Честь семьи Прицци - Эдгар Френсис

Неудивительно, что большинство собравшихся восприняли выходку Мейроуз с молчаливым неодобрением, однако — несмотря на то, что она уже восемь лет не жила в семье — никто не осмелился высказать своего недовольства вслух. Она все-таки носила фамилию При-цци. Королевскую фамилию. А уж семейные дела — семейные дела.

Но Мейроуз носила не только фамилию Прицци. Нет, не только. В ней вызрел характер семьи! И благодаря ему — не гордости, а именно характеру — она и пришла сюда в этом наряде, давая понять всем, что даже склонив колени и голову, Мейроуз не признает поражения и не раскаивается в совершенном когда-то. Клянет —*да, но считает себя правой. Возможно, если бы у нее появился шанс вернуться в то время, на восемь лет назад, она бы предприняла что-нибудь другое, более умное и тонкое, но не простила бы обиды. Хотя сейчас неподходящий момент для рассуждений.

Мейроуз сделала еще несколько шагов и остановилась напротив благоухающего ароматом сотен цветов столика.

— Здравствуй, Энимэй, — смиренно поздоровалась она, опуская глаза.

— Мейроуз, — улыбка на лице старухи стала чуть шире. — Как я рада тебя видеть!

Энимэй продолжала улыбаться, хотя глаза ее стали настороженными, превратившись в две узкие щелки. Весь вид пожилой женщины словно вопрошал: «С чем ты пришла? Что привело тебя сюда? Что произнесет твой язык через секунду?»

Слова были сказаны. Жена дона, ее бабушка, дала понять, что простила Мейроуз опрометчивый поступок и вновь разговаривает с ней, как с членом семьи. Что же, Мэй едва не улыбнулась, самый сильный союзник поддержит ее. Собственно, на это она и рассчитывала. Конечно, с отцом придется посложнее, ну да там будет видно…

Мейроуз удрученно качнула головой.

— Я пришла как чужая на свадьбу собственной сестры. Отец не пригласил меня. Наверное, забыл. Стареет.

Энимэй Прицци, умная и проницательная женщина, улыбнулась. Ей ли не помнить о грандиозной ссоре между Домиником и его дочерью, предшествующей изгнанию Мэй. С чем-чем, а с памятью у нее пока все в порядке, хвала Всевышнему. Она еще не страдает слабоумием и забывчивостью. То, что Мейроуз не упомянула о ссоре, означало готовность принести извинения. Покаяться в своем вольнодумстве. Но внешний вид говорил об обратном.

Энимэй чуть наклонила голову.

— Повернись, я хочу посмотреть на тебя, — произнесла она.

Мейроуз с готовностью продемонстрировала свой наряд.

— Ну что?

— Прекрасно. Ты всегда старалась выставить себя на показ.

— У меня есть репутация, — заметила Мейроуз, — которую мне необходимо поддерживать. Я — черная овца в семье.

Энимэй разглядывала внучку с хитрым прищуром, и гой показалось, что старуха видит ее насквозь, читает мысли, усмехаясь про себя неодобрительно и едко.

Мейроуз стало неуютно. Так было всегда, когда выяснялось, что кто-то — не важно, кто — раскусил ее замысел.

На несколько секунд между женщинами повисла напряженная пауза. Каждая из них думала о своем, хотя обе, в сущности, решали одну и ту же проблему, только под разными углами зрения.

Мейроуз с напряжением — умело, правда, скрытым под маской напускного безразличия — ожидала дальнейшего решения старухи. Та вполне могла отказать ей в помощи, и тогда она лишалась бы очень мощной поддержки в разговоре с отцом. И вовсе не потому, что продолжала сердиться на своенравную внучку, но из-за вызывающего внешнего вида последней. Это был самый опасный момент в плане Мейроуз, однако, к немалому ее облегчению, все закончилось благополучно.

— А ты засвидетельствовала почтение отцу? — вдруг озабоченно, будто только что вспомнив об этом, спросила Энимэй.

— Это обязательно? — поинтересовалась Мейроуз.

Старуха поняла вопрос по-своему: внучка боится идти разговаривать с отцом. Что ж, это вполне объяснимо. Вполне объяснимо.

— Конечно, — протянула она. — Пошли. Пошли вместе.

Энимэй выбралась из кресла. Для своих лет она казалась очень подвижной и сильной. Доверительно взяв внучку за руку, старуха бодрой походкой направилась к стоящей вдалеке группе мужчин.

