Двенадцать рассказов - Павел Андреев

А пока я приходил в себя на больничной койке после взрыва тридцати грамм взрывчатого вещества, упакованного в пластмассовый жесткий корпус диаметром около восьми и высотой около трех сантиметров. Я искал врага, борьбе с которым должен был посвятить оставшиеся у меня силы, кому бы я мог отомстить за свой подрыв: И я нашел его — это был я сам, растолстевший на больничных хлебах, купающийся в лучах боевой славы, одембелевший от тишины и покоя мирной жизни.

Я выиграл эту войну. Тот парень, с ужасом взиравший на свои первые протезы, на которых он должен был если не летать на самолете, то танцевать уж точно (согласно принятым в стране традициям), к счастью, умер вместе с его кожно-шинными протезами образца 1911 года. Он умер от моральных побоев, наносимых ему сержантом Кандагарской бригады. Этот сержант забил его до смерти. Он приходил в самые неудобные моменты, когда делался выбор между тем, как надо и тем, что легче всего сделать. Что это были за драки!!! Внутри меня шла настоящая война и сержант победил. Он был напорист и прямолинеен в своих желаниях. Его аргументы были просты и очевидны: "Ты что чмонеешь? Не позорь бригаду! А для чего ты, урод, выжил? И это все, на что ты способен? А так ты можешь? Если нет, то твой номер 320 и становись в очередь на раздачу, желудок!.." Самый сильный аргумент он мне выдвинул, когда шел очередной боевик, где герой заявил: "…Ты думаешь, мне все это — машина, вилла, деньги, бабы — надо? Мне нужно немного: картонная коробка, скамейка в парке и надувная подружка, а остальное — это моя предъява обществу!" "А что ты можешь им предъявить?" — спросил меня мой сержант.

В тот день безногий выпускник института, муж жены, дождавшейся его с войны, сын, не оправдавший надежд своих родителей, друг своих друзей и враг своих врагов умер тихо и спокойно. Сержант похоронил его скромно со словами: "Ты свою войну проиграл, сынок". Ему досталось все наследство: высшее образование, остатки здоровья, налаженный быт, Отто Бокковские протезы, машина, гараж, старые враги, старые друзья, старые проблемы и нерешенные вопросы.

Он по-деловому подошел ко всему этому. Часть он выкинул сразу, остальное отвалилось само. Когда в моей черной сумке уместилось все мое имущество, оставшееся после развала семьи и краха семейного замка, он с гордостью заявил мне: "Нужно иметь две вещи в жизни: смелость и страсть. Смелость — изменить жизнь, а страсть — исполнить мечту. У тебя есть возможность спрыгнуть с этой лодки, боец". Я решил остаться и не жалею об участии в этой афере, которую принято называть жизнью. Но ответить на вопрос, в кого промахнулся тогда тот снайпер-неудачник, я так и не смог. Может я умер раньше, чем тот безногий студент, умер от страха при столкновении с бородачом?

Мне кажется, что всем видна надпись на моей майке, сделанная моим сержантом: "Добро пожаловать в Кандагарскую бригаду, черепа!!!"

(с) Павел Андреев, 1998

Добрые парни

Look in my glass and tell the face thou viewest

Now is the time that face should form another.

Мы стояли в сквере, наблюдая за любителями вечерних прогулок. Все, что он рассказал, показалось мне до боли знакомым. Я никогда не был фаталистом, но его история заставила меня задуматься о прошлом, о том, как мы действовали тогда, в Афганистане, подгоняя поступки под собственные замыслы. Ведь нам просто хотелось выжить!

"Добрые парни"

Они все были равны между собой, выходя из самолета. Постепенно некоторые из них начинали выделяться из толпы: в этом маскараде, задуманном в качестве парада государственной силы, а превратившемся в мясорубку, надо было выжить. А для этого надо было научиться убивать. "Добрые парни", всемогущая каста, способны были делать это лучше «рабов», полностью непригодных для войны, «опущенных», наркоманов и многих других, ставших жертвами чьих-то великодержавных амбиций. Их братство было скреплено кровью.

Они могли и умели держать то равновесие между собой и остальными, которое не допускало беспредела при защите групповых интересов. Я не знаю, каким животным чутьем вычисляли они друг друга, но силе их взаимного уважения, поддержки и защиты мог позавидовать каждый. Командование закрывало глаза на их проделки, поскольку "добрые парни" были готовы финишировать первыми, а надо было воевать.

