Карл Брюллов - Юлия Андреева

Родился Федор Григорьевич Солнцев в семье помещичьих крестьян графа Мусина-Пушкина, что в селе Верхне-Никульском Мологского уезда Ярославской губернии. Не знаю доподлинно, сами ли выкупились Солнцевы, были ли благородно отпущены просвещенным барином, или как у них там сложилось, но отец будущего художника Григорий Кондратьевич уехал в Петербург, где служил кассиром при императорских театрах, забрав с собой сначала старшего сына, а через несколько лет прихватив и младшего Феденьку. К тому времени мальчику исполнилось четырнадцать годков; благодаря стараниям матери, Елизаветы Фроловны, он был кое-как обучен грамоте, но проявлял нерадение в учебе, предпочитая срисовывать церковную утварь или приобретенные за копейки лубочные листки на ярмарке.

Отец забрал его в Петербург, где при первой же оказии мальчик был представлен инспектору академических классов, известному художнику Кириллу Ивановичу Головачевскому, после экзамена, у которого Федор был спешно зачислен в список своекоштных воспитанников. Полгода понадобилось ему на освоение программы первого рисовального класса, после которого он с успехом перешел в натурный класс, одновременно с тем изучая арифметику, французский и немецкий языки, о которых в прежней своей жизни и не слыхивал. Достигнув третьего возраста, решил специализироваться в исторической и портретной живописи, где преподавали профессора Степан Семёнович Щукин, Алексей Егорович Егоров и Александр Григорьевич Варнек.

Прошло немного времени, на Солнцева обратил внимание служивший в то время директором Императорской публичной библиотеки Алексей Николаевич Оленин, благодаря которому Солнцев получил возможность изучать редкие тексты и влюбиться в археологию. Он же, Оленин, давал Солнцеву заказы, без которых юному художнику пришлось бы не сладко, и которые опять же подвигли его изучать древности. Через пять лет после окончания Федором Солнцевым Академии художеств Оленин пригласил его к работе над книгой «Рязанские древности».

Именно Оленина Солнцев по сей день величает не иначе, как «духовный отец», и он прав[21].

Неоднократно Солнцев ездил в специальные экспедиции, собирая по крупицам то немногое, что сохранилось еще в крестьянском быту, без чего не может работать ни один художник или писатель, взявшиеся за исторический сюжет. Помнится, не так давно я был в одной такой экспедиции и сам Карл был в компании со всезнающим в таких делах Солнцевым. Надо будет при случае расспросить Феденьку, что как было. Жаль только, что сегодня не до этого ни ему, ни мне: Карл уснул богатырским сном, а Леночка с Уленькой, как на грех, засиделись за дамскими разговорами, словно предчувствовали, что Федор заявится. А же хожу вокруг да около, хотел бы отозвать Солнцева в кабинет, напоить его пивом да нехорошо как-то. Все-таки давно он кузину свою милую не видел, почитай, уже года три, как в последний раз бывал у них, так что теперь они долго еще будут сидеть в гостиной, распивая чаи и беседуя о всякой всячине.

Ладно, в другой раз… в другой раз…

Желая немного отвлечься от кошмарной истории с изменницей, Карл старался больше бывать со своими учениками, в том числе и проводя с ними время вне мастерской. Среди прочих желающих поддержать в это тяжелое время Карла Павловича был его ученик Григорий Михайлов, имевший, как мне казалось, мало счастья и еще меньше усердия, необходимых для занятий живописью. Кроме того, он частенько водил компании с Бахусом и был отъявленным сквернословом. Просто поздороваться без своих похабных присказок не умел. Тем не менее, Карл вдруг зачастил к нему.

Злые языки утверждали, что причиной тому был отнюдь не сам Григорий Карпович, а его юная сестрица, которую Брюллов счел весьма очаровательной особой.

Полагая, что это знакомство немного развлечет Брюллова и он перестанет справлять бесконечные именины почитаемого всеми господина Штофа, я был даже рад, думая о том, что либо он запечатлеет девушку на холсте, либо влюбится в нее и позабудет обиды, нанесенные ему Эмилией Тимм.

Глава 9

В один из первых дней пребывания у меня Карла, возвращаясь от заказчика, с которым в то время я вел переговоры относительно моего участия в оформлении его дачи, и проходя по Невскому мимо отстроенной, но не законченной и не освященной церкви Святых Петра и Павла, неожиданно для себя я чуть ли не столкнулся с ее архитектором — братом Карла — любезнейшим Александром Павловичем. Мы тотчас вежливо раскланялись, после чего он зазвал меня глянуть на здание изнутри, от чего я не мог отказаться, так как давно знал, что «Распятие», над которым трудится в мастерской Карл, должно занять место в ее алтарной части. Картину я много раз видел на разных стадиях работы, и теперь судьба предоставляла мне возможность попытаться перенести ее мысленным взором в означенную церковь.

