Андрейка - Леонид Кокоулин

Соль отдельно подвешиваем в мешочке к перекладине. Основательно, по-хозяйски - на охоте не полагается горячку пороть и валить в кучу как попало. Спички, например, в брезентовой рукавице тоже подвешены, другая рукавица уложена в мешок с сухарями - про запас. Кружки, ложки, миски, конечно, на стол; ведро, чайник, котелок - к костру. Рыбацкие снасти, банку с карбидом, мешок с лодкой - под крышу, на ваги. Карбидку - у входа в хижину, в закуток; и не мешает, и под рукой. Осматриваем, все ли к месту, и только сейчас замечаем что солнце уже скатилось за гору.

Щенок тоже присмирел. Утомился, в сторонке грызет щепку. Ветка, свернувшись в комочек, лежит на моей телогрейке - с понятием собака.

Хватаю чайник и бегу к речке. Под ногами хрустит снег - уже прихватило сверху. Продираюсь сквозь кустарник, под яром набито выше пояса. Ледяшки звенят. Кажется, снег до самого горизонта. Надо бы по Славкиному следу. Всегда думаю задним числом. Едва выбрался на лед. Хожу по застывшей наледи. Слышу, где-то булькает вода, а не пойму где. Петляю вдоль речки.

Вижу: чернеет на льду полынья, подхожу - размытый перекат - звериный водопой, тропа набита. На склоне подъеденный лосями тальник. Смотрю и волнуюсь. Отчего, и сам не знаю, просто волнуюсь. Наклоняюсь и сую чайняк в воду, он торчит поплавком, сопротивляется, горлышко узковатое - черпаю крышкой, наливаю в чайник. Обратно по Славкиному следу.

Собаки встречают лаем - не узнали, что ли.

- А я, дед, дров принес.

На месте костра валяются несколько палок и полкоробки исчирканных спичек. Андрей сидит склонившись, без шапки.

- Не получается? - спрашиваю.

- Шипят только...

- Плохо!

Андрей поднимает лицо, только зубы блестят - раздувал, видно, угли.

- Спички испортил, да? Я невзначай, не обижайся, дед, на охоте не обижаются. Ты же сам сказал. Была бы солярка...

- Можно и без солярки.

- А ты можешь?

- Попробую. Но вначале надо заготовить дрова.

Сумерки уже припали к земле. След, по которому ходим, расплылся, кусты потухли. Андрей не отстает, щенок тоже тащится.

- Вернись, Андрюха, шапку надень.

- Я уже в шапке, на, смотри, ну, даешь, дед!

Действительно, в глазах бабочки, что ли. Собираем валежник. Обламываем с лиственниц нижние отмершие сучья - они стреляют, как из духового ружья.

Когда куча подрастает до пояса, я забираю ее в охапку, Андрей остатки, тащимся к костру, нащупывая ногами след. Бросаю у костра ношу и смотрю на Андрея: муравей - тащит больше себя...

Обламываю тоненькие сухие веточки и складываю шалашиком, чтобы не рассыпались, обставляю шалашик потолще сучьями. Андрей подает дрова.

- Давай, Андрей, спичку.

Чиркает.

- Да не так, - прикрываю ладонями огонь и подношу к растопке. Вспыхивает пламя и тут же синеет, тухнет, и сразу прихлынула темнота.

- Ну вот и умерла... - вздыхает Андрей.

- Это мы еще посмотрим.

Припадаю к самой растопке, спичка уже догорает, но и веточки накаляются. Вдруг огонек подпрыгивает, перестрелив веточку пополам, образуются два огонька, от двух - четыре, и уже ручеек бежит по хворосту.

- Оживает! - кричит Андрей.

Тьма не выдерживает - прячется за спину.

Снимаю шапку и накрываю огонь, и сразу - хоть глаза выколи - темно.

- Попробуй сам, - отдаю Андрею спички и отхожу от костра.

Андрей не дышит, под рукой у него огонек бьется, набирает силу.

- Ожил снова, - радуется он. Поднимается, на коленках чернеют мокрые пятна.

Я отливаю из ведра в котелок воду на суп, в ведре оставляю немного будем варить кашу собакам. Подвешиваю на треногу. Подбрасываю веток в костер, весело плещет огонь. Тепло.

Только Голец не радуется - отходит подальше и садится.

Андрей сушит штаны, от них валит пар.

Вода в ведре закипает, приготовить овсянку ничего не стоит: четыре банки тушенки открыл, две - в кашу собакам, две - в суп с лапшой.

На суп воду подсаливаю, прежде чем засыпать лапшу. На кашу не солю. Ветка не любит соленое. Она не ест и селедку, а Голец, тот все трескает. Только давай. Он и сейчас не может усидеть на месте, везде лезет своим носом. Ветка - та никуда не лезет. Сидит, смотрит и щурит глаза раскосые.

В ведре уже вовсю пыхтит каша. Чайник тоже вскипел, кидаю в него заварку и отставляю в сторонку, чтобы не перепрел.

Режу хлеб, разливаю в чашки суп, оглянулся - Андрей уже клюет носом, сидит на валежинке, как снегирь на гумне.

- Андрюха, чай шарга*! Вот сюда в кресло садись. - Принес ему торбу. - Поедим да в баню.

