Крутые парни - Евгений Сухов

Еще минуту Назар созерцал разрушения и суматоху, а потом спокойно, не привлекая ничье внимание, неторопливо пошел к телефонной будке на соседней улице. Уже отойдя на приличное расстояние, он услышал за спиной сирены полицейских и пожарных машин.

Набрав номер и услышав ответ, он сказал:

– Не потревожил, Варяг?

Глава 12

Варяг сидел у телевизора. Он старался не пропускать последние известия и был благодарен комментаторам, если те упоминали в своих сообщениях события в России. А на родине набирал обороты беспредел. В Москве у порога своего дома выстрелом в затылок был убит еще один вор в законе. Седой. Оператор крупным планом показал распластанное на мокром асфальте мертвое тело. Кадр сменился, и диктор, уже забыв об этом сообщении, бесстрастным голосом рассказывал о стихийном бедствии в Новой Зеландии. Тайфун страшной силы разрушил несколько поселков на океанском побережье, число пропавших без вести превысило сто человек, нанесенный стихией ущерб исчисляется десятками миллионов долларов.

Варяг выключил телевизор – дальнейшее его не интересовало. Он думал о кончине Седого. За последние полгода это был семнадцатый убитый авторитет. Раньше убийство вора в законе расценивалось как событие чрезвычайное. О нем мгновенно узнавали все зоны, и во все концы спешили разослать малявы с именем возможного убийцы. Устранение человека, поднявшего руку на воровской кодекс, считалось делом чести для всего уголовного братства. В Москве скорее всего шел передел сфер влияния. Столица стремительно превращалась в один из самых дорогих городов мира. За шальными деньгами в Москву потянулись пришлые, чьей территорией были окраины России. Варяг ни минуты не сомневался, что новые группировки, заявившие о себе беспределом, молоды, жадны до легких денег и не признают никаких авторитетов. Они требуют своей доли в криминальном бизнесе и хотят этого немедленно, совсем не осознавая того, что теневые структуры оформились не вчера, работают уже многие годы и созданы людьми, которые ныне являются законными.

Даже из-за океана Варяг видел, что в России зреет смута, имя которой беспредел. Некогда, во времена нэпа, в Москве орудовала такая банда. Она выделялась неслыханной жестокостью даже на фоне профессиональных мокрушников. Члены банды всегда действовали дерзко и безжалостно. Как правило, не оставляли после себя свидетелей. Они не считали грехом отнять куш у менее слабой банды. Их боялись обыватели, люто ненавидели чекисты, сторонились свои. Только за год работы беспредельщики оставили после себя несколько десятков трупов, а когда наконец банда была уничтожена, вместе со всеми облегченно вздохнул и воровской мир столицы.

Беда была в том, что многие нынешние законные и авторитеты не дотягивали до той планки, до которой сумел поднять воровское дело самый знаменитый в прошлом вор в законе по кличке Медведь. Нынешним не по силам было даже одернуть зарвавшуюся молодежь. А ведь в недалеком прошлом одного слова Медведя было достаточно, чтобы усмирить непокорных и пресечь на корню пробившуюся в уголовную среду ересь. Медведь был суров, но не жесток: он мог отвесить всего лишь единственную пощечину беспредельщику, и это бесчестие приравнивалось едва ли не к физической гибели. Многие, не выдержав такого позора, вешались, другие извлекали из оплеухи полезный урок, были и такие, кто навсегда оставлял опасное ремесло и становился обыкновенным работягой. Но прежде чем наказать беспредельщика, Медведь пытался его убедить. Как правило, после такого разговора неуправляемый вор начинал жить по «понятиям».

Последние годы политическая ситуация в России менялась едва ли не каждый день, а уголовный мир – это всего лишь перевернутая действительность. Нынешние времена – не светлый вчерашний день, когда слова пахана слушали, как проповедь апостола. В России теперь пацаны нажимают на курок с той же легкостью, с какой опытный вор-карманник запускает руку в карман подвыпившего фирмача.

После смерти Медведя в воровской среде не находилось человека, способного его заменить, а те немногие, кого судьба все же возводила на всероссийский воровской трон, методично уничтожались. Одним из таких был Седой.