Даже отсюда Мейроуз смогла разглядеть отцf, дона, Эдуардо, Энджело Портено, довольно молодого мужчину, взволнованного и потного, — покрытое каплями влаги лицо неприятно блестело, создавая впечатление восковой маски — и пару финансовых тузов, занимающихся недвижимостью Прицци и зашибающих на этом недурные деньги. Вся группа усиленно пыхтела сигарами, отчего облако серого дыма над головами казалось плотным как вата. Они оживленно переговаривались, изредка разражаясь хохотом. Вот Энджело положил молодому парню руку на плечо и тот улыбнулся, нервно и чуточку растерянно. Сигара в его пальцах подрагивала, вычерчивая огоньком узенькую дорожку.

Отец стоял к ним спиной, и поэтому, когда они подошли достаточно близко, первым их увидел Портено. Старик едва заметно напрягся, однако улыбка продолжала сидеть на его губах как приклеенная.

Да, в выдержке ему не откажешь, ядовито подумала Мейроуз. Старый пердун, наверное, в большой обиде. Ну и плевать на него.

Она ненавидела Портено-старшего по двум причинам. Первое: Мейроуз подозревала, что старый ублюдок приложил руку к ее изгнанию из семьи. Влияние Энджело на деда было чрезвычайно велико, и он вполне мог шепнуть пару слов Коррадо, а тот, в, свою очередь, Доминику. Слишком уж Портено печется о сыне. А второе — пожалуй, даже более важное, чем первое — заключалось в том что Энджело хитер, умен, а значит, очень % очень! % опасен. После смерти Коррадо Прицци отцу наверняка захочется занять место дона, и от того, как поведет себя Портено, будет зависеть очень многое. Его хватка и дьявольская расчетливость давно стали притчей во язы-цех. Она не удивится, если этот ублюдок уже примеряет кресло на сына, а стало быть, он окажется в числе врагов.

Одно дело — мирная беседа за столом в присутствие Коррадо Прицци: — против него Энджело не пойдет; другое — после смерти деда.

Именно поэтому Мейроуз терпеть не могла Портено-старшего. Возможно, ей еще удастся наладить отношения с Чарли, обезопасив тем самым Энджело, тогда все вернется на круги своя. Возможно. Но это дело будущего, а сейчас…

— Здравствуй, папа, — громко сказала она в широкую, затянутую смокингом спину Доминика.

Он вздрогнул. Если бы его сейчас хватил удар, Мейроуз, наверное, не удивилась бы. Она словно услышала, как скрипят его мозги, мучительно соображая, каким образом оказалась здесь дочь. Медленно, будто увязая в гуcnом табачном дыму, Доминик обернулся.

Энимэй сделала шаг вперед, пресекая взрыв негодования, готовый вырваться из огромной бочкообразной груди сына.

— Доминик, — решительно и твердо произнесла она. — Доминик! Она пришла специально, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Ты слышишь меня?

Да уж, он слышит, едва не засмеялась Мейроуз. Конечно, он слышит. Вы посмотрите на него, Энимэй. Этот jсел сейчас сожрет свою сигару!

— Скажи ей что-нибудь, Доминик.

Головы мужчин повернулись в ее сторону.

Казалось, Доминика сейчас хватит удар, однако он довольно быстро взял себя в руки, хотя лицо его приняло оттенок свежего томата, а отвислые щеки тряслись от гнева.

— А почему она, в таком случае, не одета подобающим образом? — голос звенел злостью, и в нем проявилась едва заметная хрипотца, говорящая о том, что отец на грани срыва. — Если она хочет выразить почтение, то почему приходит на семейное торжество одетой, как последняя шлюха?

Мейроуз вздрогнула, и в глазах ее блеснули слезы.

Отличная игра с отличной картой.

— Ну, не надо обижаться на отца, — поспешила утешить внучку Энимэй. — Не надо.

Но Мейроуз резко развернулась на каблуках и пошла через гостиную. Любой, увидев девушку, понял бы: она едва сдерживает рыдания.

Энимэй посмотрела на сына и укоризненно произнесла:

— Почему ты так себя ведешь? Сегодня день свадьбы. Стыдись.

Да, Мейроуз имела все основания гордиться собой. Но ей нужно было сделать еще одно дело, и она не собиралась откладывать его в долгий ящик…

… Она не вернулась. Нельзя сказать, чтобы Чарли был сильно этим ошарашен. Скорее, раздосадован. За этот вечер он уже привык к тому, что таинственная гостья исчезает с какой-то поистине фантастической быстротой, как, впрочем, и появляется. Прождав ее больше получаса, Чарли во второй раз пустился на поиски. Обойдя гостиную, галереи и зимний сад по третьему кругу он наконец твердо поверил в то, во что верить совсем не хотелось: незнакомка исчезла. На всякий случай, больше повинуясь слепому желанию, чем разуму, Портено заглянул в телефонную комнату, удостоверился — в который раз, — что она пуста, и вздохнул.

Ну ни дать ни взять, сказка про Золушку. Только у тебя, приятель, не осталось в руках даже хрустальной туфельки. Вот так-то.