Сотворение мира - Гор Видал

— Он и теперь тиран. Афины наши! Все знают: до того как мой дед Писистрат стал там тираном, Афины были ничем, и пусть демагоги на собраниях говорят что угодно! Да, Великий Царь — Ахеменид, раз он так говорит. Я всего лишь хотел сказать, что мы все Ахемениды. То есть родня им. В частности, Гобрий и его семья, Отан и его семья…

— Наверное, я неправильно тебя понял.

Я дал ему улизнуть. В Сузах нужно успеть стать ловким царедворцем до того, как пробьется первый пушок на щеках. Придворный мир — место чрезвычайно опасное: один неверный шаг — и смерть, если не хуже.

К тому времени я уже немало наслышался о том, как Дарий сверг сына Кира, но никто при мне не осмеливался вслух сказать, что Дарий не родственник Киру, и я узнал от этого олуха Милона кое-что важное.

Факт, что Дарий — такой же узурпатор, как и смененный им маг, многое объяснял в принадлежности придворных к различным партиям. Теперь я понял, почему тесть Дария Гобрий хотел быть Великим Царем. У него было больше прав на престол, он был одним из Шести и в знатности не уступал Дарию. Но тот его перехитрил. Гобрий признал Дария Великим Царем при условии, что наследником станет Артобазан. Но Дарий быстренько взял вторую жену — дочь Кира Атоссу, и через два года, день в день со мной, у них родился сын — Ксеркс. Если принадлежность Дария к Ахеменидам вызывала сомнения, то в отношении его сына Ксеркса сомнений не было. Он был точно внук Кира Великого, точно Ахеменид.

После рождения Ксеркса двор раскололся на две партии — царицы Атоссы и дочери Гобрия. Шестеро знатнейших склонялись к Гобрию, но другие вельможи поддерживали Атоссу… как и маги. Моя мать утверждает, что Дарий намеренно стравил всех друг с другом, резонно полагая при этом, что замышлять против него у них просто не хватит времени. Это просто, а кем бы Дарий ни был, но уж не простаком. Однако известно, что он подстрекал то одну, то другую сторону.

Сузы были тогда ареной, на которой разворачивалась не одна схватка. Поскольку маги, поклоняющиеся демонам, имели большинство, они всеми силами старались насолить магам — последователям Зороастра. Служителей Лжи поддерживала царица Атосса. Сторонники Истины должны бы были пользоваться расположением Великого Царя, но Дарий уклонялся открыто их поддерживать. Он тепло отзывался о моем деде, а затем давал деньги евреям на восстановление их храма в Иерусалиме, вавилонянам на починку храма Бел-Мардука и так далее.

Хотя я был слишком юн, чтобы играть активную роль в этой религиозной войне, присутствие мое при дворе глубоко задело поклонников демонов. Поскольку они пользовались расположением царицы Атоссы, Лаис и я оказались заключенными в ужасном курятнике, откуда нас вызволил Гистасп. Очевидно, в письме своему сыну он поинтересовался моими успехами в школе. В результате меня отправили во вторую группу. И благодаря этому письму Лаис и я спаслись от таинственной болезни, неизменно убивающей тех, кто имел при дворе могущественных врагов. При дворе эту болезнь предпочитали называть лихорадкой.

Однажды ясным утром жизнь моя переменилась снова, совершенно по воле случая, если нашей судьбой правит это единственное из признаваемых греками божество.

Я сидел скрестив ноги в дальнем конце класса и, как всегда, старался казаться невидимым — обычно мне это удавалось. Маг-наставник утомлял нас каким-то религиозным текстом, не помню, каким именно. Возможно, одним из тех бесконечных гимнов плодовитости Анахиты, которую греки называют Афродитой. При дворе прекрасно знали, что Атосса поклоняется Анахите, и маги всячески ублажали эту богиню.

По знаку учителя класс завел благодарственную песнь Анахите. Запели все, кроме меня. Когда предлагалось вознести хвалу тому или иному божеству, я хранил молчание, а маги-учителя делали вид, что не замечают меня. Но это утро было не таким, как все.

Маг вдруг прекратил свои завывания и стоны. Класс тоже замолк. Старик посмотрел на меня в упор. Случайность это была или рок? Я никогда не узнаю. Знаю лишь, что я воспринял тот взгляд как вызов. Я встал. Я был готов к… не знаю к чему. Наверное, к бою.

— Ты не пел с нами гимн, Кир Спитама.

— Да, маг. Не пел.

Удивленные лица повернулись ко мне. Милон разинул рот да так и застыл. Я держался крайне непочтительно.

— Почему?

Я принял позу, какую тысячи раз принимал мой дед перед огненным алтарем в Бактре: одна нога чуть впереди другой, а руки ладонями вверх протянуты перед собой.

