Привычное проклятие - Ольга Голотвина

Внезапно в чинную беседу ворвался возбужденный крик:

— Идемте! Скорее, пока солнце не село! Поглядите! Все поглядите! Я ее все-таки… я ее нарисовал!

Художник, сияющий, взъерошенный, как воробей, размахивал руками в воротах.

Кринаш заинтересованно направился к нему. Следом потянулись все, кто был во дворе: Дагерта, рабы, гости.

Художник работал за оградой, чтоб не мешали любопытные зеваки. Еще утром Верзила помог ему перетащить туда огромный щит, сколоченный из гладких досок.

— Вот она! Я так быстро еще никогда не работал! Издали смотрите, она же большая!

Все замерли в очарованном молчании, только тихо ахнула Ульфейя да потрясенно ругнулся капитан «Речной лилии».

Картина была прекрасна, как сновидение ребенка под тихую колыбельную песню.

Со щита, улыбаясь, смотрел чародей. Он не был похож на Хашуэри. Таких чародеев представляешь себе в детстве: седобородый, ясноглазый, с веселыми морщинками у глаз, в мантии со звездами. Как сказал однажды маленький Нурнаш, «волшебный волшебник». Правой рукой он вздымал украшенный самоцветами посох, а на левой ладони держал крошечный постоялый двор, тщательно прорисованный во всех деталях. Над маленькими постройками реял купол золотистого света.

Лицо мага было мудрым и добрым. Самоцветы в навершии посоха таинственно мерцали, храня неведомые чары. Золотой свет проливался над игрушечными крышами с такой неизъяснимой красотой, что перехватывало горло. Это была сама сказка, явившая себя среди бела дня и застывшая перед глазами людей.

А внизу было крупно выведено: «Посох чародея».

— Ух ты! — выдохнула наконец Дагерта.

— Вот это скипетр! — негромко сказала Ульфейя жениху. — Не то что твое помело!

— Ты всегда будешь ревновать меня к моей магии? — с понимающей улыбкой шепнул в ответ Хашуэри.

— Всегда, — убежденно кивнула Ульфейя и обернулась к художнику. — Ну, если уж это тебе не шедевр…

Живописец тоже вспомнил вчерашний разговор.

— Да! — вскинул он руки к груди. — Я понял! Вдохновение делает возвышенным все, даже трактирную вывеску. Потому что вдохновение — это сопричастность чуду и…

— А почему название другое? — придирчиво перебил хозяин. — Я же хотел «У Кринаша»!

Художник оскорбился: он должен думать о таких пустяках? У него вдохновение!

Все, даже Дагерта, начали уговаривать Кринаша быть снисходительнее. Не переделывать же чудесную вывеску из-за такой мелочи! Вон как красиво посверкивают буквы среди звезд на мантии волшебника! А что до названия, так на реке все и так знают имя хозяина самого лучшего постоялого двора!

Кринаш огрызался и гневался до тех пор, пока не почувствовал, что его настойчиво дергают за штанину.

— Пап! — зазвенел снизу возмущенный голосишко. — Ну, что ты заладил: у Кринаша, у Кринаша… А у меня?

— Вот! — засмеялся Хашуэри. — Забыл ты, что здесь молодой хозяин подрастает. Придет пора ему принять дело в свои руки — вы что, название менять будете?

Кринаш подхватил сына на руки и расхохотался:

— Ладно, сдаюсь!

— Когда парень вырастет, — с сожалением сказал капитан «Речной лилии», — эту красотищу так и так менять придется. Ее же ветер будет бить, снег, дождь…

Все разом замолчали, осознав, как непрочна представшая их взорам красота. Художник не побледнел даже, а позеленел, словно уже увидел свой шедевр истерзанным дождями.

Дагерта спросила робко:

— А не поможет ли высокородный господин? Если можно не пропускать в ворота тварей, то почему нельзя сделать… ну, чтоб не подпускать к картине дождинки-снежинки и прочий ветер? Это ведь тоже охрана!

Лицо молодого мага стало отрешенным — как утром, когда он творил чары.

— Охрана… гм, почему я раньше не сообразил? Богатая идея, сулит многое, если обдумать. Кринаш, у тебя очень умная жена. А с картиной — да, должно получиться!

Он направился к вывеске, на ходу взмахнув ветвистым посохом.

— Краски не просохли! — в ужасе взвизгнул художник и метнулся следом, но Кринаш перехватил его, не дал помешать магу.

Золотистые змейки опоясали щит, бросая отсвет на картину. Теперь от нее и вовсе трудно было оторвать взгляд.

— Завтра я ее — на крышу, — мечтательно протянул Кринаш.

— Повезло тебе, хозяин, — вздохнул художник. — Такую картину — за несколько мисок каши! В столице за нее бы золота не пожалели.

— Ну уж и золота! — ощетинился Кринаш, готовый отстаивать свой кошелек. Но тут же его лицо просветлело. — Хотя вывеска и впрямь неплоха. Умеешь, парень, рисовать. Пожалуй, буду кормить тебя бесплатно каждый раз, как завернешь ко мне. Только не устраивайся тут на постоянное проживание, ладно?

Художник понял, что для хозяина это верх щедрости, и смирился, промолчал. А Кринаш представил себе светящуюся красоту, которую издали будет видно вомраке, и окончательно перестал жалеть о том, что не его имя поднимется над лесом и рекой.

— Ладно, — хлопнул он художника по плечу, — пойдемте все в трапезную. Дагерта, неси вино, я угощаю. Выпьем за «Посох чародея»!

2. СЕРАЯ ПТИЦА

Холеные белые пальцы женщины с нежностью перебирали крупные стеклянные бусины в изящной резной шкатулке.

Некоторые из бусин еще оставались молочно-белыми — как в тот день, когда четырнадцатилетней девчонке подарил ожерелье ее первый мужчина.

Первая любовь — как оказалось, она же и последняя.

Первый подарок, не выпрошенный холодно и расчетливо. Кажется, и единственный.

И первое осознание своего Дара.

Каким это было озарением, какой злобной радостью — понять, что в постели она может высосать из человека талант или мастерство и присвоить себе — хотя бы ненадолго…

А потом пришла способность заключать похищенное в бусины и хранить бесконечно.

Вот оно, ее сокровище — дороже кладов древних королей!

Пальцы вертят бледно-желтую бусину. Что здесь?.. Умение восхитительно играть на лютне. Память об одном музыканте. Не очень полезно для жизни — так, бренчание! Но ведь не знаешь заранее, что и когда может понадобиться…

Вот темно-коричневая, почти черная бусина, похожая на очи страстной, неистовой рабыни-наррабанки, что рычала и кусалась в ее объятиях, словно тигрица.

Она и видела по-тигриному — во мраке, сквозь мглу! Вот оно, это редкое свойство, заключено в карюю бусину, лежит смирно, ждет хозяйской воли.

А вот зеленоватая, цвета теплой морской волны, — в ней скрыто умение плавать и нырять на зависть дельфинам… он и сам был почти дельфином, тот загорелый рыбак.

А здесь? Ах да, сила! Удивительная силища того наемника из Фатимира… как его звали-то? Ну, не важно! Он был могуч, как тролль, на спор поднимал быка. Потрясающий мужчина! Жизнь в нем билась и пенилась, словно вода на каменных потоках Тагизарны. Он даже сумел выжить после… ну, после того как еще одна белая бусина поменяла цвет. Кажется, жив и теперь. Собирает милостыню по дорогам — жалкий калека с трясущимися руками, не способными удержать даже кружку с вином.