В окопах времени - Борис Орлов

— Немецкое командование поздравляет вас с освобождением от большевизма и приказывает закопать уничтоженных большевиков. Три часа — и чтобы духа большевистского не было! Невыполнившие приказ будут строго наказаны, — и язвительно запел: «Ложись проклятьем заклейменный…»

После боя немцы начали шарить по домам, но вскоре послышались клики и все они поспешили к Озернице… Сельчане, как было приказано, стянули, снесли и сложили убитых в ямы, выкопанные недалеко от дороги на Кошели. Сколько положили народа, никто не считал. Позже по сходным прикидкам очевидцы сошлись на цифрах 350–370. Среди убитых были женщины — врачи и сестры медсанбата, жены военных, их дети…»

Организовали они все грамотно. В то время, как десяток конников въезжал в деревню по центральной улице — совершенно не таясь и нарочно производя как можно больше шума, пятеро солдат в немецкой, мышиного цвета, форме, но с советскими винтовками и автоматами, притаились в густых кустах, вольготно раскинувшихся за околицей.

Деревушка казалась мертвой: ни дымков над избами, ни стука калиток, ни лая собак. Конники, громко переговариваясь, промчались на другой конец. Остановились на пригорке. Командовавший ими фельдфебель с Железным Крестом II-го класса зычно отдал приказ спешиться.

— Вон он, приготовились! — тихо сказал один из тех, кто прятался в кустах, заметив, как в сетке бинокля мелькнуло что-то темное, стремглав мчащееся к лесу.

Человек бежал, прихрамывая, подгоняемый пока еще далекими криками кавалеристов, также заметивших его.

Погоня продолжалась недолго: выскочившие из засады солдаты одним махом сбили жертву с ног, безжалостно повалив беглеца в нескошенную траву.

Когда фельдфебель не торопясь подъехал к месту событий, задержанный уже стоял перед солдатами, тяжело дыша и сплевывая время от времени кровь из разбитой губы. На вид ему было лет восемнадцать-девятнадцать, может, чуть больше. Совсем чуть-чуть. Даже черные круги, залегшие вокруг глаз, и глубоко запавшие, с нездоровой синевой щеки не делали его старше. Левая рука, похоже, раненая, безжизненно свисала вдоль тела, а правой он прижимал к груди большую ковригу, видимо, только что полученную в деревне. Тонкие бледные пальцы крепко вцепились в ржаную корку.

Фельдфебель легко спрыгнул с коня, небрежно бросил поводья ординарцу и не спеша обошел пойманного паренька, разглядывая того со всех сторон. Но пойманный стоял прямо, не поворачивая головы даже тогда, когда фельдфебель, размахивающий плетью, оказывался позади него. Потухшие глаза неотрывно смотрели перед собой.

Солдаты отпускали язвительные замечания и зубоскалили по поводу его не по росту больших галифе, спущенных обмоток и потрепанной красноармейской гимнастерки, на которой обильная августовская роса перемешалась с выступившим от бега и напряжения потом.

— Ну-с, и кто же это тут у нас? — нарушил, наконец, свое затянувшееся молчание фельдфебель. —

Документы при нем нашли какие-нибудь? — Солдаты ответили отрицательно. — Великолепно! Значит, это или советский разведчик, или… партизан? — последние слова фельдфебель произнес вкрадчивым тоном, остановившись перед пареньком и цепко глядя тому в лицо. — Отвечать! — Он больно ткнул рукояткой плети в грудь задержанного. — Хочешь жить — покажешь нам, где расположен партизанский лагерь. Ну?!

— Я не партизан, — едва слышно прошептал паренек. — Честное слово.

— Возможно, возможно, — легко согласился фельдфебель. — Но… вот кто тебе дал хлеб, ты наверняка знаешь. Ведь так?

Парнишка угрюмо молчал, еще крепче прижав к груди ковригу.

— Ну же, — настойчиво произнес фельдфебель, — я не буду требовать слишком много. Мне будет достаточно, если ты покажешь хотя бы дом. И тогда… пожалуй, я даже пощажу тебя, хоть это и против правил. Что скажешь?

Паренек отрицательно качнул головой.

— Это касается не только меня, — сказал он твердо, — хлеб нужен еще троим. Отпустите меня, они ранены и больны.

— О, это другое дело, — обрадовался фельдфебель. — Отведи нас к своим друзьям, мы их обязательно накормим, а если надо, то и подлечим. Верно, хлопцы? — Солдаты одобрительно засмеялись.

Задержанный дернулся, с тоской глянул в небо и вновь мотнул головой.

— Нет.

— О, как! — изумился фельдфебель, сделав круглые глаза.

— Да что ты с ним цацкаешься, командир, — не выдержал рослый солдат с обожженной щекой, — дай мне этого краснопузого на пять минут, и он нам не только все расскажет, но и впереди твоего Урагана к лагерю на рысях помчится!

