На три сантиметра взрослее - Гавриил Левинзон

Вон стоит Валька Кочевник — мой одноклассник — с девочкой и рассеянно так, спокойно так смотрит по сторонам. А захочет — пойдет танцевать со своей красивой девочкой. Вот он взял ее за палец, будто портфель свой держит! Неужели для него это пустячное дело? Или прикидывается, хитрюга? Валька смотрит на меня, отводит глаза, опять смотрит, он на минуту отходит от своей девочки.

— Слушай, — говорит он, — ты уже окончательно спятил. Иди посмотри на себя в зеркало.

Я ему верю, иду в коридор и смотрю в зеркало на свое лицо. До чего же просто! Вот оно, вот в зеркале все видно: видно, что я весь свет презираю и заодно всех девочек и ту, с которой танцевал. Я оберегал свое мужское самолюбие, а она оберегала свое женское самолюбие — получился славный танец. Я шлепаю себя по щекам. Так. Усмешку из глаз я уже убрал. Теперь губы… Так. Нет, вот так. Трудная косметика.

Я возвращаюсь в зал.

— Ага, мы в хорошем настроении, — говорит мой классный руководитель Виктория. — Пригласи-ка танцевать Лелю, вон она стоит. — И Виктория проходит.

Я иду к Леле, к Ленке Семилетко, она жмется в углу, а я с благожелательным лицом (оно отдыхает) подхожу к ней и приглашаю.

Мы на месте «качаем качалочку», и я ей что-то говорю, чушь какую-то несу. Семилетку не узнать: румянец, блестящие глаза. Она хорошенькая. Правда, не такая уж… но все же… вот лукавство в глазах — и я держу ее за палец. Совсем обыкновенно! Будто это я несу свою авоську. Я могу ее держать за палец хоть целый вечер. Где Кочевник? Ухмыляется. Знаю, что он хочет сказать: «То-то же, слушайся старших».

Потом меня отзывает Венька:

— Слушай, что за лицо? Ну и лицо!

— Что с ним?! Что за лицо?

— Старательное, — отвечает Венька. — Ну, ты хитер.

Старательное? Ладно. Теперь буду носить с собой зеркало.

Мы на улице. Она держит меня за палец. Вот свет от фонаря. А она ничего. Что она говорит? Мило как говорит. Осторожно — это же Семилетка. Что ты делаешь? Ты что, не понимаешь, что это Семилетка? Скучная девочка, между нами говоря. У нее привычка сидеть на уроке с открытым ртом. Ну и что же? Это же девочка! Я ее уже поцеловал.

— О боже! — говорит она и опять цепляется за мой палец.

— О боже! — говорит она. У нее подвертывается нога. Она наклоняется, поправляет туфлю, пробует, не отвалился ли каблук.

«О боже! О боже!» — сколько можно! Палец мой, между прочим, пора отпустить. Это что за недоверие такое? Я же не убегу. Так и нечего держать меня за палец. Если я захочу убежать, так это не поможет. Ладно, держи. Только где это видано, чтобы идти по улице и держаться за палец! Вот люди смотрят.

Понимаешь, ты мне сегодня не нравишься. Извини меня, но что я могу сделать? Я не знаю, как это получилось. Черт те что получилось. Ты хорошая девочка. У тебя вот волосы красивые, глаза, у тебя лебединая шея. Это ничего, что ты сидишь на уроке с открытым ртом… Да не держи меня за палец! Он уже в суставе болит!

А день мог быть и похуже: солнце это ни к чему. Вон ветер гонит луковую шелуху — где-то поблизости выбросили лук.

— О боже! — говорит она.

— Слушай, — говорю я, — давай-ка обходиться без бога. Слава богу, мы не верующие!

— Как ты здорово шутишь, — говорит она. — «Слава богу, мы не верующие» — хорошо!

Но я не собирался шутить. Разве я пошутил? Стоит человеку что-нибудь сказать, и все уже думают, что он шутит.

— Сейчас мы будем смотреть киношку, — говорю я. — Ты не устала?

— Нет. Да я хоть целый день могу ходить. А ты?

— И я могу.

— Да? А почему ты такой?

— Какой?

— Сама не знаю. Нервный.

— Я не нервный, — говорю я. — Ты не обращай внимания.

Надо держаться: никто меня не заставлял целовать ее под фонарем.

— Юра, может, пойдем домой?

— Чего домой? — говорю я. — В кино пойдем. Что дома сидеть?

Навстречу нам идет парень из 9 «Б», с девочкой. Вот с какой девочкой идет человек! Ладно, я не смотрю — пусть идет. А вот еще девочка переходит улицу. Сравнивать я не собираюсь. До этого не дошел.

Я покупаю билеты. Сейчас мы будем смотреть немецкий детектив. Она, между прочим, все еще держит меня за палец. Но я не обращаю внимания. Вон впереди девочка. Но мне нет до нее дела. Я просто говорю, что она там сидит, одна. Вот мы и посмотрели кино. «Ты не устал?» — «Нет. Говорят тебе: не устал!» Что за привычка переспрашивать? Мы идем в парк.