— Маг! — Я изо всех сил пытался копировать голос Зороастра. — Я поклоняюсь только бессмертному, лучезарному солнцу на быстроногом коне. Ведь когда оно восходит по воле Мудрого Господа, земля очищается. Бегущие воды очищаются. Очищаются воды в колодцах. Очищаются стоячие воды. Все священные создания очищаются.

Маг сделал жест, оберегающий его от злых духов, а мои одноклассники взирали на меня, побледнев от страха. Самый тупой понял, что я призываю в свидетели солнце с неба.

— Не взойди солнце, — начал я заключительную часть молитвы, — и злые духи уничтожат все в материальном мире. Но кто поклоняется бессмертному, лучезарному солнцу на быстроногом коне, тот устоит против тьмы, и против демонов, и против незримо надвигающейся смерти!..

Маг бормотал заклинания, чтобы уберечься от меня. Но я не мог остановиться, даже если бы захотел. Громким голосом я направил против Лжи Истину:

— Если ты на стороне Ахримана и всего злого, я молю солнце уничтожить тебя первого во время долгого владычества…

Я не успел закончить проклятие. Маг с воплем бросился прочь, за ним остальные. Помню, я долго стоял один в классной комнате, дрожа, как листочек в весеннюю бурю. Не знаю, как я вернулся во двор, где бродили призраки зарезанных кур. Но слова мои эхом пронеслись по всему дворцу, и незадолго до заката я получил приказ явиться к царице Атоссе.

4

О дворце в Сузах говорят, что там никто не знает, какой коридор куда ведет. Я верю этому. Говорят также, что там ровно десять тысяч комнат, — вот в этом сильно сомневаюсь. Боюсь, если бы о нем писал Геродот, он бы насчитал все двадцать тысяч.

Помню, меня вели по длинному (мне показалось, не менее мили) коридору со зловещими темно-красными пятнами на полу. Мы с матерью никогда не покидали отведенного нам помещения в гареме, но вскоре мне должны были запретить вход туда: когда персидские мальчики достигают семилетнего возраста, их выселяют из гарема и вверяют родственникам-мужчинам. Поскольку, кроме Лаис, у меня не было родни, мне разрешили жить в женском помещении до довольно зрелого возраста — девяти лет. Нельзя сказать, что мы жили в настоящем гареме. Из придворных дам мы в нашей убогой пристройке видели только служанок.

Два необычайно высоких и худых евнуха-вавилонянина встретили меня у дверей апартаментов царицы Атоссы. Один из них предупредил, что до прихода царицы мне надлежит лечь ниц на узорчатый индийский ковер, а когда она войдет, то следует подползти и поцеловать ее правую ступню. Если мне не будет дозволено встать, то нужно оставаться на полу, не поднимая головы, пока царица не выйдет. Затем я должен отползти по ковру обратно к дверям. И ни в коем случае нельзя смотреть на царицу. Таким же образом верноподданные приближаются к Великому Царю и его представителям. Члены царской семьи и высшая знать низко кланяются своему владыке и в знак покорности целуют правую руку. Если Великий Царь окажет такую милость, особо приближенным он может позволить поцеловать себя в щеку.

Протокол при дворе Дария был строгим, как всегда бывает, когда монарх не родился законным наследником. Хотя двор Ксеркса своим блеском значительно превосходил двор его отца Дария, протокол там соблюдался куда как свободнее. Сын и внук Великих Царей, Ксеркс не имел нужды напоминать о своем величии. И все же я часто думал, что имей он хоть каплю той одержимости властью, что была у его отца, он бы мог сравняться с ним в долгожительстве. Но когда в дело вмешивается рок (как афиняне любят напоминать нам в своих трагедиях, непрестанно повышая плату за зрелище), человеку не выйти из этой борьбы победителем. Как ни высока была слава лысого поэта, орел сбросил ему на лысину несчастную черепаху.

Лаис говорит, что в восемь лет я был необыкновенным ребенком, истинным внуком и наследником Зороастра и все такое прочее. Естественно, она пристрастна, но и другие подтверждают мою необычайную смелость и самоуверенность. Если я действительно производил такое впечатление, я был, пожалуй, незаурядным актером, потому что на самом деле постоянно испытывал страх — и особенно в тот холодный вечер, когда лежал ничком на черно-красном ковре в апартаментах царицы. Сердце мое бешено колотилось.

Комната была небольшая, в ней стояло только кресло слоновой кости с серебряной подставкой для ног да небольшая статуя богини Анахиты. Перед статуей курился фимиам. Вдохнув тяжелый аромат, я беспокойно поежился. Я понял, где нахожусь: в лапах демонов.