— Ну, зачем такие крайности, Сальников, — укоризненно выгнул бровь фельдфебель. — Мы же не звери, а солдаты доблестной Русской Освободительной Армии!.. Автомат! — он требовательно протянул руку. Ординарец, замешкавшись на секунду, начал торопливо сдергивать с плеча ремень, кляня подвернувшийся не вовремя погон.

Паренек словно очнулся от спячки. Он быстро обвел глазами окруживших его солдат, выбрал одного, самого пожилого, с седыми усами и, заметив на его лице явное сострадание, выкрикнул с отчаянием:

— Отец! Что же ты смотришь?!

Короткая, на три-четыре патрона, очередь ударила его в грудь, и он упал навзничь, широко разбросав руки. Краюха отлетела куда-то в траву…

Седой солдат отвернулся и краем глаза заметил белое как снег лицо какого-то русоволосого вихрастого мальчишки с синими, как небо глазами, с ужасом наблюдавшего за всем происходящим из зарослей орешника…

— … Да, задание выполнено… Нет, проблем не было, все прошло строго по плану… Конечно, можно вызывать группу эвакуации… Ждем. Конец связи!

Фельдфебель закончил разговор и нажал клавишу отбоя на маленьком серебристом аппаратике, напоминавшем застывшую каплю.

— Еще минут десять, хлопцы, — сообщил он товарищам и принялся сдирать с себя опостылевший мундир. — Десять минут и катер нас заберет… Василич!!!

Седой, схватившись за грудь, медленно падал на землю. Кто-то кинулся ему на помощь, кто-то бросился в сторону, полагая, что по ним ведется огонь засевшим неподалеку стрелком.

«Фельдфебель» упал на колени и, подхватив голову седого, с тревогой всматривался в его помутневшие глаза.

— Василич, ты слышишь меня? Да отзовись же, старый черт! Ты что это удумал, а?

— Фигня… фигня война, главное… — маневры, — запинаясь, с трудом проговорил седой. — Вишь, какая закавыка, Олежка, сердце, видать, прихватило… стар я, выходит, для этих игр…

— Да ты что такое говоришь, Василич, — изменился в лице «фельдфебель». — Неужто из-за гниды этой? Ты же сам его линию отслеживал, помнишь, что эта сука в лагере после вытворяла? Или забыл, как он девчушку ту чешскую… потом, в сорок четвертом? А профессора?!

— Я и говорю… старый я для всего этого… — слабо улыбнулся седой.

— Черт! Черт! Черт!.. Да где этот гребаный катер?!! — «Фельдфебель» беспомощно оглянулся по сторонам. Солдаты, поняв, что внешней угрозы нет, молча стояли вокруг. — У нас же из лекарств только йод да бинты… Блин, ведь просил же хотя бы одну аптечку нормальную выдать! Перестраховщики, твою за ногу!.. Потерпи, Василич, потерпи еще чуток, а?

— А пацаненок-то наш все видел, — едва слышно прошептал седой, не открывая глаз. — Ты бы знал, Олежка, с какой ненавистью он на меня смотрел — еще немного и с голыми руками бы на нас бросился…

— Да знаю я, Василич, знаю, — плачуще сказал «фельдфебель», — и ребята тоже все видели.

— Хоть какая-то польза с той падали вышла, — негромко пробурчал солдат с обожженной щекой.

— Зуб даю, он через десять лет все как положено сделает — мы ж ему нынче такую правильную прививку поставили, закачаешься! Даже не сомневайся,

верь мне… А сейчас лучше помолчи, помолчи, Василич, не трать силы!….Василич?!!..

1939 год. Москва, Кремль, кабинет И.В. Сталина.

— Товарищ Сталин, к вам Берия! — голос Поскребышева в телефонной трубке был сух и деловит. Вождь немного помолчал, обдумывая что-то, а затем негромко произнес:

— Пусть заходит.

— Здравствуйте, товарищ Сталин! — Берия остановился на строго рассчитанном расстоянии от вождя, поедая его преданным взглядом. В левой руке у него была внушительного вида красная папка с золотым грифом высшей степени секретности на обложке.

— Что там у тебя, Лаврентий? — устало спросил генсек, медленно набивая трубку. Нарком, правильно оценив настроение вождя, сноровисто раскрыл папку и вгляделся в текст на верхнем листе бумаги.

— Продолжите, пожалуйста, фразу: «Я шут, я арлекин, я…», — Берия пытливо посмотрел на Сталина.

— «Я просто смех!» — скучным голосом сказал Иосиф Виссарионович, не прекращая своего занятия.

— Та-ак-с! — зловеще протянул Берия. Его правая рука потянулась к кобуре.