Вечные хлопоты. Книга вторая - Евгений Васильевич Кутузов

тебя укусила? С каких это пор ты стал бумажки писать? Раньше за тобой этого не водилось!

— Собственно, никаких дел, Геннадий Федорович, — ответил Кузнецов. — Просто потянуло на отдых, устал. Трактор и тот устает, а мы люди. Здоровье стало пошаливать что-то. По утрам колет, саднит... — Он поморщился очень натурально, как если бы у него в самом деле болело сердце, и приложил руку к груди.

— Резко или нудно? — тоже поморщившись, спросил директор с серьезным видом.

— По-всякому. Но чаще резко. Как стрельнет, аж в затылке трещит.

— Это плохо.

— Чего хорошего!

— А что принимаешь?

— Принимаю-то?.. — замялся Кузнецов. Он не знал ни одного названия сердечных средств. — Жена покупает лекарство, — однако нашелся он, — я по аптекам не хожу, ну их к богу в рай! Уж лучше своей смертью умереть, чем от пилюль.

— Это точно, — согласился директор и, протягивая руку, неожиданно попросил: — Покажи.

— Что? — не сообразил Кузнецов.

— Пилюли.

— А, пилюли... — Он растерялся лишь на мгновение, потом начал шарить по карманам. — Черт, опять в другом пиджаке оставил! Вечно Мария подсунет не тот пиджак...

— Мария, она у тебя такая, — сказал директор, усмехаясь.

— Женщины, — закивал Кузнецов головой. — Все хотят как лучше, а получается наоборот.

— Ну, а чем пахнет валерьянка, знаешь?..

— Понятия не имею. У меня вообще отчуждение на запахи.

— Деятель-сеятель! Тут болит, там болит!.. Ни черта у тебя нигде не болит. На тебе пахать можно, а туда же, в хворые! Выкладывай, и побыстрее, что произошло?

— Ничего не произошло, — Кузнецов пожал плечами и огляделся. — Устал, Геннадий Федорович. Отпустите вы меня.

— Мы с тобой, Николай Григорьевич, не дети, и оба знаем, что просто так, за здорово живешь и петух не кукарекает: либо гарем свой будит, либо опасность чует...

— Мне шестьдесят три года, между прочим, — вставил Кузнецов.

— Неужели?! — притворно удивился директор. — Никогда бы не подумал. — Он поднялся, подошел к окну и отдернул штору. Там, за окном, поднимались стены нового корпуса. — Видишь?

— Каждый день смотрю.

— Смотришь, а не понимаешь. — Директор вернулся к столу. — Это не просто обновление. Это, если хочешь, второе рождение завода!

Кузнецов молчал. Он знал, что утвержден план реконструкции завода и что в этом плане, правда где-то в самом конце его, отведено место и новому инструментальному цеху. Он мечтал поработать в этом новом цехе, однако и понимал, что мечте его не суждено сбыться. Годы пройдут, покуда будет выполнен план реконструкции, и эти годы, возможно, не покажутся слишком долгими молодым людям, а его время бежит гораздо быстрее — потому что под гору...

— Говоришь, шестьдесят три... — Директор задумался, рассеянно оглядывая стол, на котором не было ничего кроме чернильного прибора, пепельницы и заявления Кузнецова. — Давай прикинем, кому из начальников цехов меньше шестидесяти? Петров, Касымов... Кажется, все.

— Соловьев, — подсказал Кузнецов.

— Трое, — подытожил директор. — Если всех остальных отправить на пенсию, кто же будет работать?

— Я за всех не в ответе.

— Все мы в ответе друг за друга. А по твоей логике получается, что я должен отправлять на пенсию и Глебова, и Радченко, и Кузьмина!..

— По логике когда-нибудь и уйдут все, ничего не попишешь, Геннадий Федорович.

— Когда-нибудь нас вообще не будет, — раздражаясь, сказал директор. — И детей наших, и внуков, и правнуков. Так стоит ли их рожать?! У тебя, Николай Григорьевич, как у ребенка: какой смысл утром вставать, если вечером все равно ложиться?.. Пойми — ты ставишь меня в идиотское положение. Кем, скажи, кем я тебя заменю, где возьму человека?

— У меня хороший заместитель.

— Молодой Антипов, что ли? — Директор нахмурился. Уже была договоренность с главным инженером, что Антипова через полгодика заберут из цеха, но почему-то сказать об этом Кузнецову он не решился. Или не захотел. — Вряд ли потянет.

— Потянет, Геннадий Федорович, — убежденно возразил Кузнецов. — Фактически он уже сейчас руководит цехом. Мне-то виднее.

— Кстати, старый Антипов не собирается уходить на пенсию.

— Он моложе меня.

— Ладно, оставим лирику. Допустим, я поверил тебе, что ты собрался уйти на пенсию без всяких причин, просто по дурости своей... — Он взял заявление, повертел его, чуть ли не принюхиваясь. — На кой черт вообще уходить с завода? Подберем работу полегче...

«Соглашусь, — подумал Кузнецов. — Пусть назначат мастером или еще кем-нибудь. Все-таки не дома сидеть, от скуки и от безделья сдохнешь раньше времени...»

— Бывает, что я сорвусь, — продолжал директор, — голос повышу, лишнего наговорю, так не со зла же!

— Ерунда это, Геннадий Федорович, — искренне сказал Кузнецов. — Я не девица, а завод не детский сад.

— Трудно будет жить на пенсию.

— Много ли нам вдвоем с женой надо? Кусок хлеба потоньше да кусок масла потолще. — Он улыбнулся невесело.

— Прожить проживете, это верно... Нужен ты заводу, Николай Григорьевич. Твой опыт, твои знания. Сам уходи, а опыт и знания оставь! — Директор тоже улыбнулся, однако и у него получилась нерадостная улыбка.

— Оставляю вместе с Антиповым.

— Не спеши! Сохраним персональный оклад, заслужил. Я дам указание прямо сейчас, чтобы подобрали работу... — Он потянулся за трубкой.

«Это не выход, — с досадой подумал Кузнецов. — Дадут отдохнуть, а после уговорят вернуться. Хитрит Геннадий Федорович...»

— Тут одно из двух: или — или. На другом месте я не смогу, не сумею. Пока не смогу. Потом, может быть. А занимать место лишь бы зарплату получать — не для меня.

Понимал Николай Григорьевич, как нелегко придется ему, когда настанет время прощаться с заводом. Ведь здесь для него даже не второй, а первый дом, главный. Однако не предполагал он, что это так тяжело — уйти... Не всегда и не все было хорошо и гладко. Что-то не ладилось, не получалось, с кем-то и с чем-то не соглашался, кто-то