Бегство в Соколиный бор - Борис Изюмский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот и стоял сейчас беззащитный Темка, глядел затравленно на судей.
Тиун Перенег не торопясь подошел к нему, рывком содрал с руки мешок, и все увидели – не сошли волдыри, слились в одно месиво.
Вокша сказал сурово:
– Бог подтвердил! Кабала за боярским сыном остается, а в княжью казну тебе, Темка, вносить виру[13] двенадцать гривен, чтоб не повадно было, бороды драть… Похуленье творить…
Гончар хрипло взмолился:
– Пощади, правосудец! Отколь деньги такие взять? Не отдай на пагубу, в кабалу к Антошке.
Но мечники уже оттаскивали Темку прочь.
У холопьих изб челядины бормотали:
– Били Фому за Еремину вину!
– Правосудие!
– Есть гривна – Темушка, нет – Темка!
– Боярска правда во все бока гнуча…
Олена в горенке своей стала белее снега: к боярскому помосту подходил Григорий. На нем долгополый суконный кафтан, кожаные лапти, из-под плетеной шапки выбиваются русые волосы.
Похудевшее, изможденное лицо спокойно. Показалось или впрямь – улыбнулся он ей издали ободряюще, распрямил плечи.
«Господи, – взмолилась Олена, – помоги ты ему… Не дай свершиться неправде…
Ты же ведаешь, что честен он… Помоги… Услышь меня…
И будем век возносить твою справедливость, никогда о ней не запамятуем…
И твоя совесть, боярин, – обратилась она мысленно уже к Вокше, – пусть не замутится, увидит всё, как есть…»
Вокша мрачно посмотрел на Григория, приказал Перенегу:
– Поставь свидетелей с очей на очи.
Свидетелей два – Харька, Чудин и Елфим Петух.
Харька злобно смотрит на Григория: «Побледнел, падаль? Я те покажу – кто будет разить!»
Петух, прикрывая веки, длинно рассказывает, как уличен был Гришка Черный в краже. И Харька крест кладет, что на душу не крив:
– Все так и есть в правде!
Вокша жестко говорит Григорию:
– Не пошли наставленья тебе, подлому татю, впрок!
И тогда заклокотало в груди Григория, все подступило к горлу – подлости Вокши, Петуха, предательство Харьки… Снова увидел Олену, окаменевшую в молчаливом стоне у окна горенки…
Обжигая боярина темными глазами, он закричал:
– Виделки у тебя обнищали, коли правой виновен! Лжу творите!
Вокша подумал: «Такие на мятеж подбивают». Вспомнил минуты у собора, тихо приказал:
– Кинуть в поруб!
Мечники подбежали к Григорию, поволокли от судебного места.
Клубились черные тучи над Девичьей горой. Казалось, придавили ее косматой грудью.
ПЛЯСОВИЦА
Из кремня удар высекает огонь, в человеке удар высекает стойкость. И чем сильней человек, беспощадней удар, тем быстрее мужает он.
Увидев суд, Олена еще яснее поняла, что это расправа, и в сердце ее вспыхнуло к Григорию чувство, о каком и не подозревала. Она дала себе клятву до конца дней быть с ним, разделить любую судьбу.
Бывает такое сердце: теплится в нем, как лучина, едва приметно чувство, а подует ветер невзгод – заполыхает оно ярким пламенем, и уже ничто не страшно ему, все отдаст, на все пойдет.
Когда увели Григория и очнулась Олена, горе опять повело ее к зябким осинам. Много часов просидела она здесь, а поднявшись, дала себе клятву спасти Григория. Но как свершить это? С чего начать? «Век не оставлю тебя, любый, – думала она, – вот и некрасив ты, и не воин отважный, а другого и не надобно. Участь твою разделю, какая б она ни была».
…Олена решила посоветоваться с другом Григория – Хилковым. Прихватив с собой для смелости Ксану, подстерегла Федьку, когда выходил он из дому, на рыбалку, и с отчаянной решимостью подошла к нему.
– Ты не убивайся, – неумело успокоил он, – бежать ему надо, пока не поздно… Завтра в полдень будь на Торгу, возле больших весов.
– Есть у меня подвески… Еще бабушки… – торопливо зашептала Олена, – принесу… может, понадобятся… Сама-то не знаю, где продать…
– Приноси, – согласился Федька.
Из-за поворота улицы показался Петух. Федька беззаботно сверкнул белоснежными зубами, подмигнув Ксане, стоящей неподалеку, отвесил скомороший поклон:
– Киевским красавам почет и дорогу!
Петух осуждающе поглядел на бесстыжего зубоскала, засеменил дальше.
В тот же день был Хилков у братьев Верзиловых, у Василия Мыльного, долго шептался с ними, и при новой встрече с Оленой обнадежил ее:
– Вызволим мы Григория твово…
Подвески, полученные у Олены, Хилков продал златокузнецу, кое-что добавил от себя на покупку нужного для побега, боярскую ладью решил увести тайно, перерезав канат у причала.
А тут еще и посчастило: сыскался помощник среди дворцовой стражи.
Григория бросили в глубокий, выложенный камнем колодец, вырытый в подвале: сверху на колодце лежала решетка из железа. Над решеткой, на крюке в сводчатом потолке висела веревка, на ней спускали узнику воду и хлеб. У колодца день и ночь сменялись стражники. Один из них – молодой варяг Олаф, белоголовый, синеглазый, был женихом Ксаны. После долгих уговоров он согласился, чтобы его связали возле решетки.
Все было готово для побега, и даже назначен срок: в четвертый час ночи, после дворцовой потехи, что устраивал Вокша для заморских гостей.
Гридница Вокшиного дворца ярко освещена плошками, свечами, в ней, как днем, светло. В углу отгорожены тяжелым вишневым занавесом подмостки для забавных игр. На лавках, покрытых скарлатной[14] тканью, вдоль стен в коврах, сидят послы Чехии и германского императора Конрада, в плащах, отороченных мехом, небрежно наброшенных на плечи…
Тоненький, как юноша, горбоносый, с бородкой клином посол франков оживленно вспоминает, как передавал Ярославу подарок от своего государя – меч с высеченной надписью: «Королю руссов Славянину от короля франков Генриха».
Епископ Шалонский Рожер, прибывший тоже из Парижа, подтверждая рассказ посла, важно покачивает головой с длинными седыми волосами.
Смуглолицый царьградский гонец уверяет варяга Якуна, что византийский император – друг Руси. Якун, в латах, с глазом, перевязанным шитой золотом повязкой, недобро усмехается, слушая эти речи.
В правом углу гридни тихо беседуют высокий, поджарый путешественник Брегель и толстяк с тройным подбородком и выпуклыми глазами писатель Дигар. На Дигаре ярко-зеленый кафтан, бриллиантовые пряжки его башмаков сверкают нахально.
– Князь упрятал в темницу брата, чтобы остаться самовластцем, – понижая голос, знающе говорит Дигар, – приблизил к себе деспота Вокшу…
– Да, но и открыл училищные избы… – возражает Брегель, – а сейчас закладывает город своего имени на Итиле.[15]
У Брегеля длинные, как у цапли, ноги, длинный нос (о таком киевляне говорят, что им ладно окуней ловить).
