Расширение пространства борьбы - Мишель Уэльбек

Я попрощался с рабочим, которого накануне оперировали. По словам врачей, операция прошла очень успешно; тем не менее выглядел он без пяти минут покойником.

Его жена непременно захотела, чтобы я попробовал пирог с яблоками, который муж был не в силах съесть. Я попробовал; пирог был восхитительный.

– Мужайся, парень! – сказал он мне на прощание. Я пожелал ему того же. Он был прав; мужество – это такая вещь, которая всегда может пригодиться.

Руан-Париж. Всего три недели назад я проделал этот путь в обратном направлении. Что с тех пор изменилось? Там, на краю долины, над деревнями и поселками по-прежнему поднимается дымок – как обещание безмятежного счастья. Трава по-прежнему зеленая. Солнечно, но иногда, будто для контраста, набегают маленькие облачка; свет скорее весенний, чем зимний. Но чуть дальше луга залиты водой, видно, как она подрагивает между стволами ив; сразу представляешь себе скользкую черную грязь, в которой вдруг увязают ноги.

В вагоне, недалеко от меня, стоит негр в наушниках и пьет из бутылки «J and В». Он покачивается в такт музыке, с бутылкой в руке. Животное, и притом – опасное животное. Я стараюсь не встречаться с ним глазами, хотя взгляд у него относительно дружелюбный.

Напротив меня усаживается мужчина, с виду – начальник в крупной фирме: должно быть, побаивается негра. Какого черта он тут делает? Ехал бы себе в первом классе. Нигде покоя не дают.

У него часы «ролекс», полосатый костюм. На безымянном пальце – золотое обручальное кольцо средней толщины. Лицо честное, открытое, симпатичное. Лет ему, наверно, около сорока. На кремовой рубашке видны тоненькие выпуклые полоски того же цвета, но чуть темнее. Галстук средней ширины, а читает он, ясное дело, экономическую газету «Эко». И не просто читает, а прямо-таки пожирает, как если бы прочитанное могло изменить смысл его жизни.

Чтобы не смотреть на него, приходится разглядывать пейзаж за окном. Странная вещь: мне кажется, что солнце стало красным, каким я видел его по дороге в Руан. Но мне плевать; пусть там будет хоть пять, хоть шесть красных солнц, все равно это не повлияет на ход моих размышлений.

He нравится мне этот мир. Решительно не нравится. Общество, в котором я живу, мне противно; от рекламы меня тошнит; от информатики выворачивает наизнанку. Вся моя работа программиста состоит в том, чтобы накапливать ворох всяких отсылок, сопоставлений, критериев оптимального решения. В этом нет ни малейшего смысла. Если откровенно, то смысл получается даже отрицательный: лишняя нагрузка для нейронов. Этот мир нуждается в чем угодно, только не в дополнительной информации.

И снова Париж, все такой же унылый и мрачный. Облезлые многоэтажки у моста Кардине: так и видишь за стенами, внутри, стариков, медленно угасающих в компании любимого кота, тратящих половину жалкой пенсии на «вискас» для прожорливого питомца. Металлические конструкции, непристойно карабкающиеся друг на друга, чтобы образовать контактную сеть. И опять – реклама, неистребимая, омерзительная, аляповатая. «Бодрящие, постоянно обновляемые картинки на стенах». Бред. Пакостный бред.

Глава 7

Оказавшись дома, я не ощутил радости возвращения; в почтовом ящике был только счет за секс по телефону («Наташа, страсть в реальном времени») и длинное письмо от торговой фирмы «Труа сюисс», в котором мне сообщали о введении в строй новой, усовершенствованной системы электронной связи – «Шушутель». Как любимый клиент, я имел право воспользоваться ею прямо сейчас; группа программистов и инженеров (общее фото прилагается) трудилась не покладая рук, чтобы система заработала к Рождеству; и вот сегодня коммерческий директор фирмы «Труа сюисс» – сам, лично – с радостью присваивает мне сетевой код.

На автоответчике был зарегистрирован чей-то звонок, что меня несколько удивило; по-видимому, это была ошибка. Я позвонил по номеру, записанному автоответчиком, и усталый женский голос с презрением выдохнул: «Идиот несчастный…», а затем раздались длинные гудки. В общем, ничто не удерживало меня в Париже.

