Восхождение, или Жизнь Шаляпина - Виктор Петелин

Сколько возникало в памяти Тертия Ивановича скандальных дел…

Кто не знает, что Вышнеградский берет взятки? Его состояние было что-то около миллиона, а за пять лет пребывания на посту министра финансов оно удвоилось… Может, эти разговоры и неверны, впрочем, при таких нравах все может быть… А Кривошеин, Дурново и генерал Рихтер?.. Как они все связаны системой перекрестных адюльтеров! Поневоле тянут друг друга наверх… Сколько грязи нас окружает… Взять хотя бы князя Мещерского. Ужаснейший человек, негодяй, а кому хочешь в душу влезет. Как только человек входит в силу, Мещерский тут как тут, поет дифирамбы этому человеку, пролезает к нему в доверие, добивается от него желаемого. Но уж если, не дай Бог, этот власть имущий скатывается со своего верхнего этажа, то тут уж не жди от Мещерского пощады, ушаты помоев выльет на этого бедолагу… Негодяй, ох негодяй. Как только таких людей земля выносит…

Тертий Иванович, честнейший человек, глубоко переживал бесстыдство светской власти. Много лет он прослужил в Синоде, но и там творились неладные и бесчестные дела. Одно оставалось ему в утешение: с детства он полюбил народные песни и сам, обладая хорошим голосом, любил исполнять их. В молодости вошел в редакцию «Москвитянина», подружился с Островским, Аполлоном Григорьевым, был вхож в литературную и театральную среду того времени, и с тех пор именно это всегда оставалось для него самым близким.

Он уже мало занимался делами государственного контроля. Мелочная, одуряющая переписка о грошовых делах, а миллионные хищения фирмы «Горвиц, Коган и Ко», поставлявшей действующей армии в турецкую кампанию амуницию и продовольствие, прекращались или «за давностью», или «по докладу». А прекращенное дело о миллионном начете на строителя Ташкентской железной дороги генерала Анненкова? Бесполезные мелкие взыскания не давали проку… Крупные недочеты и злоупотребления, оказывается, были не по рангу, а мелкие — бесполезны… Так что вполне закономерно и естественно Тертий Иванович охладел к своей деятельности, текущими делами не занимался. Ездил на доклад к государю, вел светскую жизнь, но повседневной жизнью государственного контроля руководил Череванский, прозванный Черномором, потому что прославился роскошной бородой, подобной той, которую подвязывали в «Руслане» Черномору.

Тертий Иванович внимательно следил за всем мало-мальски талантливым в русском искусстве. Да и сам главным образом жил собирательством русской песни. Выдающийся мастер и тонкий ее знаток, Тертий Иванович, отправляя в командировки своих чиновников по государственному контролю, одновременно поручал им интересоваться и русской песней на местах, записывать наиболее оригинальные. Рассказывали, как однажды сам Тертий Иванович, уже в должности государственного контролера объезжая учреждения по Волге, попал в Казань. Администрация, естественно, оказывала ему внимание, сопровождала его на каждом шагу. Но в день отъезда высокого гостя казанская администрация потеряла его из виду. Пропал министр! Шутка сказать! Пошло дознание… Стало, наконец, известно, что он спозаранку укатил на Волгу, чтобы, переправившись через нее, сесть на поезд. Казанские власти помчались на берег Волги. И что же они увидели? Толпу народа, из которой неслось стройное хоровое пение. Растолкали собравшихся и увидели Тертия Ивановича в кругу поющих бурлаков: плавными жестами обеих рук он дирижировал хором, подпевая им некогда богатым, звучным тенором. Оказалось, что бурлаки пели не так, как следовало, и раздосадованный министр тут же, на берегу, решил поучить их правильному пению. Потом к ним примкнули грузчики, и образовался большой импровизированный хор, поразивший случайных слушателей стройностью пения…

С особой любовью Тертий Иванович создавал церковный хор из своих чиновников, певших в домовой церкви государственного контроля. Хор исполнял и русские народные песни, и песни современных композиторов…

Злые языки уверяли, что чиновники Тертия Ивановича никакими контрольными делами не занимаются: одни собирают песни, другие поют в хоре, третьи сочиняют музыку (одно время среди чиновников государственного контроля был Модест Петрович Мусоргский, которому Тертий Иванович предоставил весьма льготные условия службы).

Благодаря усилиям Тертия Ивановича русская песня получала широкое распространение, утверждались традиции старинного русского вокального искусства. А мертвые дела о мелочных убытках действительно можно было передоверить местному контролю.

Тертий Иванович жил широко, хлебосольный дом его был открыт для многочисленных друзей, знакомых, деловых людей. Бывали вечера случайные. Но раз в год, 4 января, в день, на который приходились именины хозяина, устраивался большой музыкальный вечер. Прекрасная квартира государственного контролера на Мойке, у Синего моста, привлекала чисто семейным уютом, чуждым всякой официальности. Гости всегда чувствовали себя непринужденно, свободно беседовали друг с другом до концерта, а уж когда начинался концерт, все невольно замолкали, настолько это было всегда неожиданно прекрасно!

Чаще всего в устройстве вечеров Тертию Ивановичу помогал Милий Алексеевич Балакирев, его давний друг и единомышленник. Однажды Балакиреву не понравилась программа предполагаемого вечера. Он тут же написал Тертию Ивановичу письмо: «Сегодня обдумывал о Вашем музыкальном вечере и пришел к следующему: нельзя ли Вам разделить его на два раза, чтобы не смешивать две музыки, между собой общего не имеющие? Я бы думал один музыкальный вечер сделать с армянином-певцом (тенор Н. Г. Шахламян. — В.П.) и дополнить солистами Дегтяревым и Кузнецовым, которые могли бы исполнить разные Reveries (грезы, то есть салонные пьесы. — В.П.), фантазии, ноктюрны и вообще пьесы легкого содержания, подходящие по характеру к садовой музыке и к тем пьесам, которые может спеть армянин и которые и Вы называете банальными. При этом был бы уместен хор Бермана и рассказы Горбунова. Мешать же такую музыку с теми трио, которые я бы мог играть, было бы несообразно. За это тот же Михаил Николаевич Островский резко бы осудил и Вас, а еще более меня, обязанного Вам это объяснить и предостеречь. Другой же вечер можно сделать при той музыке, которую я мог бы продуцировать при участии гг. Кузнецова и Дегтярева, и, наконец, на одном фортепиано. Этот второй вечер мог бы доставить большое удовольствие Островскому как серьезно занимающемуся музыкой, и тут, конечно, Делянов (министр просвещения. — В.П.) был бы лишний, и чем теснее был бы кружок и отборнее в смысле музыкальной развитости, тем довольнее были бы и исполнители и слушатели. За такое же смешение, о котором была речь вчера, мы все подвергнемся осуждению, в особенности я, и даже мои сотоварищи мне этого не простят, хотя и не выскажут. Спешу Вам об этом написать, покуда Вы еще не начали делать распоряжений к 23 ноября. Забегу к Вам потолковать специально об этом».