Великая тайна Фархелема - Юрий Леляков

Взрослый, как полноценная личность, имел право на какие-то человеческие черты, особенности, слабости, мог бывать больным, усталым, что-то забыть, не знать, не уметь, не хотеть, в конце концов — с ученика же, как с «заготовки человека», можно было требовать на пределе его способностей, не снисходя ни к каким обстоятельствам жизни. Взрослый мог быть в чём-то неправ, ошибиться, оговориться, и на это ему указывали вежливо и тактично — такой же промах ученика становился предметом осмеяния, позора, унижения совершённой ошибкой. Взрослый мог позволить себе расслабиться, отвлечься, о чём-то задуматься — ученику следовало быть всегда собранным и готовым ответить: почему что-то не так в его поведении, внешности, он не так на кого-то посмотрел, не поприветствовал незнакомого взрослого (с которым, по мнению другого взрослого, должен был быть знаком)? Взрослый в любой критической ситуации мог струсить, сбежать, позвать на помощь, и общество отнеслось бы к этому с пониманием — для ученика же апеллировать к помощи взрослых или пытаться «по-взрослому» решать свои дела было позором, он должен был рассчитывать лишь на свою силу и ловкость, будто вправду был низшим существом, живущим по иным, не человеческим законам. Взрослый в любом разговоре мог свободно демонстрировать свой уровень знаний, не опасаясь, что на него с целью некой проверки тут же будет возложено дополнительное задание с требованием выполнить к такому-то сроку — c учениками случалось и такое. Среди взрослых худших не ставили в пример лучшим, успехи в интеллектуальной деятельности не противопоставлялись успехам в спорте и физическом труде, взрослый, наконец, мог прямо заявить, что при своём положении в обществе не обязан иметь с кем-то дело — в школе же выполнение общего задания вполне могли возложить на психологически несовместимых учеников, и ответственность за срыв нёс тот, кто не сумел повлиять на напарника. Взрослый мог брать в школьной библиотеке любую литературу, и его никто никак не контролировал — ученикам же старших групп из-за недостатка информации в учебниках приходилось брать дополнительную литературу просто по необходимости, но многого на руки не выдавали, разрешая читать лишь там, на месте, и персонал ревностно следил, чтобы ничего не прочли сверх «положенного», так что книга, пусть чисто случайно раскрытая не на той странице, сразу оказывалась вырванной из рук. И совсем что-то оскорбительно-издевательское получалось с той же физической закалкой: ей никак не способствовала тяжёлая и неудобная школьная форма, под которую иногда на свой страх и риск надевали не всё полагающееся нижнее бельё (а полагалось почему-то двуслойное) — но даже в дни, когда не было спортивных или трудовых занятий, и никто не ждал, что это будет замечено при переодевании из одной формы в другую, вдруг устраивались унизительные «проверки гигиенического состояния учеников» с последующей фиксацией выявленных «нарушений» в школьном досье каждого. И всё это, вместе взятое, рассматривалось почти как священный долг школьника перед старшими, в чём он не имел права сомневаться, иначе — что учителя не стеснялись говорить в присутствии самих детей — те либо могли вырасти избалованными и изнеженными, либо наоборот, начать сбиваться в преступные группировки… Того же, о чём знал Джантар из книг и журналов: специализации по интересам, работы с современной техникой, серьёзных самостоятельных исследований, по крайней мере в старших группах — ему, оказывается, никто и не обещал! Читал-то это он — о Чхаино-Тмефанхии, а город Кераф вместе с Каймирским перешейком и полуостровом Каймир относился к совсем другому государству — Соединённой Лоруане. Где важнее всего считалось — не подготовить ученика в самостоятельной жизни, а постоянно контролировать поведение, занять чем-то его время, чтобы иначе, хоть немного оставаясь наедине со своими мыслями, он не стал склоняться ко злу… И стало быть, такой путь — униженного невольника, учившегося под надзором — ему предстояло пройти, прежде чем он станет полноценным человеком, достойным решать задачи нового времени? И во «взрослой» жизни, получалось, ценился лишь тот, кто сумел выдержать 12 лет такой учёбы, не сойдя с ума?.. Но увы, пока что он, фактически самый способный в группе, скатывался в учёбе на далеко не передовые позиции — из-за постоянной, никак не проходящей усталости. А ведь в старших группах нагрузка была ещё больше, были предусмотрены трудовые повинности по обслуживанию школьного здания, а в дальнейшем — и просто в качестве малоквалифицированной рабочей силы где придётся, порой с выездом за город, и сверх того ещё походы и «занятия на природе»… И хотя Джантар знал о подобном и раньше — теперь, увидев лоруанскую школу изнутри, не мог без тревоги думать, что будет, когда в том возрасте окажется он сам. И родители не могли не думать об этом — и всё чаще в их разговорах стали звучать слова «особый режим»…