Черепаха

Мы все чаще и чаще ходили в засады. Зона их проведения, или, другими словами, "зона ответственности", была разделена на участки, те, в свою очередь, делились на "малые зоны", которые контролировались дробными взводными группами по восемь-двенадцать человек. Старшими обычно были сержанты. Каждый член группы знал схему взаимодействия. График выхода составлялся из того расчета, что в "зоне ответственности" почти всегда находилась одна группа, действия которой длились порой от одного-двух дней до недели.

Не все «засланные» могли выдержать подобный график дежурства. Случалось, что группа попадала под угрозу истребления уже на второй день присутствия в «зоне». После нескольких сложных операций по эвакуации, засадников стали усиливать броней, располагая ее в радиусе десяти-пятнадцати километров от района засады.

Война меняла тактику каждый день: иногда мобильные группы оправдывали свое назначение, но порой этих людей обрекали на верную гибель. Обычно, после высадки с брони или вертолета группа стремилась быстро выйти из этого квадрата. Затем, укрывшись на какой-нибудь вершине, докладывала обстановку и технично уходила от контакта с противником, когда расклад был не в ее пользу.

Постоянная борьба за сохранение тела повышала требования к духу. «Молодые», попав в батальон, оказывались под мощным психологическим прессом. Прошлое представление о собственном месте в этой жизни разбивалось на первой же ориентировке.

— Разведчик должен быть сильным, — взводный по кличке Гунн вышагивал перед взводом, который послушно стоял на солнцепеке с набитыми камнями «эрдэ».

— Существовать для вас — значит находиться в состоянии постоянной борьбы, и осознание того, что вы — бойцы засадного батальона, должно быть основой вашей уверенности в себе. Терпение, контроль, своевременность действий, самодисциплина — вот основы вашего успеха. Свои личные желания засуньте себе в задницы — они несовместимы с необходимостью крошить, жечь, резать и убивать. Единственное желание, которое вам разрешается иметь, это желать жить! Ко всему, что связано с угрозой для вашей жизни, следует относиться с уважением, для того, чтобы верно определить степень опасности. Вы должны научиться уважать и оценивать собственное чувство страха. Идеальная ситуация — это когда, несмотря на страх, вы продолжаете действовать правильно. Чувство страха должно быть побеждено. Оно должно исчезнуть, но первое, что вы должны понять, — необходимо испытать это чувство, чтобы оценить его. Пора познакомиться со страхом, сынки!

Мы были гостями в царстве смерти, но каждодневные упражнения и монологи Гунна убеждали в том, что смерть на войне — это враг, от которого трудно, но можно убежать. Одни выживали, потому что боялись умереть. Другие выживали для того, чтобы жить. У каждого была возможность приехать домой в «консервах».

Нормально жить в бригаде — значило сохранять себя и уважение к другим, всегда готовым продолжить твое дело, твою жизнь. Тогда собственное прошлое обретало смысл, — и у будущего появлялась длинная четкая тень. Жизнь наполнялась поступками и вещами, сделанными тобой. При этом ты начинал думать о смерти не так болезненно, ты думал о ней, как о деле.

Поначалу мне было очень тяжело. Усилия над собой порой перерастали в насилие над собой. Черепаха помог мне.

— Не бойся, — сказал он, — я твой сержант, и позабочусь о том, чтобы ничего плохого с тобой не случилось.

В нем было что-то острое, в глазах особенно, словно хорошая приправа в профессионально приготовленном блюде. Этими загадочно-печальными глазами и крепко сжатым ртом, умело прикрытый панцирем и в то же время легкоранимый, он напоминал мне черепаху. Стоило только увидеть плотно сжатые губы, как становилось понятно, в каком постоянном напряжении он жил. Готовность к постоянной борьбе избавляла его от необходимости принуждать себя к какому бы то ни было подчинению.

На слова Черепаха реагировал быстро и точно. Обладал удивительной нечувствительностью к собственной боли. Если падал, то через мгновение вставал, и, точно зверь, снова лез в драку. В нем естественно уживалось что-то совсем детское и нечто зрелое, сильное — то, чего не было у меня. Мир его поступков, чувств и решений был действительно выше моего.

Черепаха убедил меня в том, что смерть существует только потому, что мы намеренно делаем ее возможной.

Следователь

На подоконнике, заваленном папками с бумагами, стояла старая печатная машинка. Сквозь грязное стекло тускло просвечивал высокий бетонный забор. Зеленые замызганные шторы, электрическая розетка и цветной календарь были единственными украшениями тесной комнаты. В коридоре возле открытой двери кабинета курили опера. Еще несколько часов назад представлявшие грозную и беспощадную силу Закона, они походили сейчас на усталых водил-дальнобойщиков, готовящихся к ночлегу в провинциальной гостинице. Поговорив бессвязно еще несколько минут, они безо всякой видимой причины дружно разошлись.