Художники - Савва Дангулов

— Илья Григорьевич!

Быть может, в ином месте слух Эренбурга и не ухватил этого, но здесь, в Румынии, среди моря людей, говорящих на языке чужой страны, быть опознанным...

— Вот это встреча! — были его слова. — Я знал, что я и здесь не пропаду...

— А почему вы должны пропасть, Илья Григорьевич?

— Есть хочу — в коленках слабость!.. Спасайте!

Я задумался: куда везти Эренбурга? Решил: в наш офицерский ресторан! Куда как будут рады там Эренбургу, к тому же там отличные шашлыки... Я сказал Илье Григорьевичу, но он отвел мое предложение:

— В кои веки я в Румынии. Нет, повезите меня в корчму, самую затрапезную...

— Готов, — легко согласился я, а сам подумал: не везти же Эренбурга в корчму — и повез Илью Григорьевича в «Капшу» — тому, кто знает Бухарест, наверняка знакомо имя старого бухарестского ресторана «Капша» на Каля Виктория. Вспомнил: небезызвестный Вишояну, министр иностранных дел в первом после прихода наших войск правительстве Санатеску давал там обед советским дипломатам — по тому, как был сервирован стол, как изысканны атрибуты, которые обеду сопутствовали, — мебель, посуда, столовое серебро, — я понял, что ресторан неким образом обременен соответствующими функциями иностранного ведомства — им патронируем и, в сущности, ему подчинен.

Не задумываясь я повез Эренбурга в «Капшу».

Но нас ждало разочарование — навстречу нам вышел метрдотель и, изобразив на лице гримасу, которая одновременно означала и огорчение и сожаление, сообщил, что обеденное время закончено, и... пригласил нас на ужин. Я взглянул на Эренбурга и ощутил, как и в самом деле ослабли его коленки, — не ровен час, он рухнет.

И тут произошло нечто такое, что наиболее точно передает единственно правильное слово — вдруг... Да, вдруг, в эту самую минуту, когда моего спутника голод если не валил с ног, то вверг в состояние, близкое к предобморочному, в дальнем конце зала я увидел медленно идущего мне навстречу Тудора Теодореску Браниште, редактора большой бухарестской газеты «Журналул де деменяца» — «Утренняя газета», основанной в свое время видным румынским дипломатом нашего времени Николаем Титулеску. Браниште, как это широко было известно, являлся другом Титулеску, оставшись верным его некоторым заповедям. Браниште слыл крупным журналистом либерального толка, антифашистом, бывал в посольстве и взывал к дружбе с СССР. Номер газеты обычно открывался авторской передовой, которую, как правило, писал Браниште. Поводом к этой передовой могла стать премьера нового спектакля, вернисаж выставки известного художника, выход в свет книги писателя... Браниште неоднократно спрашивал меня, намерен ли Эренбург приехать в Бухарест и когда это может произойти. Вопрос этот для бухарестского интеллигента был естествен: многие из этих интеллигентов, особенно происходящих из более или менее состоятельных фамилий, получили образование во Франции и знали Илью Григорьевича по тем изданиям, которые выходили в Париже. Но вот что любопытно: именно в канун приезда Эренбурга в Бухарест в здешнем издательстве «Карта руса» — «Русская книга» — вышла эренбурговская книга «Война», содержание которой почти полностью составили статьи, напечатанные в «Красной звезде». Именно выход этой книги в свет явился поводом для очередной передовой Браниште. Но вот курьез, как все курьезы, вызванный к жизни не без участия случая: «Журналул де деменяца» напечатал передовую Браниште в день приезда Ильи Григорьевича в Бухарест — совпадение, тайну которого я до сих пор не могу разгадать. И содержание статьи, и ее заголовок заставляют серьезно думать, что Браниште был осведомлен о приезде Эренбурга, — статья называлась: «Добро пожаловать, господин Эренбург, в Бухарест!» Но одно дело догадываться или даже знать, но другое дело видеть человека воочию. Так или иначе, а я представил Эренбурга Браниште. Румын сделал большие глаза:

— Месье Эренбург? Иси? Се па посибль!.. Господин Эренбург? Здесь? Это невозможно!..

Я объяснил Браниште ситуацию — стол, разумеется, был накрыт мгновенно — всемогущая «Капша», только что почившая в непробудной дреме, вдруг обрела такую прыть, какая в ней и не предполагалась, — все завертелось, зашумело, загремело, зашипело — да, было слышно, как на кухне застучал деревянный молоток, отстукивая отбивные, как загудел огонь в печи, как зашипело мясо, брошенное в горячее масло, и как, побеждая все запахи, дохнуло жарким.

Принесли целый выводок бутылок с «Котнарем», «Муфатларом» и, разумеется, графин с цупкой — сливовицей, попахивающей сивухой, — она мне напоминала кубанскую араку, и я сказал об этом Эренбургу он улыбнулся не без печали:

— Поймите — в этой сивухе самый смак...

Представляю, как ему было худо: он хотел есть, а не пить, — впрочем, блюдо с жареным мясом уже стояло на столе, и деликатный Браниште, наполнив бокалы, произнес тост за здоровье гостя — румын был счастлив приветствовать гостя.

Беседа за столом еще не успела набрать силы, как мы увидели по диагонали, за точно таким столом, как наш, группу молодых людей, взиравшую на нас, не ищу иных слов, с видом заговорщиков. Впрочем, тайна вскоре открылась. Тот стол делегировал своего представителя, который обратился прямо к Эренбургу, — то, что делегатом был человек возраста почтенного, пожалуй старший из сидящих за тем столом, наводило на мысль, что речь пойдет о просьбе, — так и оказалось.

— Тут представители двадцати бухарестских газет, — произнес делегат. — Двадцати, — подчеркнул он. — Речь идет об интервью для представителей бухарестской прессы, господин Эренбург...

— Для каждого из двадцати — оригинальное? — спросил Илья Григорьевич — он уже совладал с отбивной, запив ее чаркой цуйки, и был готов явить щедрость неоглядную: двадцать интервью так двадцать интервью! — Значит, целых двадцать? — тем не менее переспросил он.

— Да, двадцать... — ответил делегат, не моргнув глазом. — Но и вы должны понять: завтра в бухарестских газетах появится двадцать ваших статей... В один день — двадцать разных статей... Бывало это у вас?

Эренбург улыбнулся: делегат задел его самую чувствительную струнку: действительно не бывало!

— Ладно, я готов!.. — махнул рукой Эренбург. — Начнем!..

Все-таки, как надлежит быть мастеру писательского репортажа, он был азартным человеком. Он сказал «ладно», и первый бухарестский газетчик появился у вашего стола. Итак, внимательно присмотревшись к тем, кто сидел в противоположном углу, можно было увидеть, как они установили там своеобразную очередь, дав возможность своему коллеге находиться за нашим столом четверть часа. Каждого нового они как бы выстреливали из угла — это была единственная в своем роде канонада, длившаяся пять часов. Да, пять часов мы просидели втроем — Оренбург, Браниште и я — за столом, дивясь, с какой энергией и, главное, воодушевлением Илья Григорьевич рассказывает бухарестским газетчикам о ратном подвиге Страны Советов. Помню, прежде чем определить тему интервью, Эренбург просил корреспондента рассказать в двух словах о газете, которую тот представляет, а потом уже в точном соответствии с ликом газеты нащупывал тему интервью. Насколько мне не изменяет память, это был широкий спектр вопросов, охватывающий все стороны войны. Мне было интересно, как в ходе беседы Эренбург обнаруживал все новые проблемы, явив умение отыскать такие грани, какие и для него самого лежали не на поверхности. Конечно, тут требовались и гибкость ума, и интеллект, и умение в обычном увидеть необычное, и та мера наблюдательности, которая отличает писателя. Те из вопросов, которые удержала память, дают представление лишь о некоторых красках спектра: советская стратегическая мысль; интеллигенция и война; второй фронт и разные этапы борьбы за открытие второго фронта; кузницы советского оружия: Сибирь и Урал; женщины на войне; партизанская война; Сталинград, Курск, Корсунь; новое оружие — эрэсы; Ленинград и Севастополь — их роль в победе — и многие другие проблемы... Помню, что в каждом интервью была своя композиция, своя завязка, своя кульминация. Как всегда у Ильи Григорьевича, несмотря на то что это был устный текст, его своеобразными кирпичиками были короткие фразы — броские, афористичные. Как мне показалось, рассказы Ильи Григорьевича были интересны и для Браниште — тут был не просто познавательный, но и профессиональный журналистский интерес — это был урок оперативности, репортажа как жанра, если хотите — стиля, — все было для публициста столь высокой квалификации, как Браниште, бесценно.

Это своеобразное вступление Эренбурга в Бухарест ознаменовалось тем, что на другой день двадцать бухарестских газет действительно напечатали двадцать интервью Ильи Григорьевича, которые вернее было бы назвать статьями или репортажами, а возможно, маленькими очерками, — двадцать статей, впрочем, может быть, их было восемнадцать, а возможно, двадцать две — думаю, что биографы Ильи Григорьевича со временем могут это проверить по комплектам бухарестских газет, датированных весной сорок пятого года. Сам этот факт был столь необычен, что по городу пошла гулять шутка: «Эренбург въехал в Бухарест на белом коне!»