Седого Варяг знал по знаменитой Раифской малолетке, что находится неподалеку от Казани. Если Варяг свой первый срок отбывал за драку, то Седой уже тогда был опытным карманником и имел твердые понятия о воровской чести. Он никогда бы не стал красть деньги у своего товарища, справедливо называя такой поступок «крысятничеством», но зато без всякого смущения мог вытянуть кошелек у зазевавшейся старухи. Его покровителями были опытные известные воры, и на малолетке он имел репутацию справедливого пацана. Воспитанники всегда привлекали его на роль третейского судьи для разрешения споров.

Варяг вспомнил далекую малолетку. В те годы, когда он отбывал срок, молодняк попался особенно крепким и выделиться из общей массы могли только незаурядные личности. Седой был одним из таких.

Позже многие из воспитанников тех лет стали ворами в законе и положенцами и в воровской элите России пользовались значительным авторитетом. Они представляли собой серьезную силу – с ними невозможно было не считаться. Раифская обитель сумела развить у каждого чувство землячества, которое сродни дворовому патриотизму.

Даже отсидев срок, они не терялись и держались друг друга как бывшие подельники. Если кто-то попадал в места заключения, то ему отсылали грев и писали коротенькие письма-малявы, которые могли подбодрить куда лучше, чем стакан водки. А на российских сходняках они составляли крепкую фракцию, которую остальные воры не без иронии прозвали «большевиками». Раифские являлись максималистами во всем – среди них были самые стойкие отрицалы, самые правильные воры и очень сильные смотрящие.

Возможно, образованию раифского братства способствовал и тот изумительный северный край, где находилась колония, – хвойный лес с могучими соснами в два обхвата. Свою роль сыграло, видимо, и то обстоятельство, что тюрьму разместили в северной половине мужского монастыря. Настоятеля и монахов совсем не тяготило такое соседство. И, если бы не знать, что за высокими монастырскими стенами осужденные, можно было бы предположить, что это заведение готовит будущих служителей церкви.

Начальник колонии хотя и не был верующим, также одобрял близость духовенства и, по возможности, помогал монастырю всем, чем мог. Он откровенно говорил, что грех всегда идет рука об руку со святостью и лучшего места для церкви, чем территория колонии, отыскать невозможно. А воспитанники, в благодарность за отпущение грехов, чистили помещения собора и мыли полы в кельях и трапезной. Исполнять послушание не стыдились даже те, кто по воровским заповедям не должен был работать вообще.

Позже Варяг узнал, что некоторые воры действительно решили связать с Раифской обителью свою дальнейшую судьбу, приняв монашество. Настоятель монастыря, отец Феофан, совершая постриг бывших заключенных, говорил:

– Бог, он к себе всякого допустит. Важно только, чтобы раскаяние было чистосердечным. И блудный сын, прежде чем вернулся к отцу, тоже прошел через многие испытания. Православная церковь знает примеры, когда и душегубцы становились святыми.

В воровской среде однажды даже прошел слушок, будто и Седой был близок к тому, чтобы поменять робу воспитанника колонии на темное одеяние послушника монастыря. Но, видно, склонность к вольной жизни и дух воровской романтики одержали верх над позывами души.

После выхода из колонии Седой примкнул к законникам старой формации, и скоро блатной мир заговорил о нем как о воре с пониманием. Седой действительно был правильным вором, и даже после того, как сходняк утвердил его законным, он никогда не злоупотреблял своим авторитетом, старался быть справедливым судьей и нигде не искал личной выгоды. Он отказывался иметь собственную квартиру, утверждая, что настоящему законному она ни к чему, а комнатушки, в которых ютился, напоминали своей аскетичностью монашеские кельи. Как и всякий вор в законе, он жил за счет общака, но всегда брал по минимуму и никогда не выторговывал себе большего. А если нуждался в деньгах, то шел на улицу и, как обыкновенный карманник, вытаскивал кошельки.

Часть своих денег он передавал в детдом, где прошло его суровое детство. Этот факт он тщательно скрывал, а воры, зная о самолюбивом характере Седого, никогда не расспрашивали его об этом. Порой во время квартирных краж он прихватывал понравившиеся игрушки, и подельники с недоумением поглядывали на законного, запихивавшего плюшевых медвежат в сумку. Конечно, своей бескомпромиссностью и неустанной борьбой за чистоту воровских рядов он сумел нажить себе немало недоброжелателей. Однако по-другому Седой жить не мог. Он ничего не делал вполовину, и если бы стал монахом, то, вне всякого сомнения, сумел бы сравняться с самыми великими аскетами церкви. Будучи строгим к себе, Седой был требователен и к окружающим.