— Юра, поцелуй меня еще раз.

Так. Я уже понимаю, что произошло. Я испортил свой первый поцелуй — непоправимо. Я его столько ждал — и вот что у меня получилось: первый поцелуйчик. Лучше б я исцеловал все телеграфные столбы на Киевском шоссе. Грустно. Противно. Мерзко, товарищи! В параллельном классе есть одна девочка, Джулька Образцова. Я люблю вспоминать о ней. Ну почему я ее не поцеловал в первый раз?

— Знаешь, — говорю я, — тут светло. Вон и люди ходят.

Я уже не помню, что сам виноват. Да как она смеет так себя вести?

— Юра, — говорит она, — я так и знала! Я так и знала. Почему ты сразу не сказал? О боже! Я так и знала, что это случайно. Я же чувствовала!

Вот именно: случайно. Я молчу.

— Юра, — говорит она, — мне казалось… Мне казалось, что ты в школе на меня по-особенному смотришь. Резинку на геометрии попросил.

Она плачет. Я не понимаю, как это можно не думать о самолюбии. Это что-то не то, я ничего не понимаю. Зря, совсем зря я столько времени ходил с Венькой знакомиться с девочками — зачем мне это?

— Юра, — говорит она. — Все, Юра, все! Я ухожу. Ты не виноват. — Она убегает по аллее, потом сворачивает — и напрямик по траве.

Я хожу по парку. А! Черт с ним. Больше я об этом не думаю! Что делать? Мне ее жаль. Но что я могу сделать? Кто мне объяснит, как это получилось? Я даю себе слово забыть о девочках. По дороге домой я на них не смотрю и все же замечаю, что они на меня тоже не смотрят. Могли бы и посмотреть. Что я им, пустое место? Нет, вы подумайте: я иду по улице, а они делают вид, что меня не существует! И меня действительно не существует. Для девочек. Целых три дня. Потом я чувствую, что готов опять идти с ними знакомиться. Хоть с Венькой, хоть с кем. Не может же все время продолжаться вот такое невезение. Иногда я вспоминаю о Славике: человек в меня верил.

Я в Шуриной квартире, в комнате в восемнадцать квадратных метров с дверью в общий коридор, где, между прочим, имеется телефон, который вскоре зазвонит. Я присматриваю за Севкой. Считается, что Шура с мужем ушли в театр — ха! На этот раз они выдумали театр, потому что больных сослуживцев они навещали уже три раза, друзей своих они уже встречали и провожали, на именинах были прошлый раз — на самом деле они просто слоняются по городу или точат лясы у друзей. Я давно уже об этом знаю, но не подаю виду.

Мы с Севкой играем в лото, потом съедаем сосиски, которые нам оставила Шура. Что теперь? Я даю Севке пятак, он мне за это позволяет минут пятнадцать почитать, не больше: он теряет пятак, начинается скулеж. Я ползаю по полу, заглядываю под тахту, под шкаф и за печку. Севка, как будто так и полагается искать пятак, повторяет все следом за мной: я шарю в углу за тахтой — и он шарит, я под стол — и он туда же. Наконец мне это надоедает — я даю Севке другой пятак.

А вот и зазвонил телефон — я выбегаю в коридор. Я не могу понять, кто это со мной говорит. Какой Славик?

— Я взял номер телефона у твоей мамы. Алло, Юра! Что ты молчишь? Я свое обещание выполнил. Приезжай за девочкой! Красавица, каких мало! Скачи, мы возле моего дома.

— У меня брат под личную ответственность.

— Так придумай что-нибудь! Такой красотки тебе никто не подбросит. Скорей, а то уже зябнуть начала. Ты понял?

Я отвечаю: понял. Я кладу трубку, вхожу в комнату и даю Севке еще один пятак.

— Ты можешь побыть немного один?

— А кто будет за мной присматривать?

— Я буду. Только по телефону, понял? (Он собирается заплакать.) Мы друзья или нет? — Я уже в коридоре. Только б не заплакал — я бросаю ему последний пятак. — Там человек мерзнет, понял? — Он кивает.

Я звоню ему, когда выхожу из трамвая недалеко от дома Славика.

— Я хочу по-маленькому.

— Так что же ты не идешь? Иди.

— А я не достану свет включить.

— Встань на табуретку.

— А без света можно?

— Можно, — говорю я.

Он возвращается.

— Я сделал без света.

— Молодец! Я скоро тебе позвоню.

Я вешаю трубку и несусь вверх по улице: надо торопиться! А то еще в самом деле озябнет. Валит густой мокрый снег, фонари в такую погоду светят странным светом, в этом свете снежинки играют в игру — кто быстрей, а в затемненных местах непременно что-то шевелится, хотя совершенно ясно, что там ничего нет, — я прыгаю через лужицы, и после очередного прыжка меня выносит на них — стоят в нише подъезда, и я уже разглядел: действительно красота! И рост! Она что-то напевает.

— А где книжка, которую ты обещал? — спрашивает Славик и подмигивает мне.