Команди Особого взода - Вадим Шарапов

  - Степан... Ты чего? Что стряслось-то?

  - Она что, замуж так и не вышла? - спросил Нефедов, в темноте жадно затягиваясь "Казбеком". Красный огонек на конце папиросы разгорался и угасал с легким треском.

  - Вон ты о чем... Да нет. Женихи к ней сколько раз приезжали, а она им - от ворот поворот. Девка-то видная была, да и сейчас в самом цвете. А не идет замуж и все. Наотрез отказывает всем. И отец ейный понять не может - отчего так? Как-то раз выпил он, обозлился, и на нее с вожжами попер. Поучить хотел дочку. Мол, вышибу дурь из головы! Так она руку ему перехватила. И говорит - если еще раз такое случится, уйду и только ты меня и видел. Старик вожжи бросил, поругался еще для порядку, да тем и закончилось. Все-ж таки любит он ее, дочка ведь.

  - Понятно, - окурок зашипел и погас в снегу. Степан захлопнул дверь. Пурга уже успела нанести снегу на порог.

  - Ладно. Утро вечера мудренее. Коля, ты постели мне где-нибудь, устал я как собака.

  Вскоре хозяин уже могуче храпел в соседней комнате. А вот Степану Нефедову, лежащему на полу под тощим одеялом, не спалось. Не от холода - протопленная печь исправно грела, да и не боялся старшина никаких морозов. Он ворочался с боку на бок и вспоминал, прогоняя от себя сон.

  Осень сорок четвертого года выдалась жаркой. Долго стояло бабье лето, и еще даже в октябре казалось, что до зимы далеко. Только вот лесные пожары не давали продохнуть. Горький дым стелился над проселками, забивался в дома. Горели торфяники в Прилогах, у Артузовских карьеров, под Коммунарами и Чернодольем. Грачи стояли в стороне, и гарью их не задело.

  Но потом пришла беда пострашнее.

  Один из сельчан, который забрел далеко в лес, нашел на дереве парашют. Купол висел высоко, прочно надевшись на острые, как пики сучья старой сухой липы. Под ним болтались резаные стропы. Парашют был немецким, но вот что интересно - следов того, кто эти стропы обрезал, спрыгнул и ушел, на влажной земле не оказалось. Только еле заметный отпечаток ноги. Хватило и этого - местный лесничий, Федор Марков, мужик битый-перебитый жизнью, прошедший и суму и тюрьму, один лишь раз глянул на примятую глину и сразу помрачнел.

  - Альв, мужики, - сказал он сквозь зубы, - черный альв, не наш.

  А когда собравшиеся стали галдеть, спрашивая, с чего он так решил, Федор зыркнул на них свирепо и снял с куста шиповника кожаный ремешок с непонятными мудреными узлами на нем. Кинул приезжему из района уполномоченному, который с досады в душу бога мать выругал своих солдат, прохлопавших такую вещь. Вязка и точно, была альвовская - такими они обозначали количество ими убитых.

  - Ты не подумай, лейтенант, что этот шнурок черный здесь просто потерял. Нарочно он оставил, чтобы презренье свое показать к нам, людям - мол, сроду не поймаете, сколько не ищите, а вот я вам дам хлебнуть... Так что помяните мое слово - крови будет много.

  Уполномоченный с командой, расквартированной в Прилогах, обрыскал все леса, да только немецкий диверсант как сквозь землю провалился. А кровь не заставила себя долго ждать.

  Ночью перед самым рассветом в Прилоги пришли гули.

  Откуда взялась эта нечисть, самая страшная, болотная - гадать не приходилось. Они шли и шли, подгоняемые неслышным черным приказом; возникали на лесной опушке, как будто вырастая из земли. Серые, сгорбленные, с бесформенными черепами, обтянутыми жесткой шкурой, с отростками позвонков, торчавшими на спине. Гули были повсюду, и деревенские только успели похватать кто вилы, кто ружьишко - но уже было поздно и все кончилось быстро. Спастись удалось только двум мальчишкам, выпасавшим в ночное лошадей. Появившиеся утром соседи из Чернодолья не нашли деревни. Дымились, догорая, избы и повсюду - на траве, на земле, на расщепленных бревнах - была кровь. Брызгами и целыми лужами. От самого городского лейтенанта, форсившего перед деревенскими девчатами в хромовых сапогах и новенькой форме, осталась только офицерская планшетка, да пистолет с расстрелянной обоймой. А от ночных тварей на солнечном свету остались только дотлевающие кости.

  Страх сгустился над лесами. И был этот страх неистребимым, смертным, заставлял бледнеть даже отживающих свое стариков. Война, которая шла где-то там, далеко, достала и до этих мест.

  Тогда сверху тяжким молотом бахнул приказ - сельсоветам не предпринимать никаких действий! ждать! не паниковать! И уже через три дня в Грачах высадилась новая команда. Вел ее спокойный как камень, старшина. Мужики из района поглядели на него и недоверчиво закачали головами - морда самая что ни на есть рязанская, шрам на щеке, росту среднего. Разве ж такой справится?