С другой стороны, мне давно хотелось побывать в Вандее. С Вандеей у меня было связано столько воспоминаний о летних каникулах (правда, воспоминания эти большой радости не доставляли, но так уж повелось). Часть воспоминаний легла в основу фантазии из жизни животных под названием «Диалоги таксы и пуделя», которую можно считать автопортретом подростка. В последней главе «Диалогов» одна из собак читает приятелю рукопись, найденную в секретере своего юного хозяина:

«В прошлом году, примерно 23 августа, я гулял по пляжу в Сабль-д'Олонн вместе с моим пуделем. В то время как мой четвероногий спутник вволю наслаждался свежим морским воздухом и сиянием солнца (особенно ярким и восхитительным в позднее утро), я не мог помешать тискам размышления сжать мое бледное чело, и под гнетом этого тяжкого бремени голова моя печально поникла на грудь.

И вот, прогуливаясь и размышляя, я обратил внимание на одну девушку, на вид лет четырнадцати. Она играла с отцом в бадминтон или в какую-то другую игру, для которой нужны волан и ракетки. Одежда ее была весьма незатейлива: один купальный костюм, да и тот без лифчика. Однако – и такой настойчивостью в столь раннем возрасте нельзя не восхищаться – во всем ее поведении постоянно проявлялось упорное желание соблазнять. Когда она, пытаясь отбить волан, высоко поднимала руки, то это движение не только открывало взгляду две золотистые округлости ее почти сформировавшейся груди, но также сопровождалось веселой и одновременно слегка разочарованной, но в целом жизнерадостной улыбкой, которая явно предназначалась всем молодым людям в радиусе пятидесяти метров. И это, заметьте, без отрыва от занятий спортом в кругу семьи.

Вскоре я убедился, что ее уловки достигли цели; проходившие мимо подростки молодцевато поигрывали мышцами, а их чеканная поступь ощутимо замедлялась. Повернув к ним голову быстрым движением, от которого ее прическа приходила в беспорядок, не лишенный задорного изящества, она награждала своих наиболее привлекательных жертв беглой улыбкой, после чего, словно забыв о них, грациозно ударяла ракеткой по волану.

И я снова погрузился в раздумья, которые не давали мне покоя долгие годы: почему ребята и девочки, достигнув определенного возраста, все время стараются возбудить и соблазнить друг друга?

Кто-то добродушно заметит: «Это всего лишь пробуждение сексуального желания, и ничего больше». Такая точка зрения мне понятна; я и сам долгое время разделял ее. Она подкрепляется не только многочисленными рассудочными доводами, которые, словно прозрачное желе, застилают горизонт нашего мировосприятия, но и мощной центростремительной силой здравого смысла. Всякая отчаянная – нет, даже самоубийственная попытка оспорить эту точку зрения неминуемо разобьется о ее незыблемые устои. Поэтому я не стану и пытаться. Нет, я ни в коем случае не собираюсь отрицать само существование и властную силу сексуального желания у людей в юном возрасте. Это чувствуют даже домашние черепахи, которые в такие тяжелые дни не решаются докучать своему молодому хозяину. И однако некие важные показатели, некие складывающиеся в единую цепочку занятные факты заставили меня в итоге предположить, что существует более глубокая, более скрытая сила, своего рода нервный центр, откуда исходит импульс желания. До сих пор я ни с кем не делился этим открытием, опасаясь, как бы чья-то досужая болтовня не поколебала уверенность окружающих в моем умственном здоровье. Но теперь я окончательно уверился в моей правоте, и настало время сказать всё.

Пример номер один. Взглянем на группу молодежи, веселящейся на вечеринке или на каникулах в Болгарии. Среди них есть мальчик и девочка, скажем, Франсуа и Франсуаза, которые пришли вдвоем. Вот вам конкретный пример, встречающийся сплошь и рядом, удобный для наблюдения.

Предоставим молодым людям и девушкам развлекаться, а сами заранее установим в комнате скрытую камеру и снимем ускоренной съемкой, как ведет себя каждый из них в произвольно выбранные отрезки времени. Просмотрев эту пленку, мы путем несложных расчетов установим, что Франсуаза и Франсуа примерно 37% времени потратили на то, чтобы целоваться, обниматься, прижиматься друг к другу, одним словом, обмениваться выражениями глубочайшей нежности.

А теперь повторим эксперимент в отсутствие данной социальной среды – молодежной компании, то есть когда Франсуаза и Франсуа останутся наедине. Процент тут же снизится до семнадцати.

Пример номер два. Теперь я расскажу вам об одной бедной девочке, которую звали Брижит Бардо. Да-да! Со мной в выпускном классе действительно училась девочка по фамилии Бардо, это была фамилия ее отца. Я разузнал о нем кое-что: он был рабочий-арматурщик и жил недалеко от Трильпора. Жена не работала, была домохозяйкой. Эти люди редко ходили в кино, и я уверен, что они сделали это не нарочно; возможно даже, в первые годы жизни своей дочери они даже подшучивали над таким удивительным совпадением… Тяжело говорить об этом.