Тюремные люди - Михаил Ходорковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А как же проблемы на воле? Ведь могут встретить.
– Могут. И встречают. Не всех, конечно. Их из лагеря на хлебовозке вывозят. Прямо к поезду. Но потом все равно находят. Только здесь об этом думать начинают за пару месяцев до освобождения. Тупоголовые…
Вячеслав тяжело вздыхает, сжимая и разжимая кулаки с набитыми костяшками. Разговор явно не доставляет ему радости. Через год – самому на свободу.
А я невольно думаю о тысячах похожих на моего собеседника, хотя внешне весьма благопристойных служителей нынешнего режима, которым максимум через десять лет предстоит так же скрипеть зубами в ночи, понимая: их время вышло, а у беззакония – две стороны…
Отец
Он работал старшиной «карантина». Карантин – отдельный барак, куда помещают всех вновь прибывших на одну-две недели для выявления инфекционных больных и выяснения «человеческой сущности». Затем происходит распределение по отрядам с учетом этих обстоятельств. Да и жизнь в отряде может сложиться так или иначе по результатам карантинных «смотрин». Так что старшин сюда ставят серьезных. Впрочем, бывает еще «красный карантин», но это – тема отдельного разговора и, видимо, лучше сразу со следственной бригадой. К счастью, меня такой опыт миновал.
Константин – как он мне представился – «возрастной», по местным меркам, мужик, сильно за сорок, плотный, со спокойным взглядом почти черных глаз. Пожали руки. В карантине скучновато. Привозят в основном молодежь. Постепенно разговорились.
Константин – шофер, но всю жизнь занимался овцами. Работал при отарах местного совхоза. Отары государственные – 9000 голов. Продавал приплод на сторону. Когда «застукали» – все признал. Насчитали миллион рублей ущерба. Предложили вернуть – отказался. Дали девять лет. Отсидел уже шесть и вскоре собирался на УДО.
– Сказали, отпустят.
– Оно стоило того? – спрашиваю я.
– Конечно, – ни секунды не сомневается он. – Теперь дочка учится в Питере. Отличница. А иначе куда ей? На уран? На обогатительную фабрику? Ну уж нет! Мы с женой за нее счастливы.
– Что будешь делать?
– Опять шофером возьмут, обещали. Они знают: чужого не трону, теперь частное все, хозяева есть – наши, местные. У своих красть – последнее дело.
– А в Питер, к дочери?
– Куда нам с женой? Таких денег нет, а и поздно…
Сидим, пьем чай. Два уже не очень молодых мужика, по своей воле пошедшие в тюрьму. Нас ждут дома, а мы здесь, и это – наше решение. Правильное или нет – кто его знает? Я уж точно ему не судья…
Предательство
На зоне, как, впрочем, и по другую сторону «колючки», читающая публика – обычно люди постарше. В лагере молодежь предпочитает телевизор – музыкальные клипы.
Поэтому совсем молодой паренек, не расстающийся с книгой, невольно привлекал внимание уже этим, а еще его добродушная, задорная улыбка.
В остальном он выглядел обычно. Здесь хватает таких – с достаточно живым взглядом и парой татуировок – привет из колонии для несовершеннолетних; во «взрослых» тюрьмах теперь «разрисовываться» непопулярно.
Однажды он подошел ко мне, попросил книжку. Выяснилось, что Леша (так звали паренька) любит фэнтези, окончил школу, сидит по 158-й статье – воровство. С приятелями лазили по пустым дачам, попались. Потом – опять. Колония для «малолеток». Там и исполнилось 18. Сюда привезли «досиживать». Уже два года как здесь. Скоро УДО.
Как-то заметил, что Леша вместо привычного чтения нервно бродит вдоль барака и временами обреченно машет рукой, будто ведет с кем-то безнадежный диалог.
Подошел.
– Что случилось?
– С УДО проблемы.
– Какие еще проблемы?
В лагерях проблемы с УДО обычно двух типов (если забыть о коррупции, которая и проблема, и решение). Во-первых, освободиться досрочно сложно тому, кто ссорится с администрацией. Во-вторых, «профучет», то есть такая незаконная практика, когда ФСИН выступает в роли суда, устанавливая дополнительные ограничения на досрочное освобождение в зависимости от статьи сидельца.
Но здесь явно не тот случай: и статья, и человек – обычные.
– Так какие еще проблемы? – спрашиваю.
Здесь Лешу вдруг «пробивает», он начинает рассказывать.
Отец пил. Недавно умер. Мать пила. Лишили родительских прав. Его с двумя сестрами отправили в приют. Потом маме сделали онкологическую операцию. Она бросила пить. Забрала девочек из приюта, а ему пришлось ехать в детдом. Рубец по всему сердцу. Из детдома – в колонию. Сестры подросли, им уже 18. Мама жива. Все в порядке. Полгода назад обещали приехать на свидание. Он неделю бегал по колонии. Правдами и неправдами упросил другого человека отдать ему ранее зарезервированное свидание (в колонии с комнатами не очень просто). Ждал. Ждал. Здесь люди в день свидания с утра сами не свои. Сравнимо лишь с преддверием освобождения. Не приехали. По телефону через неделю сказали: мол, не получилось.
Опять рубец на сердце.
А теперь – УДО. Чтобы отпустили, в нашем бюрократическо-полицейском государстве ты, сидя в колонии, должен достать справки (пусть самые фиктивные), что у тебя есть жилье и работа.
Он попросил маму и сестер. Они сказали: нет времени.
– Некуда мне идти – и незачем, – подвел черту Леша.
Понимаю, не в справках дело. Слепить их недолго – бывшие сокамерники помогут. Якорь потерян. Ни девушки, ни тем более жены. Когда? Тюрьма с 16 или 17 лет. Отца потерял, а здесь, получается, мать и сестры отказались.
Сказать нечего, кроме обычного: «Держись, парень».
И стыдно признаться, ощутил радость в душе от того, что самому не пришлось столкнуться с подобным предательством. Что самого ждут и любят.
Подумайте, сколько таких брошенных парней по российским тюрьмам! Сколько их там из-за отчаянной попытки вернуть себе внимание, ощутить свою нужность в мире, где оказались чужими для самых близких.
Он бродил еще день. Потом по пустяку сцепился с другим арестантом. Неделю за это отрабатывал «дополнительную трудовую повинность». Взял себя в руки и написал письмо приятелям, чтобы прислали справки.
Внешне все вернулось в свою колею.
Только Леша больше почти не улыбается.
Амнистия
В тюрьме, лагере амнистия – тема постоянных, нескончаемых обсуждений, слухов, ожиданий. Даже когда ее ничто не предвещает.
А уж если «на воле» произносится это заветное слово, – возникает атмосфера всеобщей надежды. Каждый ловит и передает любое слово, услышанное от родственников или по радио. Хотя бы на месяц-другой поближе к свободе!
Ведь условно-досрочное освобождение «светит» далеко не каждому: иски, которые невозможно оплатить, пристрастное отношение администрации, как правило, не терпящей, например, «слишком умных», неформальная «просьба» оперативников или следователя, которые вели дело, или даже элементарная взятка от кого-то, кто не заинтересован в освобождении арестанта, – вариантов много. И все, сиди «до звонка».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});