  Степан хорошо запомнил тот день. Едва его взвод попрыгал в дорожную пыль, как на них всем скопом налетели ревущие навзрыд бабы, с воплями и причитаниями мельтешившие перед глазами. Еле выдравшись из их цепких пальцев, Степан облегченно вздохнул, дал команду разойтись по хатам, а сам отправился в сельсовет.

  Уже издалека, подходя к избе, над которой бился по ветру линялый красный флаг, старшина с удивлением услышал переборы гармошки. Мужской голос выкрикивал частушки, в которых через слово - мат-перемат. Нефедов подошел ближе и увидел, как две бабы тянут за рукав пиджака рослого детину, пьяного в дугу и напрочь расхристанного. Красная его рубашка, по всему видать, недавно купленная, была разорвана на груди и вымазана грязью. Парень отмахивался от настойчивых уговоров и продолжал орать похабщину.

  Потом он швырнул трехрядку на землю и подобрал валявшийся на дороге камень. Не успели бабы и охнуть, как в доме напротив, с голубыми ставнями и заросшим палисадником, зазвенело выбитое стекло. Детина победно выматерился и замахал кулаком.

  - Танька! Вот тебе, стервь такая! Чтоб знала, кому отказываешь! - надсадно проорал он. Потом схватил было другой булыжник, но тут же охнул и выронил его, потому что рука словно попала в тиски. Рванулся, но без толку. Нефедов, не спеша, разжал его пальцы и вынул из них камень.

  - Тебя самого по пустой голове этим бы камнем приласкать, - сказал он, - чтоб сквозь дырку мозгов чуть-чуть добавилось. Да только боюсь, последние утекут.

  - Ты еще кто такой? - оскалился детина. Думал он недолго и сразу замахнулся, чтобы ударить непрошеного заступника кулаком - в лицо, сразу наверняка, чтобы потом затоптать сапогами.

  Промахнулся.

  Степан чуть отклонился вбок и приласкал буяна ударом открытой ладони в лоб. Вроде бы и не сильно двинул, но в воздухе мелькнули грязные сапоги, и парень всем своим немалым весом грянулся об землю. Не успел он прийти в себя, как старшина поднял его за ворот, как щенка. Чувствуя на шее твердые, будто деревянные, пальцы, парень присмирел и стоял теперь на коленях, мотая лохматой головой.

  - Здоровый мужик, - задумчиво сказал Нефедов, глядя на замолчавших баб, - здоровый, а не в армии. Руки-ноги вроде на месте. Ну?

  - Я на побывке. Извиняюсь, - хрипло сказал протрезвевший горе-гармонист. Встать он и не пытался - мимолетный взгляд старшины, равнодушно скользнувший по его лицу, отбил всякую охоту подниматься на ноги.

  - Так. Забирайте его, - старшина отступил на шаг и женщины, словно того и ждали, бросились к парню, - и чтоб больше я его здесь не видел. Увижу еще раз - отправлю в район.

  Он повернулся и пошел, чувствуя, как в спину угрюмо и хмуро смотрят.

  - Погодите! - высокий женский голос взвился в тишине. Степан остановился и повернулся. Светловолосая девушка, открыв скрипнувшую калитку, встала в палисаднике.

  - Слушаю, - спокойно сказал он, оглядев ее с ног до головы. Высокая, статная, и смотрит прямо, не отводя синих глаз. А еще... Взгляд его на миг потемнел, потом стал таким, как обычно.

  - Спасибо, - серьезно сказала девушка. Потом, секунду поколебавшись, протянула руку, - Татьяна.

  Степан пожал крепкую теплую ладонь и внезапно почувствовал, что сам смущается. С чего бы? Поморщился, махнул рукой.

  - Не за что. Степан Нефедов.

  - Получается, есть за что, - усмехнулась Татьяна. - Вы, товарищ старшина, не знаете, как этот Колька распоясался. Пятый день здесь на побывке, а уже... - она не договорила. Степан хмыкнул.

  - Больше не будет, - коротко пообещал он, развернулся и пошагал к сельсовету. Татьяна смотрела ему вслед, заслоняясь рукой от яркого солнца.

  Уже вечером, выйдя на крыльцо после долгого разговора с задерганным председателем, Степан остановился и закурил. Председатель Прокудин - одноногий мужик с запавшими от недосыпа глазами и редкой бородой, беспрерывно смоливший махру, не сказал ему ничего нового. Путаный получился разговор и непонятный. Людей по деревне удалось разместить быстро и без всяких накладок, а вот про другое председатель говорил скупо.

  Ясно было одно - в окрестных лесах неспокойно. Прокудин давно уже строго-настрого запретил ходить в лес поодиночке. За дровами теперь приходилось отправляться целой артелью, а женщины и вовсе не ходили по грибы и ягоды - боялись. После того, что случилось в Прилогах, в этом не было ничего удивительного.