Прежде на месте этой изящной готической церкви стояла крохотная «Кирка на першпективе». Но она совершенно обветшала с 1730 года. Да и не вписывалась своим видом в главную магистраль города. Несколько лет назад[22] лютеранская община Петербурга объявила конкурс на лучший проект новой церкви, в котором кроме Александра Павловича приняли участие наши общие знакомые: Жако, Паскаль, Цолликофер и Крих.

Я имел возможность подробнейшим образом ознакомиться с предъявленными на рассмотрение проектами в чертежах и согласился с решением признать лучшим идею Брюллова — расположить церковь как бы в глубине между двумя жилыми домами, выдвинутыми на линию Невского проспекта. Таким образом, перед церковью создалось обширное пространство, на котором могло разместиться большое количество народа, скажем, выходящего после мессы на Невский. Кроме того, собор, расположенный среди монотонной линии жилых домов, выгодно выделялся на их фоне, оживляя городской пейзаж своей величественной архитектурой. Весь облик церкви Петра и Павла Александр Павлович задумал в формах, близких романской архитектуре, а Александр Брюллов был в этом деле мастер — интерьер церковного зала был выдержан в дорогом его сердцу стиле классицизма. С двух высоких окон, что у самого входа, на нас смотрели витражные изображения евангелистов (копии картин Дюрера). В солнечный день они сияли яркими красками, открывая перед паствой дом Божий.

Я слышал, что живописный и скульптурный декор здания по эскизам Брюллова был поручен живописцу Дроллингеру и скульпторам Жако, Трискорни и Герману, но в тот день мне не удалось увидеть ни одного из этих господ.

Осматривая церковь, я непрерывно думал о том, как бы деликатнее представить Александру Павловичу семейную трагедию, приключившуюся с его младшим братом, и по возможности уговорить его помочь мне изложить на бумаге историю семьи Брюлло, указав без утайки и ложной скромности заслуги представителей этой блестящей фамилии, дабы составить некий групповой портрет.

Не скрою, меня удручал образ деспотичного отца, заставлявшего маленьких детей рисовать за кусок хлеба, и я надеялся с помощью Александра Брюллова придать его портрету хотя бы немного теплых красок.

На мое счастье, Александр Павлович был наслышан о неудачной женитьбе брата и сразу же вызвался не только ответить на любые интересующие меня вопросы, но и предоставить письма, дневники и хранящиеся у него документы. Все, что могло бы помочь Карлу.

Мы сразу же отправились к нему домой, на Васильевский остров, недалеко от родительского гнезда, где Александр Павлович первым делом представил меня супруге, Александре Александровне, в девичестве баронессе Раль, которую он нежно называл Сашенька.

Кстати, отвлекусь от Александра Павловича, дабы рассказать о его дивной коляске, на которой мы невероятно быстро и с большим удобством добрались до его дома. Потому как есть еще господа в Петербурге, считающие приобретение достойного, удобного и комфортабельного экипажа малозначимым делом! Они могут годами ездить в каретах, доставшихся им от прабабушек, бесконечно латать протертые от времени сиденья, переставлять колеса, укреплять оси. А то и вовсе могут разъезжать по главной магистрали города на годных разве что на слом, опасных для жизни их же владельцев развалюхах. В то время как коляска непросто характеризует владельца, показывая его вкус, размах и следование моды, коляска — быстрый, удобный и вполне надежный вид транспорта, без которого в наше сумасшедшее время — совсем никуда. Например, Александр Павлович, работая практически одновременно над двумя объектами — Пулковской обсерватории и церковью Петра и Павла, пользовался изящной коляской последней моды, темной, лакированной, очень легкой и достаточно миниатюрной. В последнее время я тоже думал о приобретении собственной рессорной брички для поездки в имения заказчиков, оттого знаю, что вызвавшая мою жгучую зависть коляска Александра Павловича была новая, буквально только что вышла. Богатые молодые люди приобретали такие экипажи, желая задать эффекту. Брюллов же правильно рассчитал, что если ее вид будет говорить о желании владельца идти нога в ногу с прогрессом, то небольшой размер и большие колеса дадут возможность протиснуться даже на самых узких улицах или объехать тяжелый, неповоротливый дилижанс. Кроме того, каретники, с которыми я немало обсуждал различные модели экипажей, единогласно подтверждали, что легкая коляска практически неощутима для лошади, что дает возможность последней быстрее двигаться и меньше уставать.