Да, была и такая возможность: перевод ученика на особый, облегчённый режим учёбы. Но легко ли было родителем решиться на такое — зная, что в общественном мнении это как бы показатель неполноценности, привилегия презираемых, с кого нечего взять — а потому и за перспективы такого ученика после школы поручиться трудно? Как впрочем, и трудно было добиться самого перевода на особый режим: ведь скорее им предложили бы какой-то интернат для больных детей, а туда вовсе мало кто хотел попасть — это была та же школа, но где ученик и жил постоянно, не имея возможности хоть ненадолго уйти куда-то, и перспективы после выпуска были ещё незавиднее. И наверняка в каждой школе было немало учеников, изо всех сил пытающихся соответствовать образу «физически развитого», хотя очевидно было, что им так не удержаться все положенные 12 лет — а родители ничего не предпринимали, опасаясь сломать их судьбы. И кто знает, сколько бы пытался держаться и Джантар — если бы не тот случай…

Джантар и много времени спустя не мог без содрогания вспоминать день, когда, вдруг потеряв равновесие на спортивных занятиях, упал посреди школьного двора — и с ужасом понял, что не может ни подняться, ни даже толком объяснить, что с ним происходит. И руки, и язык с трудом слушались, звуки сливались в неясный шум — а другие ученики, собравшись вокруг с туповато-шальными выражениями лиц, грубо дёргали его за руки, учитель тоже кричал что-то неразборчивое (насколько удалось в какой-то момент разобрать, требуя «прекратить притворяться»), но ни у кого не возникло мысли, что Джантару требуется медицинская помощь — и чем могло кончиться, если бы Кинтал (уже в перерыве между занятиями случайно) не оказался рядом, и, узнав известные ему из литературы симптомы расстройства мозгового кровообращения, на свой страх и риск сбежал с занятий, чтобы остановить, к счастью, как раз проезжавший рядом автомобиль медицинской службы… Потом учителя возмущались, почему не сказал в первую очередь им — но ведь учитель, оказавшийся неспособным распознать те же симптомы, и сам был рядом, да и о степени доверия учеников к учителям этот случай как-то свидетельствовал… Тут уж решение было принято — и, пройдя соответствующее обследование, он продолжил свой второй учебный год уже на особом режиме: вовсе не посещая занятия, лишь продолжая числиться в своей школьной группе, и сдавая проверочные работы по итогам учебного полугодия и года. А главное: наконец вновь было время для самостоятельного чтения и размышлений над прочитанным, свободных от всеподавляющего школьного контроля — и, как ни парадоксально, он смог продолжить образование, прерванное из-за необходимости посещать школу! Но увы, родители не могли добиться того же для Кинтала и Тайлара (наверно, требовалось очень серьёзное медицинское и юридическое обоснование) — и им приходилось довольствоваться кратковременными разовыми пропусками по болезни. И Джантар видел — как трудно им, как много они теряют из-за хронического переутомления и недостатка свободного времени…

Хотя и самому Джантару особый режим предоставлялся на полугодие — а затем приходилось продлевать по итогам специального обследования, вновь и вновь подтверждая факт, что он нездоров для «обычной» учёбы, но и не так болен, чтобы отправиться в интернат. Обстановка на обследованиях была тяжёлой и угнетающей: постоянное чувство балансирования на грани между «обычной» школой и интернатом, тревожное ожидание итогов, ужас и потрясение соскользнувших с этой грани в сторону интерната, унылое разочарование тех, кого ждала «обычная» школа — не говоря уж об унизительности некоторых процедур самого обследования, и вынужденной демонстрации каждым из соискателей своих физических и психических недостатков перед другими. Ведь там почему-то бывали собраны вместе дети разного возраста, уровня развития, и главное — с самого разного характера проблемами, из-за которых претендовали на особый режим или рисковали угодить в интернат. Всё же Кинталу и Тайлару — при всех трудностях в учёбе — не приходилось время от времени оказываться среди всевозможных мутантов, хронически больных, отстающих в развитии, и прочих физически и психически дефектных школьников, которых иногда пугали сама внешность и поведение друг друга, и где особенно неуютно чувствовали себя немногие в общем серьёзно не больные дети, тоже по разным причинам оказавшиеся претендентами на особой режим. Но выбирать не приходилось: альтернативой была судьба «обычного» школьника, уже едва не стоившая ему жизни… И всё же, видя, как складывается его судьба, Джантар не мог не задуматься: почему он, казалось бы, достойный иной участи, вынужден раз в полгода оказываться среди несчастных, чья полноценность как будущих взрослых уже теперь подвергается сомнению — и, обладая знаниями в чём-то уже сверх уровня старших групп, претендовать на послабления, доказывая, что ему не по силам пройти обычную программу младших? И почему, если человечество Фархелема взялось строить совершенное и справедливое общество — жизненный путь его строителя должен иметь такое начало?..