— Ну ладно, не дури.

— Послушай, я вот вспомнил того дружка твоего, чокнутого после реанимации. А может, он там видел что, а? Как ты думаешь?

— Кончай.

— Скоро кончу.

Вошли врач и медсестра с лотком. Врач сказал:

— Все. Идите, Бурлаков.

— Иди, Коля, иди, — сказал Алексей. — Машка будет дурить, ты за ней пригляди. Обидел я ее. Зря.

Врач вытолкал из палаты Колю.

Похоронили Алексея над рекой на крутом берегу. Постояли над могилой и разошлись.

Коля с Машей шли рядом. Глаза у Маши были сухие.

— Коля, я уеду завтра, ты меня не ищи, — сказала она.

— Почему?

— Потому. Тебе что он перед смертью сказал?

— Про тебя? Чтобы присмотрел, если будешь дурить.

— Я не буду дурить. Не ищи, пожалуйста. Ради Лешиной памяти не ищи.

Два года после Лешиной смерти Николай Бурлаков проработал на Севере. Две зимы и два лета.

Нитку газопровода привязали к Тюмени осенью, накануне ноябрьских праздников.

На улицах натягивали лозунги, вешали флаги и транспаранты.

Бурлаков пришел в управление при параде, в сером финском костюмчике, с новым орденом на груди и с чемоданом. Его спросили в шутку: