Искривлённое пространство - Александр Тесленко

- Нет, я не курю. Когда-то курил, но бросил.

- А почему ты бросил курить?

- А ты куришь?

- Нет, - ответила Гиата, постукивая ложечкой о край металлического стаканчика, стряхивая остатки мозга. - Я не курю. Не нравится. Но иногда могу. Иногда даже вкус нахожу в этом.

Она еще раз зачерпнула ложечкой.

- Ты рад, что мы будем соседями?

Сухов промолчал, лишь удивленно посмотрел на Гиату.

- Симпатичные эти существа, правда? - спросила растроганно и, не ожидая ответа Сухова, продолжила: - Они такие кроткие, такие чистюли. И мозг у них очень приятный на вид. Вот попробуй, - она протянула Антону ложечку с мозгом.

Сухов отшатнулся.

- Зачем тебе все это?

- Я говорила - об этом долго рассказывать. И пока еще не время. Ты не сможешь понять всего. Одним словом, я использую мозг ники для приготовления одного препарата.

- Понятно... - сказал наобум, лишь бы ответить что-то.

- У тебя красивая жена?

- Что-о?

- Спрашиваю, красивая ли твоя жена?

Гиата, опорожнив головку одной ники, принялась за другую.

- Ты ее любишь?

Лицо и шея Сухова покрылись холодной испариной. Он достал носовой платок и вытер лоб, щеки.

- Самое время поговорить о моей жене...

- А почему бы и не поговорить? Мне интересно... Ты любишь детей?

- Да, - скупо ответил Сухов, еще раз вытер лицо и пожалел, что пришел к Гиате.

- Детей вообще или только своих?

- По-твоему, это существенное разделение? - отделался встречным вопросом.

- Существенное, - сказала Гиата. - Мне просто интересно, что в тебе доминирует - индивидуальные или общественные чувства.

- Сам не знаю, Гиата, что доминирует. И не знаю, зачем тебе это нужно.

- Мне сейчас ничего не нужно, кроме моих дорогих, милых, симпатичных ники. Какие прелестные существа! Правда же, Антон? - И она стряхнула следующую порцию мозга в стаканчик. - Они такие смирные, безобидные, ты просто не понимаешь, ты - сухарь, настоящий цивилизованный сухарь. Я вижу, ты не способен воспринимать красоту, не способен наслаждаться жизнью... А она так прекрасна...

Гиата заглянула внутрь маленького черепа, что-то там высматривая, и вдруг спросила:

- Антон, ты счастлив?

- ...

- Почему ты не отвечаешь? - Она улыбнулась так непосредственно, так мило и трогательно, что Сухов внезапно почувствовал тошноту, подступающую к горлу.

- Да, безусловно, я очень счастлив... Но, знаешь... - и как я мог забыть, - я обещал одному товарищу встретиться с ним. И виною этому ты, Гиата, - попытался Антон легкомысленно улыбнуться, и это ему удалось. Загляделся на твои золотистые локоны и обо всем забыл.

"Что за вздор я горожу? Зачем? Теряю чувство реальности. С ума схожу... Нет, просто я ее боюсь. Должен скорее бежать. Сбежать?! Да!"

- Ты хочешь уйти?

"Сбежать и никогда больше не появляться здесь! Но она же сама придет. Мы будем соседями... О боже!"

- Да, меня ждут... Ты уж прости, Гиата.

Она закрыла за ним дверь, мгновение постояла неподвижно. Потом вернулась в комнату, подошла к столу, взяла металлический стаканчик с мозгом ники и с жадностью выпила его содержимое.

8

Иногда наступают такие минуты, когда чудится, что в

мире все задумано вечным - и люди, и птицы, и деревья...

Я знаю - это не так, но порою кажется, что люди гибнут

только потому, что лишают жизни других.

Сухов лежал и никак не мог уснуть. Чем больше он убеждал себя в необходимости заснуть хотя бы потому, что предстоит напряженный операционный день, тем дальше убегал от него сон, оставляя в бездонной пропасти глухого отупения, когда голова, словно отделившись от уставшего тела, продолжает жить сама по себе, игнорируя все писаные и неписаные законы существования. Считал до тысячи... Проглотил три таблетки транквилизатора. Но к более действенным мерам прибегать не хотел.

"Еще минута-вторая - и я усну. Должен же я все-таки заснуть!"

Антон Сухов уговаривал и уговаривал себя, но все напрасно. Перед глазами, словно изображение на воде, колебались черты лица Гиаты Бнос красивого женского лица, на которое он смотрел с наслаждением и затаенным страхом одновременно. Он не мог объяснить себе причину своего страха, но страх этот жил, вопреки всяким причинам, не поддаваясь анализу, и от этого казался Сухову еще более мерзким и коварным.

"Кто она, эта женщина? Неужели просто-напросто больная? Вроде бы нет. Что ей нужно от меня? Нет сомнений: она упорно добивается чего-то. Взять, к примеру, наше странное знакомство, когда Серафим, вундеркинд - от горшка два вершка, - заставил, буквально заставил непонятным образом, зайти в гости к Гиате... Причудливый ряд не менее причудливых событий. И почему я потом не видел Серафима? Да и сама Гиата довольно странно относится к нему - сын ли он ей? Если нет, то кто же тогда?"

В мысленном представлении черты лица Серафима почему-то начали постепенно удлиняться, обезображивая его, и, наконец, приняли подобие человекоподобного щенка, не обросшего шерстью, с умными, пытливыми глазами, но совершенно собачьего абриса. Сухов даже вздрогнул от столь неожиданного видения, а оно не только не исчезало, а наоборот, дополнялось подробностями. Изо рта Серафима вывалился длинный и плоский собачий язык, послышалось частое собачье дыхание. На полуморде-полулице вспыхнула язвительная улыбка:

"Ну, Сухов, вот так ты сможешь? - И сложил язык трубочкой. - А вот так ни за что тебе не сделать! - Щенок начал махать большими ушами. - И вообще ничего путного ты, Сухов, не умеешь!"

Серафим громко рассмеялся, захлебываясь от собственного смеха.

"Какой же ты глупец, Сухов! - внезапно послышался голос Гиаты. - Я считала тебя мудрее. А ты оказался ничуть не умнее Натальи, твоей бывшей соседки".

"Она быстро сгорела, - серьезно произнес Серафим, вдруг принимая человеческий образ. - Она почти не мучилась".

Мурашки пробежали по спине Сухова. Припомнились слова пожарника в ту жуткую ночь - система противопожарной защиты оказалась заблокированной, выведенной из строя. А сама Наталья лежала на полу... Все вещи почему-то были выброшены из шкафа... Что-то искала? Когда начался пожар или до этого? Самоубийство?.. Антону не верилось. Он достаточно хорошо знал свою соседку. Время от времени они заходили друг к другу в гости. Наталья иногда консультировалась у Сухова как у врача, Антон частенько просил разрешения воспользоваться прекрасной библиотекой соседки.

Никогда Сухов не видел Наталью даже печальной, она прямо-таки излучала бодрость, необыкновенную энергию. Рядом с нею приятно было находиться, приятно разговаривать, словно вокруг нее действительно витали живительные лучи.

И в то же время не мог не думать Антон о том, что все пережитое старушкой вроде бы не могло способствовать такой, как называл Сухов, хронической радости бытия.