_______________

* Ш а р г а - пить (татарск.).

- В баню?! - удивляется он. - А где баня? Строить будем, да? Давай завтра, дед, а? Я же чистый - на, смотри.

Он поднимает испачканную в саже мордашку, только зрачки блестят.

- Леность, Андрюха, старит человека, ох как старит!

- Тогда ты, дед, иди в баню. Обязательно. Ладно?

- Пойдем, вместе, я уже целое ведро воды принес. Жуй веселее. А я постель приготовлю.

- Я же собак кормить буду!

Андрей выливает суп и вылезает из-за стола, то есть из-за "козленка". Тащит ведро с кашей, пробует пальцем - в самый раз, не горячая. Голец сует нос в прогалину, где стояло ведро с кашей, и удивляется - лунка здесь, а каши нету.

Андрей собирает остатки еды со стола и бросает тоже в кашу.

Голец уже знает, взвизгивает и прыгает от нетерпения. Ветка только машет хвостом, но к столу не подходит. Ждет.

Еду собакам Андрей делит поровну, большой ложкой. Гольцу - ложка, Ветке - ложка. Голец глотает, как чайка. Ветка берет осторожно, вначале обязательно попробует языком. Сморщит нос, будто брезгует, оголит зубы, хватанет. Голец уже справился и выпрашивает у Ветки. Ветка показывает ему зубы, но еще немного поест и уступит свою порцию. Она никогда не жадничает. Талип говорит, что она бережет фигуру и оттого легкая, пружинистая, без устали ходит за зверем.

Но Андрей еще не видел, как она ходит за зверем, да и зверей тоже не видел.

Я принес полотенце вафельное, большой кусок хозяйственного, потрескавшегося, как пересохший сыр, мыла.

Подкинул в костер дров, снял ведро - разбавил воду снегом. Наломал веток ерника и бросил у костра. Раздеваюсь.

- Ты че, дед?

- Ты тоже снимай рубашку, снимай, снимай, париться будем. Душ принимать нервы укреплять.

- Смотри, - запрокидывает он голову к звездам, - мороз ударит!

- Снимай рубаху, говорю!

- Я же не злой. Мне зачем нервы укреплять?

- Ну, как хочешь. Помой хоть лицо, раз ты такой слабак.

Андрей стоит, соображает. Я уже раздет до пояса и разут, стою на прутьях.

- Польешь? - спрашиваю.

Наклоняюсь, Андрей льет на затылок, спину, - обжигает. Растираюсь полотенцем - тепло. Отошла усталость. Мою ноги.

- Прямо красота, - говорю, - сто пудов слетело. Это по-охотничьи. Ну, спасибо, Андрюша, удружил, братец, уважил. Дед мне всегда говорил: закаленный сынок - меткий стрелок.

Андрей снимает шапку, телогрейку.

- Удружи и мне так.

- Не замерзнешь?

- Я же не хлюпик - охотник.

Помогаю стянуть рубашку. Андрей ежится.

- Давай, - подставляет спину.

- Мой вначале руки.

- И лицо? С мылом?

- Храбрый ты парень, Андрюха!

- Ты тоже, дед, отчаянный, - фыркает Андрей. Только брызги во все стороны.

Подбегает Голец, любопытствует. Помогаю Андрею - растираю его полотенцем, надеваем рубашки.

- Сто пудов слетело, - говорит, отдышавшись, пацан, сует ноги в сапоги и бегом в хижину. - Гольца возьмем? - спрашивает. - Замерзнет.

Вталкиваю щенка, завязываю наглухо вход в хижину, и мы с Андреем залезаем в мешок. Холодит спину, ноги. Но мы-то знаем - это только поначалу. Щенок потоптался и стал скулить: просится на улицу. Неохота вставать, а надо. Выпустил.

Андрей жмется ко мне.

- Ну, уважил, дед, хороший ты, братец. - Чую, куда гнет. И тут же: Расскажешь, а? - дышит прямо в ухо.

- Что тебе рассказать, не знаю.

- Знаешь, знаешь... А ты видишь, дед, как пахнет?

- Не вижу, а слышу - весной.

- А я вижу. А Талип не чувствует, да ведь?! У него же нет такой перины. А у тебя был свой дедушка? - вдруг спрашивает Андрей.

- Когда я был такой, как ты.

- Ну вот интересно - расскажи?

Замолкаем. И тут в памяти выплывает избушка из кондовых бревен, крытая на один скат драньем. У изгороди стоит лошадь Карька, уткнув морду в дымокур. На избушке висит зацепленная за наличник коса с гладким березовым черенком, на котором приделана ручка, тоже из березы, буквой "А" - это первый мой букварь.

И дедушка на берегу около лодки-смоленки стоит, высокий, прямой, как сухостоина. Белая борода, домотканый шабур* на нем поверх опояска, на опояске кисет из бычьего пузыря с порохом, другой - с табаком. И руки у него словно корни кедра - длинные, крепкие, держат древнюю берданку.

_______________

* Ш а б у р - домотканая верхняя одежда.

Что рассказать Андрею про своего деда? Не знаю, поймет ли, будет ли ему интересно, ведь до сих пор я рассказывал сказки. А про деда я ничего выдумать не могу, иначе это будет не мой дед, а я хочу, чтобы он был моим - каким я его помню.